Губернатор смотрит на карту Московской области. Кабинет освещен лампами дневного света. За стенами — свет ноября: серый и тусклый.
Скоро зима.
Громов отходит от карты. Когда-то она была для него чужой. Абстрактной. Теперь, спустя семь губернаторских лет, стала чуть ли не домашней. Теплой. За каждой ее линией, каждым пунктом или точкой — знакомые люди. Знакомые дороги, строения, местность.
За каждым обозначением — свершенные дела. Или дела предстоящие.
Я смотрю на Громова. Вспоминаю его в другом кабинете — во дворце Амина, под Кабулом.
Командующий 40-й армией рассматривает другую карту. Кабинет простреливается снайперскими пулями.
Свежая отметина на оконной фрамуге. Стреляют со склонов близких гор.
Кабинет пронизан яркими лучами нерусского солнца. Лучи густо-желтые, как миг чьей-то смерти. О которой ему только что доложили.
Он разглядывает карту. Гнездо душманов здесь.
Палец командующего замирает…
Карты!
В сущности, всю свою сознательную жизнь Громов имел дело с картами. Военными, топографическими, секретными, сверхсекретными, географическими. Но отождествлять их немыслимое количество с одной — мифологической — нельзя. Сказать, что Громову в начале жизни выпала “хорошая карта”, — преувеличение.
Его судьба сложилась не благодаря мифу, а вопреки ему.
Он всего добивался сам. Возможно, в юности, когда учебные и служебные карты еще не стали его неизменным подспорьем, он не знал, что дальше всех заплывает тот, кто отправляется в плавание вообще без карты. А может быть, и знал. Но действовал по собственной воле. Что и стало его внутренним законом. А со временем сделало его имя неразрывно связанным с понятием личного мужества. И порядочности.
Общаясь с Громовым в афганский период, я, как и многие другие — от солдат до генералов и партийных чиновников, — имел возможность в полной мере оценить достоинства этого человека. В своем кабульском блокноте в те годы, уже к концу афганской кампании, я записал: “Мне нравилось в Громове все: как он отвечал на вопросы и задавал их. Слушал доклады и требовал исполнения. Ставил задачи и анализировал их решения.
Нравились его корректность и скромность. Черт возьми! Он был достоин другой войны или торжественного мира… Если мои впечатления от Громова были верны, тогда это была одна из самых драматических фигур в Афганистане”.
Эти же слова я вполне мог бы написать и сегодня — в трудное, но не в военное время.
Уроки, стиль действий и поведения в Афгане впоследствии он перенес на мирную жизнь и пополнил новым опытом.
Как и многие другие, я знал о личной трагедии Громова. Знал, как он ее перенес. Только в тяжелых утратах рождается то, что люди во все времена ценят больше всего: способность человека сопереживать чужой беде и быть мужественным в беде собственной.
После Афгана боевой генерал попал в перестроечную мельницу. Главный принцип Громова — обязательная выверенность собственных решений и поступков — подвергался жесточайшим испытаниям. Им никто не понукал. Но при этом решения, которые касались его лично, принимались за его спиной.
Так, например, М.Горбачев, будучи Президентом СССР, назначил Громова первым заместителем министра внутренних дел, сорвав его с должности командующего Киевским военным округом. Что могло быть общего между армейским генералом и МВД?
В ельцинские времена, напомню, Громов — заместитель министра обороны РФ, заместитель министра иностранных дел России. Назначения происходили в обстановке очевидного политического хаоса. В те окаянные дни я задал Громову вопрос: какая из деформаций, разрушающих вооруженные силы страны, представляется ему наиболее серьезной. Его ответ в моем диктофоне: “Нравственная. Она сделала несчастными честных, достойных офицеров. И осчастливила тех, кто лишен чести, таланта, доблести”.
Став депутатом Государственной думы, Громов не терял внутренней опоры. Он работал. Работал в полную силу. Но эта работа скорее походила на драму силы в пустоте.
Счастье и удовлетворение приносила только семья. И дети…
И вот Герой Советского Союза, генерал-полковник Борис Всеволодович Громов — губернатор Московской области. И это уже был его личный выбор. И выбор многомиллионного населения Подмосковья.
Вновь — карты. Настольные и настенные. И страстное, деятельное желание познать то, что на картах нанесено, и включиться в созидательную работу.
В свой второй губернаторский срок Громов уже знал область досконально. Знал, как собственный дом. А самое главное — узнал людей Подмосковья. И в городах, и в маленьких поселках.
Узнал он. И узнали его — как губернатора и как человека. Не только по фамилии. Но и в лицо. Не только в Подмосковье, но и в стране. Не каждый губернатор может похвалиться подобной узнаваемостью.
Далеко не каждый.
Объективно говоря — единицы.
Московская область “до Громова” и Московская область “при Громове” — это разные вещи. Это небо и земля.
…Заметки, очерки о губернаторе Подмосковья непременно изобилуют цифрами, расчетами, громоздкой статистикой. И это объяснимо. Сегодня Громов и его соратники даже в карту Подмосковья, с чего я начал эти заметки, способны привнести существенные изменения. И вносят. Появляются новые дороги, мосты, поселки.
Проявляются новые жизнеутверждающие явления в духовной жизни. Меняется настроение людей. Нарастает, усиливается борьба губернатора с недостойными человека условиями жизни. Пока это еще не редкость даже в таком успешном субъекте Федерации, каким становится нынешняя Московская область.
Все это позволяет мне с еще большей убежденностью, чем обычно, при рассказах о тех или иных героях своих книг или очерков, в том числе и о Борисе Всеволодовиче Громове, повторить простой и неоспоримый вывод: что человек может, то он и есть.
Редакция “МК” искренне и сердечно поздравляет губернатора Московской области, Героя Советского Союза Бориса Всеволодовича Громова с днем рождения!
