Штирлиц навсегда
Вячеслав Тихонов: “Денег мне хватает от пенсии до пенсии”
Сейчас тусовка про чуть промелькнувшего в телесериале актера восхищенно молвит: ну, брат, ты великий! Сейчас все мельчает и обесценивается. Но, слава Богу, есть еще непоколебимые глыбы, столпы. Вячеслав Тихонов велик по-настоящему, без нюансов и обиняков. Тончайший мастер, главный красавец 70-х.
Но и к великим приходит старость. Нынче Тихонов чурается людей, не выходит в люди. Он остался наедине с самим собой. В фильме Эльдара Рязанова “Андерсен” он сыграл Бога. Куда уж дальше? 8 февраля Вячеславу Васильевичу Тихонову исполняется 80 лет. Накануне юбилея актер-легенда нашего кино дал интервью “МК”.
— Вячеслав Васильевич, как вы сейчас себя чувствуете?
— Ну как может себя чувствовать пенсионер на 80-м году жизни! Но в каком плане чувствую: в смысле здоровья или в смысле творчества?
— В смысле здоровья, конечно.
— Ничего, держусь. Надо держаться. У меня тут на даче домашний детский сад. Внуки скучать не дают. Так что приходится уже жить ради этого. Я и построил свою дачу, чтобы семья здесь могла жить. Вот думают: а, у него дача, он там лежит, книжки почитывает, гуляет. Но так уже не получается. Здесь живет семья Анина: Аня, Коля, двое мальчишек замечательных и няня еще плюс ко всему. А домик-то у меня не рассчитан для этого, но уж как-то стараюсь. Все для них. Так что живу и привыкаю к новым условиям.
— Вячеслав Васильевич, вы богатый человек?
— Бога-а-атый? Это определение не свойственно людям моего поколения. Когда мы работали в кино, у каждого была ставка, о деньгах не думали. Богатым я никогда себя не ощущал и не жалею об этом. Мне жаль тех людей, у которых полные карманы денег. Я им не завидую. Им труднее, а мне легче жить. У меня есть пенсия, все нормально. Было время, не скрою, когда приходилось сдавать макулатуру и стеклотару. Я это делал тогда, чтобы на эти деньги купить что-то для маленькой дочки. Я богатый тем, что много людей смотрели, смотрят и, надеюсь, будут смотреть те небольшие картины, которые я сделал.
Самая первая моя картина — “Молодая гвардия”. Там из моих друзей, с кем я учился, снимались еще Сережа Гурзо, Володя Иванов, который играл Олега Кошевого, Нонна Викторовна… За фильм они стали лауреатами Сталинской премии. А потом уже появился Станислав Ростоцкий, который вопреки всему предложил меня на главную роль в фильме “Дело было в Пенькове”. Художественный совет сначала меня не утвердил. Но во мне-то уже жил этот деревенский парень Матвей. Я знал таких, как он, поскольку сам из ремесленного училища. И чтобы не падать духом, взял себя в руки, занялся дубляжом иностранных картин. А недели через две звонит ассистент по актерам со студии Горького: “Завтра во столько-то на грим, одеваться”. Я ничего не понял: “Куда одеваться?” — “Сниматься в “Дело было в Пенькове”. И началась моя работа в картине, которая в моей творческой биографии, может быть, занимает первое место.
“Штирлиц — моя гордость”
— И все-таки считается, что главная ваша роль — штандартенфюрер Штирлиц. Но, может, в дальнейшем Штирлиц стал для вас проклятием — ведь вам, разностороннейшему актеру, трудно уже было выйти из этого положительного образа?
— Я не могу сказать, что роль разведчика Максима Максимовича Исаева стала моим проклятием. Проклятием может быть роль, которую неудобно и стыдно вспомнить. А здесь мы снимали очередную картину о разведчиках по Юлиану Семенову. Замечательных актеров набрала Татьяна Михайловна Лиознова! С ними было так легко. Чем лучше тебя окружают артисты, чем они глубже, интереснее, тем больше и ты в себе открываешь какие-то новые качества, творческие и человеческие. Когда по телевидению пошла первая серия “Семнадцати мгновений…”, меня в Москве не было. Я снимался на Валдае, в картине “Фронт за линией фронта”. Но до меня доходили слухи, что все смотрят про Штирлица, и все спрашивали: “Ну что там будет в следующих сериях, расскажи, он останется жив или нет?” А раз люди так близко к сердцу приняли этот фильм, то мне еще больше хотелось трудиться, чтобы и к другим картинам зрители не оставались равнодушны. Так что проклятия не могло быть, а только гордость, что я снимался с такими актерами, как Ростислав Янович Плятт, Женя Евстигнеев, дорогой наш Мюллер Леонид Броневой…
— А вы много знаете анекдотов про Штирлица?
