Малый одноэтажный домик на Гоголевском, бывшем Пречистенском бульваре, 7, притаился за оградой. Он давно перестал служить жилым помещением, в ворота не войдешь, в дверь не постучать. Так было не всегда. Иначе бы не получил под этой крышей первый литературный гонорар — три рубля — Сергей Владимирович Михалков, наш великий современник.
Дом принадлежал церкви Сошествия Святого Духа, стоявшей поблизости, на том самом месте, где в начале бульвара среди деревьев оказался похожий на беседку павильон станции метро “Дворец Советов”, ныне “Кропоткинской”. В доме проживал Николай Михайлович Успенский, диакон этого древнего храма, впервые помянутого в Никоновской летописи по случаю охватившего деревянную Москву великого пожара 1493 года.
Закрыли двери церкви перед верующими в 1930 году и сломали. В том году вернулся в родной город после трех лет жизни в Пятигорске выпускник школы 2-й ступени имени 25 октября с желанием “стать на ноги”. В Москве жила родная сестра отца, присутствовавшая при родах будущего автора бессмертного “Дяди Степы” и Государственного гимна СССР.
Первые шаги в Москве младенец сделал поблизости от Пречистенского бульвара, в шестиэтажном доходном доме на Волхонке, 6, в квартире на четвертом этаже. Наискосок от Кремля он самый высокий на углу улицы, с тремя балконами, ажурной решеткой. На мой вопрос спустя 90 лет после рождения: “Пробудилось ли у Вас чувство ненависти к тем, кто лишил дворянства, домов, имений?” — академик и герой ответил: “Меня ничего не лишили, потому что у отца собственности не было. Дом на Волхонке, 6, где я родился, не принадлежал отцу”. В подтверждение этих слов я прочел в мемуарах писателя такой пассаж: “В старом справочнике московских домовладельцев сказано: Волхонка, дом 6. Домовладелец Сергей Владимирович Михалков (брат моего деда)”.
Но к моменту прибавления в семье в отношениях собственности ситуация изменилась. В адресных и справочных книгах “Вся Москва” перед мировой войной в 1913 году и революцией 1917 года домовладение значится за потомственным дворянином Владимиром Александровичем Михалковым, то есть за отцом Сергея Владимировича.
Революция лишила не только домовладения. В автобиографии “Сам о себе” сын утверждает: “Коренной москвич, выходец из русской дворянской среды, мой отец безоговорочно принял Великую Октябрьскую революцию”. Но она выпускника юридического факультета Владимира Михалкова категорически отвергла.
Иначе бы не пришлось ему обратиться за содействием при поступлении на службу в Ашхабад, к бывшему подчиненному, наркому юстиции Туркменской Республики. Тот охарактеризовал прежнего начальника “неутомимым работником, весьма опытным и талантливым организатором”. Ходатайство наркома не помогло.
Рим от гибели спасли гуси. Михалковых спасли куры и утки.
До революции летом семья жила “в своем имении Назарьево, что под Москвой, среди лесов, полей и лугов”. Там лежат у церкви предки, бывшие в родстве с первыми Романовыми. Там санаторий в национализированной родовой усадьбе. До грабежа и разорения в ее библиотеке насчитывалось 50 тысяч томов. Другое имение находилось в области Войска Донского. Его в смутное время охраняли казаки.
После революции спасались от “военного коммунизма” на “чужой даче”, под Москвой. В лесу жили круглый год вдали от цивилизации и пролетарской власти. Три года в роли гувернантки жила няня немка Эмма Ивановна. Она обучила трех братьев, Сергея, Михаила и Александра, немецкому языку настолько хорошо, что они на нем “свободно болтали”. (Михаилу, с начала войны служившему в особом отделе погранотряда и попавшему в окружение, язык помог выжить, выдать себя за германского офицера и совершить подвиги.) Братья читали в оригинале Гёте и Шиллера, приключенческие романы.
А “талантливый организатор” занялся птицеводством — сначала по нужде, чтобы не умереть с голоду, потом профессионально. Отец дал первое литературное задание сыну — написать четверостишия к плакатам по птицеводству, наказав сделать это “кратко, занимательно и весело”. Завет сын усвоил на всю жизнь. По домам в Жаворонках ходил высокий и худой мальчик, предлагал купить книжку “Что нужно знать крестьянину-птицеводу”.
Отец умер, не дожив до пятидесяти лет, оставив после себя десятки брошюр типа “Что такое пекинская утка и какая от нее польза”, “Почему в Америке куры хорошо несутся?”. Отца поэта чтят как одного из основоположников отрасли в СССР.
На Волхонке, 6, с семьей сына жил душевнобольной дед Сережи, бывший штаб-ротмистр кавалергардского полка Александр Владимирович Михалков. После смерти любимой жены у него помутился разум. Деда официально опекал Владимир Федорович Джунковский, московский генерал-губернатор, назначенный за месяц до рождения его внука товарищем, то есть заместителем, министра внутренних дел России и командиром корпуса жандармов, ведавшим тайной полицией. До отъезда в Петербург генерал успел стать крестным отцом младенца.
