В рамках фестиваля “Золотая маска” в Москве гостит Александринский театр. Представлен третий гастрольный спектакль Валерия Фокина — “Двойник”, “петербургская поэма”, как ее назвал сам автор — Федор Достоевский. Восторг, с которым спектакль был принят залом, не сравнить с впечатлением от “Живого трупа”. Видимо, уточненной московской публике жанр абсурда ближе, чем темный реализм Льва Толстого. Мистика, фантасмагория, иррациональность Достоевского пошли на ура.
Декорации Александра Боровского — темные, старые, почерневшие зеркала. Костюмы массовки, вполне в духе Достоевского — капоры, пышные юбки, сюртуки, фраки, шинели, — кажутся темно-металлическими. Тусклый свет. Звуковое сопровождение — мрачная скрипка, скрежет металла. Это начало спектакля. И вдруг — свет в зале. Из первых рядов встает человек. Зрители начинают вертеться, пытаясь разглядеть, кто там.
— Человек я маленький, сами вы знаете; но, к счастью моему, не жалею о том, что я маленький человек. Я даже горжусь тем, что не большой человек, а маленький. Не интриган — и этим тоже горжусь. Действую не втихомолку, а открыто, без хитростей…
Вот она, знаменитая трагедия маленького человека, знакомая всем со школьной скамьи! Вот он, Голядкин, обиженный и оскорбленный, Акакий Акакиевич достоевского пошиба. Маленький человек, весь в сомнениях и обидах; вот его пригласили в гости — и “не велено принимать”; вот он сталкивается на улице с начальником и шепчет: “это не я, не я, не я”. И вот его настигает двойник — полная копия, Яков Петрович Голядкин. А дальше начинается поток непонятных, необъяснимых движений, явлений, монологов, воплей — полный дурдом по линии Гоголь—Достоевский—Булгаков.
Итак: Голядкин (Виталий Коваленко) и Двойник (Дмитрий Лысенков). Двойник — это Коровин, Маска, наглая проделка сатаны, дьявол-искуситель! Он носится по сцене, вдруг с рыданием кидается Голядкину в объятия, а то вдруг — дуэль! А вот уже и нет никакой дуэли, а Двойник затягивает романс. Его превосходительство вдруг превратился в попугая, десяток дам выползают из зеркал, и никто не усомнится, что это никакие не дамы — это куры! А господа носятся по сцене с листами бумаги и пишут друг у друга на спинах. “Самозванство и бесстыдство!” И — кульминация: гоголевскую шинель господину Голядкину! Мы помним, что все мы вышли из гоголевской шинели… И чем же оказывается эта шинель? Смирительной рубашкой! Которую и надевают на Голядкина… И на нас всех одновременно.
Такое ощущение, что для этого спектакля инсценировка написана не была. Максимум либретто — ведь слова тут не главное. Тени, шокирующие события, все крутится-вертится, от бреда глаза на лоб лезут у господина Голядкина! А потом и у зрителя. Финал — высший класс. На сцене действие затухает. И вдруг — свет в зале. С балкона раздается голос. Голос принадлежит самому обычному молодому человеку, не в сценическом костюме. “Человек я маленький, сами вы знаете…”