— Ну вот, Саша, мы с большого высокого искусства переходим на анекдоты. На хрена нам это надо! Я никогда их не записывал, в отличие от Юры Никулина. Когда мне в очередной раз рассказывали эти анекдоты, я делал вид, что мне смешно, ха-ха-ха, а у самого было недоумение: чего же это я в анекдоты влез? Ну их, не будем о них разговаривать.
“Я с властью не общался”
— После “Семнадцати мгновений…” у вас была космическая слава. Скажите, пожалуйста, как нужно дружить с головой, чтобы остаться при том приличным, нормальным человеком?
— Никакой славы ни тогда, ни сейчас я не чувствовал, и меня это не интересует. Меня устраивало, что картину с удовольствием смотрят. Да, узнают на улице, но это лишь значит, что на данном этапе я выполнил свою миссию. И мне было радостно на душе. Не надо мне никакой славы, лишь бы была работа, лишь бы были здоровы мои внуки и лишь бы в нашей жизни было все как идет, по нарастающей, с улучшением, с ускорением. Чувствуется, все лучше становится жить. Может, с чем-то я и не согласен, но поступательное движение есть. И этим живешь и дышишь.
— Странно. Многие люди вашего поколения, наоборот, хают эту новую жизнь на чем свет стоит. А тем более вы, который в советское время был привилегированным актером, партийным, если вас, конечно, это не обидит.
— Я с властью не общался, а общался по жизни только с простыми людьми. На улице, с соседями, с друзьями. Я никогда в жизни не стремился быть партийным актером. Хотя недавно в предвыборную кампанию меня приглашали какие-то партии, чтобы я вступил в них и стал депутатом… этой… забыл…
— …Государственной думы.
— Ой, спасибо, а то я не знаю, как это называется. Когда я недавно лежал с инфарктом в ЦКБ, ко мне никого не пускали. Но вот одному человеку я разрешил, чтобы его впустили. Он пришел ко мне в палату…
— Это был Путин?
— Нет, категорически нет. Это был один из руководителей фракции в Государственной думе. Называть не буду, не хочу. Но я не имею права ругать эту жизнь и восхвалять то, что было. Я и в советское время собирал бутылки, чтобы хоть как-то протянуть до зарплаты. А сейчас у меня пенсия есть, которая меня устраивает абсолютно. Спасибо государству за заботу.
— Простите, но какая у вас пенсия?! Тысяч 10—12, не больше!
— Может, даже меньше. Я не считал. Но получишь, и на расходы хватает — от пенсии до пенсии. Я не стремился быть богатым, но и бедным себя не ощущал. Я этим не озабочен.
Вот с удовольствием читаю вашу газету. Что-то мне нравится, что-то не очень, но больше нравится. Каждый год ее выписываю. Так что все нормально, жизнь идет своим чередом. Я ведь из простой семьи, из рабочей, у меня и отец простой, и дед. И женщины, среди которых я жил, тоже трудились очень много. Видимо, эту рабочую закваску я и впитал в себя. Она во мне существует, хотя и князей дважды пришлось играть. Но все равно во мне лежит уважение к людям, которые меня окружали, к людям с рабочими руками и очень доброй душой.
“И предательства были”
— Скажите, пожалуйста, с Нонной Викторовной Мордюковой вы сейчас хоть как-то общаетесь?
— Мы вместе учились, и у нас обоих первая картина — “Молодая гвардия”. И даже сын родился, Володя, к сожалению, рано он ушел. Но потом нас развела жизнь, творчество. Я стал играть князей, а Нонна Викторовна деревенскую тему разрабатывала. Она прекрасная, замечательная актриса. Но жизнь уже прожита, и ничего не вернешь назад. То, что мы в свое время расстались, — я не жалею об этом. Было много и замечательного, и горького, и обидного. И предательства были.
— Но вы с Нонной Викторовной очень разные люди.
