Он ничего не откладывал на завтра

— Он никогда не любил, когда вмешивались в его личную жизнь. Конечно, его знаменитая фраза: “Хочу достать лицензию на отстрел прессы” — следствие его взрывного темперамента. Но в нем был свой такт. Сам он никогда не влезал ни в чью жизнь.

— Как вы познакомились?

— На картине “Золотая речка”. 1975 год. Больше тридцати лет назад. Мы сразу подружились, хотя я на пять лет его старше. Ему в этом году должно было исполниться 55, а мне 31 января будет 60. Но пять лет — не такая большая разница. Она больше служила поводом для моих шуток: “Да ты еще пацан! Вот поживи с мое — тогда поймешь!” Шура человеком был очень остроумным, и ни одна моя реплика без его комментария не оставалась. Наше общение зачастую напоминало перетягивание каната. Со стороны это выглядело как перепалка двух серьезно ссорящихся людей. Иногда лучше сказать получалось у меня, иногда острое слово быстрее находил он. Но дело не в том, кто побеждал. Главное, что это всегда делалось с огромным юмором. Без этого настоящей дружбе не выжить.

— А всерьез ругаться доводилось?

— Как-то мы играли вместе с Ирой Алферовой, Сережей Никоненко, Леной Прокловой антрепризный спектакль “Все проходит” в постановке Дмитрия Астрахана. К Шуре, естественно, все очень трепетно относились. Он всегда умел показать что-то из разряда “я здесь главный”. В тот раз мы должны были играть выездной спектакль, и я опоздал на автобус. Приезжаю, а Шура вовсю кричит: “Почему мы должны тебя ждать сорок минут, так тебя растак!” Я ему отвечаю: “Ты чего орешь? Я же не спал, а продирался через пробки”. Он продолжает что-то кричать, благо автобус стоял прямо около его дома. Спустился — и сел. Зато остальным нужно было через всю Москву добираться. Ну я ему прямым текстом при всех и ответил: “Да пошел ты!” Все так и притихли — что же будет? Шура же славился своим темпераментом. Но он так ничего и не ответил: понимал же, что я прав.

— А когда вы снимались в его фильме “Выкрест”, появлялась дистанция: я — режиссер, ты — актер?

— Ни в коем случае. Он же собирал на своих картинах всех близких и дальних друзей и даже детей своих друзей. Незнакомого человека на площадке не было ни одного. Это был его принцип — всегда собирать друзей. Не было ни дня, чтобы в его дом не приходили гости. Он был таким человеком. Шура не мог оставаться один.

— Как же семья, молодая жена?

— А молодая жена смотрела на это все и делала то, что ей рекомендуют. (Смеется.) Нет, конечно, мы относились к ней с уважением. Особенно после рождения дочери. Для Саши это было по-настоящему огромное событие. Очень сильно радовался. Но все равно невозможно ничем подменить общение с друзьями. Да и потом — у него такая энергетика была. Он по-настоящему притягивал к себе людей. У Шуры в основном были большие и главные роли, и он постоянно предлагал: “Хочешь попрошу, чтобы и тебя взяли?” Я никогда не отказывался — это мой хлеб, моя профессия. Жизнь-то не всегда была сытной. Лишь бы я был не в тягость. Но как-то был случай, когда я помог Шуре с ролью, а не он мне.

Стоял 1991 год — абсолютно жуткое время, когда кино в России почти не было. Мне звонит мой друг Витя Сергеев. К сожалению, его не стало осенью прошлого года. Мы подружились с ним после съемок фильма “Шерлок Холмс и доктор Ватсон”, где он был вторым режиссером. Так вот он звонит и предлагает роль в фильме “Гений”. Приехал, мы буквально с полуслова друг друга поняли, что и как я должен делать. И тут я, как обычно, интересуюсь командой, кто еще будет сниматься. Витя перечисляет актеров и признается, что на главную роль до сих пор никого не отобрал. Я ему тут же: “А давай Шуру Абдулова?” Витя: “Я его не знаю”. — “Зато я знаю!” Витя согласился его посмотреть. Я тут же Шуре набираю: “Ты чего делаешь?” — “Ни-че-го”. — “Сможешь прямо сейчас вылететь на пробы, главная роль, картина такая-то, ставит мой друг”. Он только спросил: “Куда?” И потом сразу: “Высылайте за мной машину в аэропорт, еду”. Буквально через два часа уже был в Питере. Витя его сразу утвердил.

