Еще недавно телезвезда Светлана Сорокина имела вроде бы все: красоту, славу, любовь зрителей. Но главного-то у нее и не было. Светлана поняла это пять лет назад, когда нашла то, о чем мечтала всегда, — свою дочь. Сейчас ее Тонечке пять лет и четыре месяца, и мама рассказывает о ней с такой лаской и нежностью, что за эту ячейку общества можно только порадоваться.
— Свет, какое вы видите самое большое изменение у Тонечки за последнее время?
— Она очень быстро взрослеет. Я только сейчас поняла смысл названия книжки Чуковского “От двух до пяти”. Всегда думала, почему “от двух до пяти”? Ведь и после пяти дети тоже такие же смешные, фразочки говорят разные. Но теперь понимаю, что это самый сладкий, самый непредсказуемый возраст. Ведь еще непонятно, что из всего этого вырастет, но при этом такие перлы идут! Ну а в пять лет оказывается, что это уже почти что сделанный человек, почти сформировавшийся в каких-то своих привычках, вкусах, настроениях. Конечно, над ним еще работать и работать, но уже есть характер и определенная законченность.
— У меня бабушка любила цитировать одну присказку: к детскому врачу приходит мамаша и жалуется на характер ребенка. “Сколько ему лет?” — спрашивает доктор. “Полгода”. — “Вот на полгода вы с воспитанием уже опоздали”. Как у вас с этим?
— Все-таки я могу похвастаться, что в этой своей завершенности Антонина производит на меня, и не только на меня, хорошее впечатление. Она сделалась человечком очень жизнерадостным, позитивным, любящим общение. А еще мне кажется, с очень разносторонними способностями и очень договороспособная. То есть при всей своей живости, несобранности, определенной расхристанности она — человек, с которым всегда можно договориться, объясниться. И какие-то запредельные капризы у нее бывают крайне редко.
— Конечно, очень удобно, когда твой ребенок “договороспособен”. Но я знаю таких дальновидных родителей, которые, наоборот, культивируют в своем отпрыске ершистость, самостоятельность…
— Я ведь говорю не про что-нибудь, а про то, что человек в пять лет слышит доводы и готов их воспринять, прислушаться к ним. Я думаю, это полезное качество и вряд ли имеет отношение к слабости натуры. Ну а Тося по-хорошему упряма и всегда готова отстаивать свою точку зрения. У нее уже есть свое мнение по разным поводам.
— Вы видите у Тони какие-то черты вашего характера? Вы вообще-то хотели бы, чтобы она повторяла вас?
— Знаете, каждый из нас, особенно если речь идет о поздних детях, хочет, чтобы в них воплотилось то, что самому воплотить не довелось. Это известная истина. Но, конечно же, мечтается, чтобы взяла хорошее, а не плохое. У меня, например, есть определенная тяжесть характера, депрессивность и как раз неважная договороспособность. Мне нравится, что пока у Тоси это не прочитывается. Я очень рассчитываю, что она, в отличие от меня, будет гораздо легче, оптимистичней и стабильней по характеру. А что касается целеустремленности... Все-таки пока Тоня — совершенный ребенок, не очень любящий заниматься. Но при всем при том она у меня уже с 4 лет хорошо и охотно читает, пишет печатными буквами. Она левша, и потому это у нее получается очень смешно. А на компьютере легко набирает свои имя, отчество, фамилию, и это, как у многих нынешних детей, у нее получается быстрее, чем от руки. В этом году мы начали ходить в детский садик, потому что у Тони есть огромная тяга к общению. Она очень легко пошла в сад.
— И никаких конфликтов с детьми?
— У нее все всегда хорошо и замечательно. А при этом я смотрю: опа, ссадина, синяк. Спрашиваю: “Это что такое?” “Дралась”, — отвечает не моргнув глазом. Но если бы я не спросила, она не сказала б об этом вообще.
Она никогда ни на кого не жалуется. Я, как всякая умная черепаха Тортила, говорю: “Тось, не надо драться. Если тебе какую-то глупость сказали, отвернись, не реагируй или просто скажи: это глупость — и отойди”. Она говорит: “А если меня ударили?” “Ну, тогда, — отвечаю, — со всего маху надо дать сдачи”. — “Вот я так и сделала!”
— А вы не воспитываете ее по-христиански? Типа — подставь другую щеку?
