Он был великим режиссером. Но его личная жизнь всегда оставалась “за кулисами”.
“…Детки мои от разных мужей, когда рождались, были вылитыми Олегами Ефремовыми. Я всегда видела в них надменное, похмельное папино лицо. Маме показывала через окошко роддома мальчика, она отшатывалась: “Ой! Ефремов!” Сильны эти гены, даже не гены, а “Олеги”.”
Дочь Олега Ефремова Анастасия рассказывает всю правду о своей семье.
В ее свидетельстве о рождении в графе “отец” стоял прочерк. Родители жили, не расписываясь, и расстались, когда девочке исполнилось три года. Потом папа женился на другой, мама тоже вышла замуж. Настя не видела в этом ничего странного. Подумаешь, у мамы — муж, у папы — жена, но ведь от этого они не перестали быть ее родителями. Но в первый класс девочка отправилась Анастасией Олеговной Ефремовой, законной дочерью известного режиссера.
— Папа прознал, что мамин муж хочет меня удочерить, и пошел в загс, чтобы дать мне свою фамилию. Эта история имела продолжение. Когда много лет спустя я в очередной раз собралась замуж, а ждать совсем не хотелось, мы взяли папу в качестве иконы и повезли его в загс, чтобы ускорить процесс. А там была дама, которая как раз занималась моим удочерением. Она нас мгновенно расписала — в джинсах, свитерах, в чем пришли.
— Ваши родители случайно познакомились?
— Как раз нет. Это знакомство срежиссировала Галина Борисовна Волчек, которая дружила с мамой Ириной Ильиничной Мазурук, работала с папой, и так они оба были ей интересны, что она решила их соединить. В результате появилась я. В тот период у папы произошла гораздо более счастливая история большой любви с прекрасной актрисой Ниной Дорошиной, о чем я знаю в подробностях. Жаль, что у них не было детей.
— Вы маму не спрашивали, почему у них с Олегом Николаевичем не сложилось?
— Почему не спрашивала? У нас с мамой были дружеские отношения, и все это неоднократно обсуждалось с блестящим маминым юмором. Мои родители были гвозди от разных стен. Он не оставил никакой раны на ее сердце, она на его — тоже. Но если мама ко всему относилась легко и весело, то папа даже какую-то неприязнь сохранил. Он не пришел ее хоронить.
— Ваши родители после расставания общались между собой?
— Нет, но для меня это не создавало никаких проблем. Им и сходиться не надо было. Мама была дама очень страстная, абсолютная максималистка в отношениях, а папа в этот момент строил “Современник”, с ним не то чтобы любовь крутить — поссориться было невозможно! А как с ним жить жене, я до сих пор не знаю! Вот дочери — прекрасно. Он такой неприхотливый, мирный по характеру. И раствориться в нем, как многие пытались, было невозможно — он не нуждался в этом. Наивные женские мысли: “Бедный Олежек, такой не обихоженный!” — или этот бред, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, — все это с ним не пролезало. Его, кроме театра, по большому счету ничего не интересовало. И мама, по-моему, была единственным случаем в его практике из нетеатральной среды.
Вот с Аллой Покровской, своей второй женой (первой была Лилия Толмачева), он теснейшим образом общался и после развода, считал ее лучшим педагогом Школы-студии МХАТ. Они развелись, когда их сыну Мишке 12 лет было.
— Вы говорите, он был мирным человеком, то есть покладистым. Но какие-то вещи с ним, наверное, не прокатывали?
— С ним ничего не прокатывало. На нем я научилась многому в жизни. Например, никогда нельзя прогнозировать разговор с умным человеком. Все наши “сговоры” с братом Мишей чего-то добиться от папы неизменно проваливались — его реакция всегда была непредсказуемой. На понт взять его не удавалось никому. Когда я просила денег, а он не давал, я говорила: “Ты что, на панель меня толкаешь?” Он отвечал: “Каждый труд у нас в почете!” Во всем папа проявлял последовательность. Стоило какому-то, даже важному актеру сделать жест — подать заявление об уходе, папа его мгновенно подписывал.
— Как происходили ваши встречи, если родители не общались?