— Наверное, в молодости Александр Гаврилович пользовался огромной популярностью у женщин…

— Конечно. Хорошенький был. Относился он к этому с той абсолютно должной степенью внимания. Такие вещи ведь упускать нельзя. Мы меняемся, и отношение к нам меняется. Раз уж фартит, почему бы этим не пользоваться? Женщины — это радость, без которой прожить нельзя. Это то, что делает из нас спартанцев, настоящих мужчин.

— Вы разделяли увлечение Александра Гавриловича рыбалкой?

— Не всегда хватало времени, у Сашки его было больше, но, если удавалось выгадать дней пять, тут же, без раздумий, улетали в Астрахань рыбачить. Но клевало всегда лучше у Шуры. Он вообще везунчик был. Как раньше говорили — фартовый парень. Делал это легко. Как-то мы вчетвером за вечер поймали аж 74 щуки. Там же еще места красивые.

Едешь на моторке, с воды поднимаются утки и тут же выстраиваются в клин. И пока они взлетают, их можно руками за лапы схватить. Мне эти места в первый раз именно Саша показал. Как раз в Астрахани как-то случай произошел, красноречиво показывающий, что любовь народа сильнее чиновничьих званий. Там же очень серьезная борьба с браконьерами ведется. Речная охрана ездит на огромных лодках с зачехленными моторами по 250 сил. От такой ни один браконьер не уйдет. Как-то такая лодка проплывает мимо, и вдруг с нее на нас направляется сразу восемь биноклей. А там ребята, в общем, суровые. В униформе, черных масках и темных очках. Начинают приближаться… А как подплыли, маски посрывали, и на лицах — почти детское недоумение. Просто не верят, что люди, которых они привыкли видеть на экранах телевизора, вдруг запросто с ними разговаривают. Закрывали глаза на него. Один он все равно много бы не наловил… Он заслужил такую любовь, что везде ему с охотой шли навстречу. Но и сам был готов всегда помочь, пойти навстречу. Устраивал “Задворки”, на которых каждый считал за честь бесплатно выступить. А все вырученные деньги шли на восстановление часовни, в которой по иронии судьбы его и отпевали. Любил устраивать аукционы. Как-то для обычной бутылки водки сделал этикетку “Абдуловка” и продал с аукциона за десять тысяч рублей. Для девяностых это были серьезные деньги! Но он ничего не брал себе — все отдавал на благотворительность.

— А вот себя никогда не жалел, так говорят...

— Я ему всегда говорил: “Что ты делаешь?” Он только отмахивался: “Что делаю, то делаю. Сколько отпущено, столько и отпущено”. Я сам не курю 13 лет и его постоянно просто умолял бросить. И он послушал, бросил на “Бременских музыкантах и Co”. Не курил два года. За это время наел лица немного. А как только бросаешь, жрать хочется неимоверно. Сашка как только увидел себя, тут же сказал: “Нет-нет, только не это”. И начал курить еще больше. Потом уже пытался бросить, но ничего не получилось.

Если говорить о Шурином везении, то отчетливо помню 28 ноября 1976 года. Мы летели из Москвы в Питер. Билеты нам всегда делала знакомая Лена из “Интуриста” так, что нас кругом сажали первыми. В тот день была жуткая погода, все рейсы задерживали. Мы занимаем свои места, салон еще пустой, сидим так минут двадцать. Потом появляется бортпроводница: “Вам нужно пересесть в другую машину, она полетит первой”. Мы пересаживаемся и спокойно улетаем. А через два дня, когда уже вернулись в Москву, мне звонит Лена и запинающимся голосом спрашивает: “Это ты?” Я говорю: “Да”. — “Нет, это точно ты?” — “Да точно я!” И тут она рассказывает, что самолет, на который нам достала билеты, упал в “Шереметьево” при взлете. Тогда про это вышла только одна маленькая заметка в “Известиях”… Говорю же — фартовый он был парень.

— Когда вы виделись в последний раз?