— Это правда. Было время после нашего развода, когда мне негде было ночевать, и я жил у друга. Денег не было, большой зарплаты тоже, и занять было не у кого. Но занять пришлось… у самого себя. Когда я снимался в картине “Две жизни”, мне предложили купить машину. Поставили в список в очередь на “Москвич” 407-й модели, и Пырьев мне сказал: “Внеси деньги и покупай”. А я думаю: что делать, я в списке, а денег-то нет! Пошел к замечательному нашему директору студии им. Горького Григорию Ивановичу Бритикову, рассказал ситуацию и спросил: “Может быть, можно за всю мою работу в “Двух жизнях” получить все деньги сразу, купить машину, а потом сниматься бесплатно?” Он поверил мне, разрешил. Вот так я впервые купил машину. А того друга, у которого я ночевал, уже нет. Много ушло друзей. Смотришь на телефон и думаешь: “Чего же ты молчишь?” И мне позвонить некому. Нету их, тех людей, на которых я мог бы опереться в этой жизни. Одиночество…
— Но у вас же супруга, дочь, внуки…
— Есть одиночество физическое, но есть еще и духовное. Я сейчас живу воспоминаниями того доброго, что было в моей жизни, в детстве с родителями, в юности и потом уже в работе. А теперь почти все близкие по духу мне люди ушли, а я еще задержался.
— Вы часто вспоминаете своего сына Володю? Он же был красавец, талантливый артист…
— У каждого человека написана на роду своя судьба. Есть причины, о которых распространяться не стоит. Он так рано ушел, к сожалению. Да, данные у него были неплохие, которые он унаследовал от отца, видимо, и от матери. Вот нет Володи, а может быть, он мне бы сейчас как-то помог... Но с ним случилось непредвиденное. Наверное, я в этом виноват.
— Вячеслав Васильевич, вы не чувствуете себя старомодным человеком?
— Но я же не могу быть иным, какой я есть — такой есть. Такими были мои предки, которых я помню, и я таким остался. Я иду вместе со всей страной, которая живет, растут наши дети, и, надеюсь, все будет о’кей!
“Личная жизнь папы — большая загадка”
Анна Тихонова — дочь Вячеслава Васильевича от второго брака. В лихие 90-е снималась в кино, на ее счету около 10 ролей. Однако тогда работой артиста было не прокормиться, и Аня ушла в продюсеры. Но сейчас главный ее проект — два “вождя краснокожих”, каждому по два года и семь месяцев от роду, сыновья Слава и Гоша.
— Ваши первые воспоминания об отце?
— У меня все смешалось: то ли я сама помню, то ли воспоминания навеяли старые пленки… Вот мне три или четыре года, мы гуляем в каком-то садике. Или: мы с папой в зоопарке, он меня сажает на пони. Помню его светлую “Волгу”, которая появлялась в воротах нашей дачи, и мою необыкновенную радость по этому поводу. А в Москве сначала мы жили в однокомнатной квартире на Фрунзенской, где я родилась, потом переехали, и вот там часто собирались гости. Помню, папа сидел во главе стола, очень веселый, общительный. Помню, как мы ходили в цирк на Цветном бульваре. Папа очень дружил с Никулиным, и когда Юрий Владимирович нам звонил, то всегда разыгрывал: “Это зоомагазин?” Помню себя у бабушки, потому что родители все время были заняты. Потом папа приезжал со съемок и меня забирал.
— После фильма “Семнадцать мгновений весны”, прошедшего по ТВ в 1973 году, вы, тогда совсем еще маленькая девочка, помните бешеную популярность, свалившуюся на Вячеслава Васильевича?
— Да, конечно, пройти с ним спокойно нигде нельзя было. А как только люди узнавали, кто я, сразу начинали на меня глазеть, перешептываться. Мне становилось не по себе. Хотелось скорей слинять. Было очень тяжело в то время. А сейчас, с годами, все уже не так, иначе, да и ажиотаж не такой, как тогда.
— Судя по тому, что вы часто жили у дедушки с бабушкой, то были лишены постоянного общения с Вячеславом Васильевичем. Он интересовался вашими школьными делами, отметками?
— Он никогда не спрашивал у меня отчета о моих оценках. Да я и сама училась хорошо, а еще занималась музыкой, танцами. Зато на даче папа преображался — играл с моими друзьями в вышибалы, футбол. Это был праздник!
— Но когда вы уже стали девушкой взрослой и самостоятельной, наверняка конфликтовали с отцом?
— Сильных расхождений я не помню. Да, я любила пошалить, но не слишком. Старалась домой приходить не очень поздно. Папа держал меня не в ежовых рукавицах, но в рамках. Наоборот, какое-то время я с ним была даже более близка и откровенна, чем с мамой. Ему я при желании могла рассказать любую свою историю, он меня понимал. Я часто по его лицу видела, как он за меня переживает. Иногда казалось, что он хотел кому-нибудь морду за меня набить.
— Вы знакомили его со своими молодыми людьми?
