“Свеч-ч-ча гор-р-рела на столе…” — это первое, что слышу я, как только переступаю порог их дома. Николай Караченцов сидит в кресле рядом с пианино и низким-низким голосом поет. За пианино — блондинка, которая то и дело заставляет его повторять “Свеча горела”. И кто придумал эту глупость — Николай Караченцов опять чуть ли не в коме и в больнице? И кому это неймется?
Вот он — если не здоровенький, то абсолютно живой. В данный момент еще и поющий. Конечно, это не роскошное пение до боли знакомым хриплым баритоном, скорее попытка прорваться сквозь ставшие для него будто металлическими слова. Но все равно уже сейчас можно разобрать и про свечу, и что она горела на столе.
— Наташа занимается с Колей несколько раз в неделю. Вот ведь как интересно бывает, — говорит мне Людмила Поргина, наливая чай, — люди в беде сами находятся. Я была в парикмахерской, разговорилась с женщиной, и она мне сказала, что работает с такими проблемными больными, как Коля. Попробовали — видишь, что получилось.
Не вижу, потому что мы сидим на кухне, но слышу, как Николай Петрович безупречно точно берет ноты — слух у него всегда был отменный, — немного поет, потом уходит к себе в кабинет, чтобы отдохнуть. Иногда передых затягивается до получаса. Но сегодня вокалистка довольна своим подопечным — два раза возвращался к инструменту через 5—10 минут.
Вообще, после возвращения в Москву из Петербурга, где Караченцова пытаются вернуть к полноценной жизни в Институте мозга им. Бехтерева, он очень изменился. Во-первых, глаза — таких ясных глаз я не видела у него с зимы. Теперь в сравнении ясно, что прежде взгляд был тяжелый, как будто мутный, хотя Николай Петрович абсолютно адекватен. Сейчас же в глазах — ясность. Во-вторых, как рассказывает Людмила, пока супруг поет, он стал менее раздражительным и более терпеливым.
— Он стал смотреть сериалы, комментирует их, задает вопросы, которых раньше от него не слышала.
— Например?
— Ну вот на днях Коля спросил меня: “Куда мы поедем в следующий раз?” Еще могу сказать, что прежде его нельзя было заставить делать упражнения на животе. Теперь совершенно спокойно.
— Скажи, Люда, можно ли его одного оставлять дома?
— Теперь — да. Коля может оставаться дома один. Самое большое — часа два.
На кухню входит Николай Петрович и интересуется: откуда я пришла? Объясняю, что была в Доме актера, где у его директора Маргариты Эскиной до сих пор остаются проблемы: дом хотят отнять. Николай Петрович качает головой, и в глазах то, что он не может выразить словами, — сокрушение и сочувствие дому, в котором он провел очень много времени. Педагог Наташа забирает его, чтобы продолжить занятие.
— Сейчас допоет, и я отправлю его гулять.
— Одного? — интересуюсь я.
— Конечно, нет. Пока нет. Но после нашего последнего визита в Склиф есть очень хорошие новости: доктор Крылов (профессор института им. Склифосовского, который три года назад спас Караченцова. — М.Р.) уже разрешил Коле летать на самолете и менять часовые пояса.
Куда поедет чета Караченцовых в ближайшее время? Об отдыхе пока не думали, потому что 19 мая они возвращаются в Петербург, чтобы продолжить лечение в институте мозга. После инфузии, проведенной в марте, Караченцову сделают так называемую блокаду — серию уколов с лекарством, разработанным специалистами института. Результатов ждут к концу года. В Петербурге Караченцовы пробудут до начала июня.
Однако перед отъездом в Ленкоме состоится вечер — он посвящен 40-летию творческой деятельности артиста и выпуску двух новых дисков “The best” его песен. Вообще, это не просто вечер, по сути — первое возвращение артиста в свой родной театр. Театр готовится: будут песни из легендарных спектаклей, где играл Николай Петрович (“Тиль”, “Звезда и смерть Хоакина Мурьеты”), из мультфильмов. Будут петь коллеги, друзья…
— Так, Коля, собирайся на улицу, — командует Люда.
Петрович курит, и ему явно неохота уходить. Под ногами путается палевая лабрадорша Эмилия. Эта наглая любимица семьи стащила туфлю вокалистки и забилась с ней под стол. Судя по всему, она тоже не хотела, чтобы все уходили из дома.