— Вечером 31 декабря. У него были живые глаза, полные энергии, но телом был очень слаб. Передо мной лежал очень уставший человек. Промелькнула мысль: “Как же он плохо выглядит!” Он тогда домой собирался, поздравить маму с Новым годом. На сцену хотел вернуться. Он все-таки собирался сыграть в ленкомовской “Женитьбе”. Болезнь помешала. Роль Кочкарева отдали Сергею Чонишвили. Тот за нее получил “Чайку”… У Саши были другие роли. И в “Палаче”, и “Игроке”, и в “Полете над гнездом кукушки” — его собственный репертуар.

— Все говорят в один голос, что он очень мужественно отнесся к тому приговору, что ему объявили врачи.

— Он никогда об этом не говорил. Какие-то нюансы я узнавал от людей, которые с ним вместе летали в Израиль, Киргизию. Но на все мои вопросы: “Ты как?” — он отвечал просто: “Нормально”. Такая болезнь сопровождается всегда огромной болью. Но Саша до последнего и вида не показывал, что ему сложно. Общался с друзьями, с прессой. Даже нашел в себе силы получить этот орден “За заслуги перед Отечеством” IV степени из рук президента. Меня не было в Москве в то время, я церемонии не видел, но, думаю, выглядело это странно. Конечно, Саша заслужил эту награду.

Сколько было сделано, сколько он еще мог сделать… Другой вопрос — какой от нее уже тогда был прок… Но награды не главное. Главное — те аплодисменты, что долго не умолкали у гроба. В такие моменты и понимаешь, что свою жизнь он прожил не зря.

Худрук театра “Ленком” Марк Захаров: “Пожарные считали, что у Абдулова безумный взгляд”

— Вспоминаю, как в 1974 году он пришел к нам в театр — такой милый, добродушный; казалось тогда — ну парень и парень, чего там… Вскоре замечательно сыграл лейтенанта Плужникова, защитника Брестской крепости в спектакле “В списках не значился” по произведению Бориса Васильева. Но потом некоторое время так и оставался просто милым-обаятельным-красивым, пока дело не дошло до постановки “Оптимистической трагедии”. И вот тут-то мы впервые по-настоящему разглядели артиста Абдулова: эту новую, невиданную энергетику, он наносил поистине гипнотические удары по зрителям, овладевая залом! И с этих пор эта энергия сопровождала его буквально в каждой роли. Вот вспомнить хотя бы такой эпизод. Ставим “Юнону” и “Авось”. Приезжаем со спектаклем на гастроли в Париж; идут предварительные репетиции… А там были очень строгие пожарные, все смотрели, как бы чего не вышло. Абдулов в “Юноне” исполнял очень динамичный “танец пылающего еретика”, помните, с огненными факелами? Так вот, показываем этот танец пожарным. Они посмотрели, потом говорят мне: “О, мы все потрясены, это восхитительно, но факел надо приковать накрепко цепочкой к его руке! Да, цепочкой и браслетом! А то он запросто швырнет факел в зрительный зал!” Я им отвечаю: “Этого никак не может быть: Абдулов — сознательный, Абдулов — комсомолец!” Но они уперлись окончательно: “Нам все равно — комсомолец он или нет, взгляд у него совершенно безумный, от такого чего угодно ждать можно!”

Олег ФОМИН: “Режиссеров Абдулов понимал с полуслова”

— Работа над всеми тремя частями сериала “Next” шла пять лет, и эти годы я считаю своим подарком. Ведь для любого режиссера счастье работать с таким суперпрофессионалом, каким был Абдулов. Сейчас сказал “был” и сам себе не верю.

Вот по телевизору снова идет “Nехt”, я смотрю на Сашу и не могу представить, что он больше не позвонит и мы никогда не встретимся. Особенно ярко вспоминаю один момент. Раннее утро. Безумно красивый, почти кровавый восход солнца. И на его фоне два человека: мощный статный гигант за руку с мальчишкой трех лет. Первый — Абдулов, а второй — мой сын Данька, приехавший во время съемок сериала в гости к Гаврилычу на Валдай. Дело в том, что однажды Саша пообещал моему маленькому сыну сходить с ним на рыбалку. Накануне был сложный съемочный день. Работали допоздна, заснул Абдулов поздно. В шесть утра Данька растолкал его и напомнил про обещание. Другой бы, может быть, и отговорился. Но Саша безропотно встал, собрался, и они пошли. И не было в тот момент, наверное, никого счастливее этих двух людей.