— Что же, ее будут дубасить, а она должна стоять и ждать?! Не получается у меня как-то со второй щекой. Но пока у нее все больше мелкие потасовки. Вот будут серьезные — тогда я и сама вмешаюсь.
— Ну а как вы вкладываете в ребенка то, что хотели бы ей передать?
— Пока ищу то, что ей понравилось бы. Кроме садика мы ходим в подготовишку в Гнесинскую музыкальную школу.
— У Тони есть слух?
— Еще какой! Она давно подпевает мне и в компаниях, где мы бываем. Сама я не играю на музыкальных инструментах, в детстве когда-то училась, но, разумеется, как у многих, это ничем не закончилось. Поэтому есть мечта, чтобы ребенок умел играть…
— На чем?
— Сейчас пианино, но, наверное, это еще не окончательно. У нас все случайно получилось. Моя приятельница, у которой девочки занимаются в Гнесинке, сказала, что вскоре будет прослушивание. Мы с Тоней предварительно поначалу сходили туда весной, чтобы понять, есть ли данные. Преподавательница сказала: “Попробуйте”. И в августе пошли на прослушивание. Конкурс был большой, детей море, потому что Гнесинка дает очень качественное образование, к тому же доступное, недорогое. Я решила, что все должно быть по-честному, и осталась ждать во дворе, а Тося пошла с няней. Заклинала, чтобы она спела, если попросят, какую-нибудь детскую песенку. Я совсем ее не готовила и даже не знала, что там будет. Единственное, что пообещала Антонине: “Если поступишь, — говорю, — пойдем в кондитерский магазин, куплю все, что захочешь”.
— Она сладкоежка?
— Да, и в этом мы схожи. И она поступила! Причем спела не детскую песенку, а финал “Травиаты” на итальянском. А все потому, что сама я очень люблю “Травиату”, у меня есть диск Нетребко, который я все время слушаю и подпеваю финал. Тося, оказывается, на слух запомнила и на прослушивании все исполнила, будто специально разучила.
— Что она потом рассказала о своих впечатлениях?
— Я спросила: “Ты волновалась?” “Не-а, — отвечает. — Было много детей, мы вошли, меня прослушали, ну а теперь, мама, пошли в кондитерскую”. И с осени мы стали заниматься. У нее сольфеджио, хор и пианино.
Пианино стоит у нас на даче, правда, оно цифровое. Думаю, если пойдет дело, вот тогда куплю большое, настоящее. Сначала было очень трудно, потому что она никак не могла включиться в процесс, и преподаватели даже советовали на время учебу отложить. Но потом она втянулась, ей это уже нравится, и, кажется, все сейчас, тьфу-тьфу-тьфу, наладилось. Занимаемся мы два раза в неделю.
— А еще куда вы ее водите? На плавание?
— Плавание у нее немножко в детском садике есть. А сейчас, зимой, я хочу ее на фигурные коньки поставить. Просто я знаю, что это ей нравится. Прошлой зимой я брала ее на каток. Она падает, встает и очень хочет кататься.
— И все-таки вы развиваете Тоню дозированно, стараетесь не перегружать?
— Она еще успеет перегрузиться. Я боюсь, чтобы у нее не было отторжения из-за этих нагрузок, чтобы все плавно шло. Еще Тоня очень любит в театр ходить, она заядлая театралка. Однажды, когда мы сидели в зале, она показала на сцену пальцем и спросила: “Мама, а я там буду?” “Боюсь, что да”, — ответила я. Сейчас у нас любимый театр — Натальи Сац, очень нравятся мюзиклы. Вообще, Тонька — благодарный зритель. Она ходит в театр с двух лет и идеально сидит на спектакле.
— В школу когда пойдете?
— Сейчас я думаю, что в 6 лет, потому что Тоня уже очень смышленая девочка и много чего умеет. Мне кажется, нет смысла тянуть до семи. Хотя не зарекаюсь, еще подумаю. Но это проблема, ведь надо же еще хорошую школу найти, и, наверное, весной я этим займусь. Все-таки, может, лучше раньше пойти, чтобы год до армии оставался? У нас на Родине не знаешь, кого будут призывать, ежели мальчиков не хватит. Разве мы можем знать, что будет в России через 10—12 лет? Родина скажет — надо, и загребут всех подряд.
— Тоня — девочка общительная, контактная. Может, лучше быть сдержаннее, не раскрываться, чтобы лишний раз не подставиться?