— Я всегда была кошка, которая гуляет сама по себе; меня ни папа, ни мама блистательно не воспитывали, за что им большое спасибо. Его родители, мои бабушка и дедушка, за исключением короткого периода, всегда жили с папой. Сначала вместе, потом — на одной лестничной клетке. Папа был изумительный сын, почтительный, любящий. Я шла к дедушке и бабушке, потом туда приходил папа, и мы встречались. Или я заходила к нему в театр, который никогда не воспринимался мной как сказка и таинство, это была часть моей жизни. Я могла посидеть на репетиции или зайти в кабинет — папа всегда был досягаем.
Когда я стала взрослой, мечтала забрать его на дачу и жить с ним вместе. Ни мужей не надо, никого, жить только с папой, писать книгу, и чтобы мои дети росли при нем. Я уже устраивала ему кабинет... Папа был болен и отказывался переезжать, пока мы не решим вопрос, где будут проходить репетиции, — ездить в Москву ему было тяжело. Потом сказал, что выпустит “Сирано” и переедет. Он был чисто городской человек, однажды очень удивился: “Волчек-то, оказывается, живет на даче!” Если бы он переехал, прожил бы дольше.
— Он был одиноким по натуре?
— Он стремился к одиночеству, это был его выбор. И отдыхал один. Помню — он в Ореанде в Крыму, а мы с Аллой Покровской и с Мишкой — по соседству, в Мисхоре. Ходили к нему в гости.
— Вам всегда хотелось окружить его заботой. Готовили для него?
— Мне это позволялось. Когда все пытались его накормить в поисках пути к его сердцу, он не очень это одобрял, потому что не хотел чувствовать себя обязанным. А мне он ничем не был обязан. Привозил гостей на дачу: “Наська, приготовь!” В еде был неприхотлив. Любил рыбу во всех ее видах, суп из куриных потрошков, печенку, жаренную с луком.
— Какое-то время вы все-таки жили вместе?
— Да, это было при Аллочке Покровской. Я не сошлась с мамой в каком-то вопросе, позвонила: “Пап, я поживу у тебя?” Он сказал: “Конечно, с Алкой только поговори!” Алла находилась в отъезде, и говорить не пришлось, она приехала и была поставлена перед фактом. Наверное, ей это было не очень приятно: приютить двадцатилетнюю падчерицу. Прямо она не дала мне понять, а нюансов я не чувствовала. Я, честно говоря, человек толстокожий. Мне там было так комфортно, что я не торопилась уезжать, даже когда у меня появилась своя квартира. Так сложилось, что мой отъезд совпал с разводом папы и Аллы.
— А с младшим братом Мишей Ефремовым как у вас отношения складывались?
— Роскошно. Брат у меня замечательный. Когда он был маленький, я с ним много занималась. “Я поведу тебя в музей”, — сказала мне сестра” — это почти про нас с Мишей. Я возила его в парк Горького кататься на аттракционах, он часто приезжал ко мне. Мальчишка еще, но уже на такси. Маленького роста, с невероятной харизмой. Когда говорят, что Миша так похож на отца, я понимаю, что имеется в виду. Конечно, он имеет внешнее сходство, но он и по характеру невероятно похож. У Миши стержень внутренний необыкновенный. Он обладает всеми задатками сильнейшего лидера и способностью мягко подавлять. Когда он приходил из школы со своими друзьями, которым он был по пояс, и они, наклоняясь, заглядывали ему в рот, я не выдерживала: “Ребята, набейте ему морду!” “Что ты! Как можно?” — пугались мальчишки. Миша иногда бывает таким Жириновским от искусства, потому что многое, что позволено делать и говорить ему, не всем бы простилось. И я понимаю, почему это происходит: папино обаяние смертельное в нем присутствует.
— А вы в себе папины черты находите?
— Все время ищу. Мама в сердцах говорила: “Вся в папашу!” — почему-то думая, что меня это обижает. Для девушки, может, и не надо было иметь такое портретное сходство. (Смеется.) С этим связана смешная история.
Когда я родилась и лежала в колясочке на даче в Переделкине, бурно отмечалось какое-то радостное событие.
Вошел человек и сказал: “Нет, ребята, я завязываю, потому что у меня уже глюки: лежит на улице в коляске ребенок с лицом Ефремова!” И детки мои от разных мужей, когда рождались, были вылитыми Олегами Ефремовыми. Я всегда видела в них надменное, похмельное папино лицо. Маме показывала через окошко роддома мальчика, она отшатывалась: “Ой! Ефремов!” Сильны эти гены, даже не гены, а “Олеги”!