Молодым офицером он стал адъютантом великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора. Когда его убили, царь обратил внимание на адъютанта брата. В выборе не ошибся. Джунковский проявил себя одним из самых популярных наместников императора, управляя и Москвой, и Московской губернией. Семь подмосковных городов присвоили ему звание почетного гражданина.
Меломана и театрала любили знаменитые актеры Москвы. При нем открыли памятники Александру III, генералу Скобелеву, первопечатнику Ивану Федорову, Гоголю, Музей изящных исскуств имени Александра III, ныне имени Пушкина, Коммерческий институт, Университет имени Шанявского. В Москве помнили героизм, проявленный губернатором при наводнении, затопившем улицы Замоскворечья, этажи и подвалы. Губернатор удостоился медали за спасение погибающих людей. В феврале 1913 года такая вот важная и уважаемая персона стала крестным отцом будущего замечательного поэта и автора гимна СССР
По словам газеты “Утро России”, генерал “истинно порядочный человек в частной жизни”, который “всецело перенес свою порядочность в область служебных отношений, а это явление в России — редкостное”.
Характеристику оправдал. Вступив в должность, заставил тайную полицию рассчитать Романа Малиновского, депутата Государственной думы, члена ЦК партии Ленина, пользовавшегося безграничным доверием вождя.
Ему заплатили годовой оклад и выслали из России. Благодаря донесениям Малиновского в Петербурге знали все, что происходило за границей в штабе партии. Генерал-майор свиты его величества Николая II не желал, чтобы национальное собрание осквернял провокатор, о чем сообщил председателю Государственной думы Родзянко.
Порядочность послужила причиной внезапной отставки. Джунковский переоценил степень своего влияния на императора. После скандала с битьем посуды и зеркал, устроенного Григорием Распутиным в московском ресторане “Яр”, шеф жандармов подал царю докладную записку о похождениях “старца”. За что получил отставку со всех постов и прибыл на фронт, где хорошо воевал.
После отречения Николая II Джунковского допросила Чрезвычайная комиссия Временного правительства.
Слушая его ответы, Александр Блок записал: “Говорит мерно, тихо, умно. Лицо значительное, честное… Прекрасный русский говор”. Солдаты избрали генерал-майора командиром корпуса. Недолго просуществовавшее Временное правительство произвело в генерал-лейтенанты. Вернувшийся из ссылки Ленин, пригревший в своем ЦК тайного агента полиции, напечатал в “Правде” заметку: “Под суд Родзянко и Джунковского за укрывательство провокатора”.
Желание Ленина исполнилось после захвата власти не сразу. Джунковского с генералами, арестованными в ставке, заключили ненадолго в Петропавловскую крепость. И выпустили на свободу. Помня миролюбие на посту губернатора, дали пенсию Совнаркома с правом ношения мундира, отложив казнь на двадцать лет. Служить в армии с “идейно убежденными дилетантами” пенсионер не захотел.
После покушения на Ленина вновь арестовали и присудили к заключению до окончания Гражданской войны. Так начался крестный путь обреченного на казнь. На Лубянке Дзержинский выяснил детально у него, как полиция охраняла Николая II. Но не освободил. Информацию использовали для охраны Ленина. С Лубянки узник попал в Бутырскую тюрьму, потом в Таганскую тюрьму. В неволе “заведовал кролиководством”.
После амнистии жил у сестры на Арбате, в Малом Николо-Песковском переулке, 11, квартира 2. Перебивался уроками французского языка, служил сторожем церкви, писал воспоминания, которые собиралось опубликовать издательство Сабашниковых, одно из лучших в России. За что его закрыли. Рукопись купил Литературный музей, на эти деньги удалось прожить несколько лет.
К крестному отцу, тогда еще не высланному из Москвы, двенадцатилетний Сергей пришел со “Сказкой про медведя”. Джунковскому сочинение понравились. Он, по словам Сергея Владимировича, “рекомендовал меня издателю детских книг Мириманову”. Почему именно ему? В бытность губернатором Джунковский возглавлял попечительство о народной трезвости. Тем же делом увлекался до революции полковник Гаврила Фомич Мириманов. При советской власти в годы НЭПа бывший полковник основал небольшое частное издательство под названием “На помощь деревне и школе”. На Пречистенском бульваре, 7, бывший дом диакона заполнили столы и печатные машины. Под крышей особняка выпускали дешевые “книжки-малышки”, “книжки-картинки”, книги для крестьян, серию сочинений классиков “Библиотека школьника”.
“Волнуясь, — пишет Михалков, — вошел я, двенадцатилетний мальчишка, в помещение, в котором приятно пахло типографской краской. Меня провели к самому главному. Маленький щуплый старичок с козлиной бородкой, в толстовке, принял меня уважительно, как настоящего автора. Он предложил мне сесть, мельком просмотрел рукопись и попросил оставить ее на несколько дней. На прощание протянул мне три рубля. Это был первый литературный гонорар”. Через неделю рукопись вернулась автору с доброжелательным и убедительным отказом.