— Она абсолютный экстраверт. Поскольку мне это тоже присуще, то я знаю опасность такого состояния. При этом она иногда удивляет меня неожиданной сдержанностью. Во всяком случае, она умеет переживать свою проблему и не нагружать ею близких. Конечно, мне бы хотелось, чтобы Тонька была более защищенной, потому что иногда в открытости можно и под дых получить. Но у меня есть друзья, которые вот именно этой своей открытостью и постоянно хорошим настроением обезоруживают. Я мечтаю, чтобы Тоська была именно такой, тогда даже самые сильные удары можно отбить с непобедимым оптимизмом. Ведь у людей с таким характером всегда друзей больше.
— А у Тони много друзей?
— В 5 лет еще трудно говорить о друзьях-приятелях. В этом возрасте, как я понимаю, друзьями могут стать только соседские дети, которых видишь постоянно. Но у нас меняющаяся компания, хотя есть дочка моей приятельницы, она постарше Тони, и у них очень добрые отношения.
Я спрашивала ее про садик: с кем ты там дружишь? Но и в садике у нее друзья пока меняются. Она приспосабливается, ищет друзей. Я думаю, что это тот процесс, который ребенок должен проходить самостоятельно. У меня был такой период разлада отношений как раз в переходном возрасте в 8-м классе.
Помню, как же это было тяжело. Ужасно, когда каждый день надо идти в класс, где, казалось, сидят 30 человек врагов. И никакие родители здесь не спасали. Именно после этого я стала депрессивной, стала часто заниматься самоедством. Потом я с этим всегда боролась, но не всегда получалось и, видимо, уже не получится. У меня была мама, царство ей небесное, добрейшая, чуткая, но в тот момент моего кризиса она ничем не могла мне помочь. Понимаю, что в какой-то момент и я Тоне не помогу, ей нужно будет самой все эти университеты пройти.
— Но вы воспитываете в Тоне чувство разумного эгоизма в нормальном понимании этого слова?
— Иногда, когда она готова раздарить игрушки всем окружающим, я ей говорю: “Я же тебе их покупала”.
— При этом, наверно, внутренне радуетесь?
— Да, я рада, что она не жадный ребенок. При этом знаю, что многие дети проходят период жадности, видела такие образчики, и выглядит это неприятно. Моя же готова все всем раздать.
— Дочка вас понимает?
— Конечно, видит, что те кофточки и платьица, из которых она вырастает, все игрушки я передаю племянникам и детям моих друзей. Но я хочу, чтобы Тоня понимала, что есть некие ценности, которые не стоит отдавать. Еще я учу ее тому, что, если она что-то надкусила, нужно обязательно доедать. Это у меня из детства, потому что много родни в блокаду погибло. Моя бабка, пережившая голод войны, и мама, заставшая это школьницей, с детства меня учили, что не доедать стыдно. Я помню, что, когда видела кусочек недоеденного хлеба, всегда думала, что, наверное, в блокаду это могло кому-то спасти жизнь. Для меня невыносимо, когда вижу, как дети расшвыриваются едой.
— А вы учите Тоню, что она всегда должна говорить правду?
— У нее начался именно такой “врушкин” период. Она уже что-то придумывает, и я ее на этом ловлю. Но, правда, по ней сразу видно, когда она схитрила.
— Ну а нужно ли, чтобы ребенок всегда говорил правду? Бывает же и ложь во спасение?
— Хочется быть исключением, быть тем человеком, с которым она имеет возможность всегда быть откровенной. Хотя я — человек уже очень взрослый и жестковатый, поэтому подозреваю, что не всегда Антонина будет со мной откровенничать. Но ужасно хочется этого.
— Света, скажите, пожалуйста, все-таки у вас есть проблемы из-за того, что Тоня — не родная дочь?
— В моем отношении никаких проблем нет, надеюсь, что и в ее тоже. Честно говоря, я уже плохо помню жизнь без нее. Моя родня и друзья настолько вместе нас воспринимают, что теперь я даже не понимаю, что значит “не моя”. Мало того, Тоня все больше становится похожа на меня, тем более в каких-то словечках, оборотах. “Это хорошая идея, мамочка”, — говорит она моими словами. И все время зовет меня “мамочка, мамочка”, лезет обниматься, целоваться. Она такая сладкая, и мне настолько льстит, что она на меня похожа. Просто она мой улучшенный образец. И если я в ней что-то замечаю не то, то могу это отнести только за счет своего неправильного воспитания. Она очень хороший ребенок. Стучу по дереву.