Валерий ШЕЙМАН и Валентина САВОСТЬЯНОВА, актеры театра “У Никитских ворот”, однокурсники Абдулова:

— В студенческие годы мало что говорило о том, что Саша станет таким великим мастером. Хотя он был, несомненно, одаренным молодым человеком с мощной фактурой: статным, красивым. А вот что выделяло его среди однокурсников, так это неуемная фантазия и жажда жизни. Его редко можно было застать в общежитии. Да и на занятиях увидеть — нечасто. Он всегда куда-то спешил, бежал, летел — на пробы, на съемки. Передвигался стремительно, казалось, что поймать его невозможно. Он и учился на бегу. Его язык порой опережал его же мысль. И не всегда было понятно, о чем это он говорит. Поражало его природное жизнелюбие, иногда вопреки всему. Он постоянно улыбался, лучился, сиял.

Поэтому большинство забавных историй во времена нашего ученичества связаны именно с ним. После дипломного спектакля “Бедность не порок”, в котором он играл купца Торцова, он в гриме и не снимая шубы отправился в соседний Елисеевский магазин и купил выпить-закусить всему курсу. Можете себе представить, какой шок был у продавцов и покупателей?! А в последнем монологе Торцова был настолько темпераментным и так размахивал руками, что у него отвалился приклеенный гумозный нос. Тогда он его просто оторвал и доигрывал как есть. Нас, его партнеров, от хохота просто унесло. А он продолжал оставаться серьезным по роли. Его первая супруга, наша однокурсница Ирина Алферова, вспоминала, как, сдавая танец, он умудрился, не сделав ни одного па, получить зачет. Сам Саша как-то рассказывал, как сдал экзамен по французскому языку “благодаря Шейману”. Дело было так. Мы с ним играли отрывок из “Трех мушкетеров”. Сказать, что Абдулов плохо знал французский, — не сказать ничего. Я говорил текст и за себя, и за него. Он только кивал и поддакивал. Но так при этом играл, что преподаватели ничего не заметили. Перед экзаменом по русской литературе мы его всего забинтовали и сказали педагогам, что Саша после серьезной травмы. Поэтому он делал вид, что говорит мне на ухо, а я, знавший предмет чуть лучше, якобы транслировал его ответ. Из уважения к героизму Саши, который после травмы пришел на экзамен, ему тогда поставили “отлично”...

Леонид Броневой: “Человек торопится, когда чувствует…”

— Когда мы репетировали “Женитьбу”, он полтора месяца сидел, а репетировал другой артист. Потом тот артист сказал, что не понимает, как играть, потом он заболел, и эту роль дали Саше. Роль огромная, ее нужно было выучить, там большие монологи, сложные танцы, на которых надо было петь, говорить… Играть премьеру мы поехали в Самару, чтобы проверить спектакль. Жара была страшная, под 40 градусов. Залы были переполнены, и я до сих пор удивляюсь, как люди выдерживали, потому что у человека, играющего на сцене, уже пот не выделялся, слюны не было… На третьем спектакле в антракте мы остались сидеть на сцене — там было чуть-чуть прохладнее, чем в гримерках. Он сидел шагах в десяти от меня. И кашлял. Я ему сказал, Саша, вы плохо кашляете, надо сходить провериться, вдруг у вас воспаление легких, вы прикреплены к хорошей поликлинике. Да, обязательно, сказал он. Сделал он это или нет, я не знаю… И вот уже второй звонок, он говорит: “Скажите, как вы переносите эту жару?” “Как и вы, — говорю, — только, наверное, еще хуже, я на 25 лет старше вас”. Он говорит: “А я совсем не могу”. — “Ничего, Сашенька, это последний, третий спектакль, надо отыграть”. И мы отыграли второй акт. Зал принял спектакль замечательно. Саша был изумительный актер, партнер. Однажды мы ехали на гастроли в Питер. В 3 часа ночи проводник говорит: тут человек подсел на пересадочной станции. И входит Саша. “Я тут самолетом, потом поездом, потом на оленях…” Это такой образ жизни. Хотел все успеть. Может быть, человек торопится тогда, когда чувствует…