— Настя, когда стали осознавать, что вы дочь знаменитого человека?
— Всегда, это у меня в крови. Я об этом не забывала. Просто жить с ним в одно время уже было счастье. Он был так обаятелен и так к себе притягивал, что хотелось быть рядом, а для этого надо было соответствовать.
— Олег Ефремов к вам в школу когда-нибудь приходил?
— Никогда. Однажды очень просили, чтобы пришел и рассказал о войне, и очень долго пришлось объяснять, что по возрасту он никак не мог быть участником Великой Отечественной. Учителя же по фильмам судят. Один раз папа меня навестил, когда я в больнице на сохранении лежала, — случай, когда надо было поторговать лицом, чтобы ко мне по-особому отнеслись. Папа пришел и почему-то принес мне коньяк. Все эти чисто отцовские ситуации: гулять, забирать из садика, читать перед сном — не про нас. На мой взгляд, правильный отец выше должен быть — не рядом, не плечом к плечу.
— А обиды на отца были?
— Папа был всегда прав. Я никогда на него не обижалась. Помню случаи, когда он бывал резок. Но я никогда не позволила себе усомниться в его правоте, кроме одного раза, когда очень мне не нравилась дама, которая тогда была рядом с ним. Не называю фамилии, чтобы не делать ей рекламу. И я позволила себе нелицеприятно высказаться, о чем до сих пор жалею, потому что папа расстроился и стал как-то оправдываться: “Это совсем не то, что ты думаешь…”
— Вы не ревновали к дамам его сердца?
— Никогда. Слухи насчет папиных романов сильно преувеличены. Может, в него и влюблялись пачками!
Возможно, во времена строительства “Современника” так и было: любовь носилась в воздухе. Когда началась серьезная работа подъема МХАТа, стало не до баловства. Его увлечения могу пересчитать по пальцам одной руки. А из того, что было знаковым и серьезным, — всего два случая.
— А вы советовались с ним, когда собирались замуж?
— Мне, конечно, хотелось, чтобы он принимал более активное участие в моей личной жизни. И поделиться, и посоветоваться, и притащить женихов домой — все это было. Папа как-то ночью заходит, открывает дверь: “Наська, сигаретка есть?” А у меня жених лежит в постели. У Володи сдают нервы, он включает свет. “Пап, — говорю, — это Володя, он ножку подвернул, поэтому остался”. Папа садится: “О! У вас тут винишко есть! Принеси нам что-нибудь!” И они полночи разговаривали про театральное искусство, а я подавала закуску. А на следующий день Володя говорит: “Олег Николаевич, я хотел просить у вас руки вашей дочери”. — “Конечно, конечно!” Он не вмешивался. С последним мужем я металась: “Расхожусь, расстаюсь!” — завела себе другого, привожу к папе: “Вот!” Папа посмотрел: “Я все понимаю, но зачем рыбу-то на рыбу менять?..”
— Олег Николаевич был щедрым человеком?
— Нет. Он и богатым никогда не был. Борис Ноткин недавно в беседе с братом Мишей заявил: “Ваш отец был одним из самых состоятельных людей советского периода!” Миша сказал: “Следующий вопрос, пожалуйста”, потому что это даже не обсуждается. Папа, конечно, имел возможности зарабатывать довольно большие деньги, но ему это было не нужно. Как и многое другое. Например, только после смерти в его бумагах мы обнаружили документы на гараж, которым он никогда не пользовался.
— Случалось, что он отказывал вам в денежных просьбах?
— Безусловно. В то же время он мог дать мне большие по тем временам деньги на джинсовый комбинезон — не самую необходимую вещь в жизни. Привозил нам с Мишей красивую одежду из-за границы по спискам, которые мы вместе с братом составляли. А как-то я пришла и сказала: “У меня болен сын, и нет денег на лекарства”. (Настя артистически заламывает руки.) Потом я поняла, какой это пошлый и запрещенный прием. Потому что я, требуя денег для больного ребенка, не оставляла папе выбора. По-моему, он все-таки не дал. Причем он никогда не говорил: “Не дам!” Он просто отвечал: “Нету!”
— А подарки помимо одежды он вам делал?
— Ни колец, ни серег папа мне не покупал. Но он мне дом подарил, в котором я живу. Проект делался вместе с ним, он близок мне, моему внутреннему мироощущению, — туда не вписываются безделушки-финтифлюшки. Во всем — строгость, аскетизм.