— Он их всех знал. Друзья приходили домой, приезжали на дачу, и он с ними нормально общался. Он не вдавался в подробности, но ко всем присматривался. Был, правда, случай на съемках, когда мы вместе снимались, и один актер начал со мной заигрывать. Вот тут папа не грубо, но жестко это пресек, сказал ему пару слов по-мужски.
— Какая-то идеальная картинка у нас получается: Вячеслав Васильевич и понимающий, и толерантный, и мудрый. А говорят, он человек замкнутый, весь в себе.
— Он и замкнутый, и в себе. Это все одно с другим сочетается. Поэтому-то папа не вступает ни в какие разбирательства ни с кем. Он не любит навязывать свое мнение. Хотя потом мне может намекнуть о своем отношении к человеку, и я это сразу пойму. Но сам ни с кем отношения не выясняет, всегда держится в стороне.
— Что, он такой спокойный, тихий даже человек, и никогда не мог раздражаться, кричать?
— Мог. Он человек взрывной и очень темпераментный.
— То есть он из тех, кто долго носит обиду, боль в себе, а потом в момент может это с гневом выплеснуть? Тогда Вячеслав Васильевич опасный человек.
— Да, опасный, и это бывает очень тяжело. Вот мама у меня другая. Если ей что не нравится, она тут же об этом скажет. Папа же будет долго терпеть, но потом, когда это перельется… В детстве я всегда боялась таких моментов, когда он начинал шуметь, повышать голос. Когда это случается, из него идет такая бешеная энергетика! Это страшно.
— А за что же это он так на вас набрасывался?
— Однажды была история, когда я его обманула: сказала, что поеду к подруге, а сама отправилась на свидание со своим парнем, который через несколько лет стал моим мужем. Тогда я уже в институте училась. Папа позвонил подруге, а меня там нет. Когда я пришла, он мне учинил жуткий разнос.
— Но вы–то уже были тогда в солидном возрасте, а значит, имели право на свою жизнь.
— Я же обманула папу, поэтому сама виновата, ведь он за меня волновался. Надо было сказать все как есть.
* * *
— Нет. Но я отношусь к ней с уважением, потому что это не столько даже бывшая жена моего отца, но мать моего брата. Брата Володю я очень любила, хотя не могу сказать, что мы часто общались. Я Нонну Викторовну никак не могу ни обсуждать, ни осуждать. Если мы где-то изредка встречаемся, то здороваемся, не более того.
— Да, он приезжал, пил чай, рассказывал, как учится в институте. Он Щуку закончил. Говорил мне: “Вот, сестра, закончишь школу, поступишь в наш институт…” Рассказывал, чему меня будут учить, показывал этюды. Мне он очень нравился, хотя я его немножечко побаивалась. Володя казался мне большим, с таким низким мужским голосом. Он же меня старше на шестнадцать лет. Когда я поступила во ВГИК, я решила, что уже выросла и теперь могу подружиться с Володей. Но через несколько дней, к сожалению, его не стало. Мне очень жаль, что случилась эта трагедия. Может, если бы мы чаще общались, этого не произошло.
— Общался, но не при мне. Когда Володя к нам приходил, мы сначала с ним говорили, а потом он уходил к папе в комнату, и дверь закрывалась. О чем они разговаривали, не знаю. Иногда из-за стенки я слышала строгий папин голос, но не более того. Володя был очень добрый человек, хороший, никогда ни о ком плохого слова не говорил. Судьба у него была непростая. Но он ни на кого не жаловался.
— Ну что об этом говорить. Я никогда не видела Володю в состоянии опьянения. Возможно, его гибель связана с наркотиками, но точно этого сказать я не могу.
— Эта тема закрыта, она живет глубоко в нем. Это трагедия для отца. Ведь Володя жил с ним до 15 лет. Он его вырастил.
— Думаю, да. Он читает много, все время что-то обдумывает, вспоминает. У него были сильные удары в жизни, поэтому со временем он еще больше ушел в себя. Он не хочет выходить в люди, сниматься, да и предложений достойных нет. А народная любовь, как и любовь коллег, часто остается только на словах.
— Жизнь прожить не поле перейти. И любовь была, и сложности. Из-за необходимости часто ходить в поликлинику, мама иногда подолгу живет в Москве, но при первой возможности приезжает на дачу, и тогда вся семья опять собирается вместе. Но папина личная жизнь — большая загадка.
— Все возможно. Речь идет о прошлом. Пусть думают что хотят. Просто я не хочу, чтобы возникло впечатление, будто его личная жизнь несчастна. Да, было в ней много тяжелого. Но и много радостного.