Почему издатель дал три рубля мальчику, хотя с первого взгляда увидел ее слабость? Потому что хотел порадовать крестника бывшего генерал-губернатора, которого, как все коренные москвичи, помнил и чтил.
В Москве одинокий Михалков нанимался разнорабочим на ткацко-отделочную фабрику, с геологами колесил по стране и все время писал стихи, посылая по почте в редакции. “Марш истребителей” опубликовал “Огонек”. Его перепечатала “Правда”. Пригласили автора в “Известия”. Там отвечал на письма и печатал стихи. Один из них под названием “Светлана” попал в Кремле на глаза отца Светланы. Автора пригласили в ЦК ВКП(б) и доверительно сообщили: “Ваши стихи в “Известиях” понравились товарищу Сталину. Он поручил с вами встретиться”. — “Вот это было счастье!” Заметил поэта не только вождь, его приняли в свой узкий круг лучшие детские поэты — Чуковский, Маршак, Барто, его стихи читали с эстрады лучшие артисты — Рина Зеленая, Игорь Ильинский…
Как получилось, что потомственный дворянин, состоявший в родстве с Романовыми, во весь голос пел осанну палачам своего класса? “Воспитан я советской страной, советской школой, советской средой, советским обществом”. Не только ими. Воспитывала семья. Три года учила няня-гувернантка. Учил молодой батюшка Борис русскому языку, истории, географии, Закону Божьему. Но агитки Демьяна Бедного “интересовали куда больше”.
Напомню одну из них:
Снесем часовенку бывало,
По всей Москве: “Ду-ду-ду-ду…” —
Пророчат бабушки беду.
Теперь мы сносим, горя мало,
Какой собор на череду…
Тогда и церковь в Назарьеве разорили. Батюшку Бориса расстреляли.
Двуликий Янус, Иосиф Виссарионович, отец Светланы, одних миловал, других казнил. В 26 лет Сергей Михалков за стихи для детей удостоился ордена Ленина. А крестного отца Владимира Федоровича по доносу дворников “за контрреволюционную агитацию и пропаганду” расстреляли как врага народа. В 27 лет поэт получил за стихи для детей Сталинскую премию. А его друга, поэта Михаила Герасимова, расстреляли.
Потомок древнего рода радовался новой жизни и писал о “пионерском барабане”, Павлике Морозове, челюскинцах, перелетах Чкалова, пограничниках, войне в Испании, “обо всем, чем жило тогда наше поколение”.
В “Разговоре с сыном”, родившимся в 1937 году, внушал:
Великий Ленин наш народ
В одну семью сплотил.
Великий Сталин нас ведет,
И наш народ совсем не тот,
Каким он раньше был.
Как далеко падают яблоки от яблони и разлетаются в разные стороны.
В 28 лет сын Никита, служивший во флоте на Камчатке вместо кавалерийского полка “Мосфильма”, записал в дневнике, увидев на “ободранном курятнике” вечно пьяных “аборигенов” портреты членов Политбюро: “Ложь, суета и высокопарная демагогия коммунистических утопистов-язычников. Ах, как все это больно”. “В каком же кошмаре мы живем? Мы можем клеймить буржуазное искусство, идеологию, мораль, но мы-то, мы! Что мы такое? Бедные люди, варящиеся в собственном дерьме! Зашоренные, замызганные, и тут же — “у советских собственная гордость!”. “…Корякское село на сто шесть жителей. Загажено до предела. Да что говорить — вся огромная Россия в том же говне”.
Андрей-Андрон детство и молодость с радостью провел за роялем, окончил Московскую консерваторию. По словам отца, отличался серьезностью, сосредоточенностью на философских проблемах.
Никита учился в музыкальной школе “из-под палки, пока его оттуда не вышибли”. Он, что называется, “легкий” человек, более светский, раскрепощенный, чем старший брат.
Один мыслил себя во Франции, снимал картины за границей, жил в Европе и Америке.
Другой не мыслит себя вне России.
Три брата: Сергей, Михаил, Александр — все занимались литературой. Но какой разной! Стихи для детей Сергея Михалкова есть в каждой семье, библиотеке, книжном магазине по сей день. Заметки-справки инженера, краеведа-любителя Александра Михалкова я засылал в набор в “Московской правде”, где он появлялся без звонка, немногословный и замкнутый. Тиражом 1500 экземпляров вышла его книжка “Очерки из истории московского купечества, чьи предприятия служили Москве после революции”. Михаил Михалков написал автобиографическую повесть “В лабиринте смертельного риска”. Копал себе могилу, его расстреливали с евреями, партизанил, перейдя фронт к своим, за геройство в мундире убитого врага попал в Лефортовскую тюрьму, откуда его вызволял старший брат. Дай бог Сергею Владимировичу дожить до столетия, а потом догонять друга Бориса Ефимова, который рисовал карикатуры к его басням. И продолжает в 107 лет шутить, как молодой, по сей день.