— Олега Ефремова трудно включить в традиционную систему уютного дома?
— Он такой надбытный человек был. Папины тапочки, папина пижама — не помню ничего такого. На нем даже не держался парфюм. У него всегда были белые воротнички, которые не пачкались. И когда люди пишут, что он жил один в неухоженной квартире, — это не так. И женщина приходила раз в неделю убираться, но от папы даже не исходило беспорядка — он там как бы не жил: не было ни книг, ни записей. Я пыталась его очеловечить для себя. Когда стала ездить за границу, привозила подарки. Чашечку с надписью “Я люблю моего папу!” или антикварные штучки с гравировкой. Потом нашла какую-то старенькую замшевую курточку, которая до сих пор висит у меня в прихожей на вешалке. Она тоже ничем не пахнет.
— А у вас было чувство тыла, которое может дать отец?
— Я поняла это, только когда папы не стало. Это даже не тыл был, а гранитная, железобетонная стена за моей спиной — огромная, неколебимая, и когда она рухнула, я не могла поверить, что ее больше нет. Мы с Мишей вдвоем тогда сидели почти неделю — ждали театр, без которого не могли папу похоронить. Миша говорил: “Я словно вижу его таким огромным, и он идет мне навстречу”. А я чувствовала другое: сзади была пустота, а под ногами — воронка.
— За что вы ему благодарны?
— Меня бы три раза не было, если бы не он. Во-первых, он меня родил биологически, во-вторых, в этом доме началась моя новая жизнь. И наконец, когда папы не стало, наступило время подведения итогов. Мне пришлось собраться и измениться — снять розовые очки и признаться себе, что я скорее танк, нежели эльф. До сих пор он ведет меня по жизни, я часто корректирую свои мысли и поступки с его позиции.
— Не секрет, что Олег Николаевич любил выпить. При этом мог быть совершенно обворожительным.
— Единственный человек, которого я воспринимала в пьяном виде, был мой папа. Это ханжество с моей стороны, потому что я и сама себе не отказывала. Когда близкие люди выпивают, почему-то их трудно воспринимать. Единственное — меня волновало его здоровье, поэтому старалась рюмочку отодвинуть. Под алкоголем папа был мил, добр, много обещал, но никогда ничего не подписывал. Не знаю, с кем еще так хорошо выпивалось, как с ним. Правда, Миша говорит, что со мной тоже хорошо выпивать.
— Вы его всегда понимали?
— Нет, конечно. Почему-то он никогда не делал скидок на возраст, пока я была маленькая, и обсуждал со мной театральные вопросы. Но когда я повзрослела и стала что-то понимать, он почему-то перестал это делать. Я редко ходила к нему на репетиции. Как-то попала на репетицию спектакля “Эльдорадо”. Там взрослые дети приходят в гости к родителям на Новый год. И героиня умиляется: “Вот она, моя кукла!” А кукла новая, просто из магазина. Я говорю: “Пап, но она же совершенно новенькая”. Он отвечает: “Это неважно”. Я до сих пор не могу с ним согласиться в этом вопросе.
— Вы подарили ему троих внуков: Олега, Ольгу и Викентия. Старший получился полным тезкой — тоже Олегом Ефремовым.
— В школе он носил фамилию своего отца. А потом, когда папы не стало, мы с его отцом решили, что Олег должен взять мою фамилию. И сын стал тренировать новую роспись. Я оторопела, когда увидела эту знакомую сложную, длинную, абсолютно зеркальную роспись. Мистика какая-то! Они и внешне похожи были необычайно, особенно в 20 лет.
— Он вам когда-нибудь снится?
— Он мне приснился только один раз — накануне смерти моего сына Олега. Я пила снотворное, мне очень хотелось, чтобы папа приснился. Мне все казалось, что он что-то не объяснил и не сказал, а на самом деле он все объяснил и все сказал — просто понимание приходит позже. Вдруг мне снится, что я где-то в гостинице, не в Москве, и входит папа в своем синем пальто, кашне, с дорожной сумкой и говорит: “Вот я и приехал! Что-то меня не встретил никто”. Потом кто-то мне сказал, что когда снятся умершие родственники, они приходят за кем-то. А через два-три дня после этого сна погиб мой мальчик. Я говорю себе, что просто папа пришел за ним, и когда-нибудь я их обоих там встречу — моих Олегов…
