Дети совершенства

Уже давно Филипп твердо шагает по проторенной дедом и отцом дорожке. Скоро открывается вторая его персональная выставка, скульптурные композиции Руковишникова-младшего радуют глаз зевак в столичных парках. Он нашел себя. За что, кстати, безмерно признателен фильму “Мэри Поппинс, до свидания”.

Это ведь сейчас он может вспоминать о фильме с ироничной и благодушной улыбкой. А в далеком 83-м Филу было не до смеха. Когда мальчик увидел себя на телеэкране, его щеки густо налились краской стыда. Тогда, говорит, и понял: в актеры — ни ногой!

— Нет, сейчас это даже весело. Встречаешь сверстников, они же выросли на этом фильме. Скажешь им, кто ты. И все ржут как кони. А тогда… — Филипп недовольно морщится от нахлынувших воспоминаний. — Нет, это был просто ужас. Гримасы какие-то глупые, обезьяньи корчил; бегал, скакал — не очень по делу. В том возрасте ты же все время пытаешься себя оценить, постоянно наблюдаешь за собой. А видишь — то, что лучше бы в гробу увидел. Честное слово, в школу на следующий день идти не хотелось. Одно дело, если бы Рэмбо сыграл — тогда понятно: мог расправить плечи, ногой в класс дверь открыть. Может, поймал бы звезду. А эта моя роль… Она — как некая медуза, от которой внутренне всегда отворачиваешься. Тем более что и одноклассники достаточно тривиально на мою популярность реагировали. Типа: вон, видали его? Кинозвезда! И рифмовали нецензурно это слово…

Одноклассники Филиппа, к слову, знали, о чем говорили, — в знаменитой “двадцатке” абы кто не учился. Аня Михалкова, Наташа Наумова, Леша Пивоваров и другие дети своих родителей от души подтрунивали над новоявленным киноактером.

— Да уж, этим их было не удивить, — соглашается Руковишников. — Наташа Наумова — единственная, по-моему, подошла ко мне и похвалила: “Ой, надо же — молодец”. Аню Михалкову недавно встретил, сказал ей: ты мне понравилась в фильме “Связь”. А вот понравился ли я ей в фильме про Мэри Поппинс, я так и не спросил. А Леша Пивоваров… Леша Пивоваров, по правде говоря, старался меня избегать. Я был двоечник клинический и буквально замучил его своими ежевечерними звонками и вопросами: что задали? Доводил до исступления просто — он таким траурным тоном со мной всегда общался. И до сих пор, когда я вижу по телевизору его физиономию, мне кажется, что он боится, будто я позвоню ему в прямой эфир и спрошу: “А что по физике задано?”

“Наталье Андрейченко Леди Мэри и в подметки не годилась”

За то, что “глупую мордочку херувима” (как нещадно клянет себя маленького Руковишников) увидела вся страна — отдельное “спасибо” тете Насте Вертинской. Именно эта актриса должна была воплотить на экране образ “прекрасной няни”. Она же и привела Филиппа — сына своей подруги — на съемочную площадку. Сама же в сказке не задержалась — что-то у знаменитой дочери знаменитого отца не сложилось, не поладила она с режиссером. И была заменена на более сговорчивую Наталью Андрейченко.

— С Вертинской волшебная была проба, — на этот раз с удовольствием вспоминает Филипп. — Она излучала какое-то феноменальное волшебство. Наверное, это самое сильное впечатление от съемок. Вы же понимаете, ребенок обычно реагируют на то, как с ним общаются. Если либерально, то сразу начинаешь буйствовать.

Наверное, Андрейченко выбрала идеальную стратегию. Она была настолько холодна, как я припоминаю, что сама Мэри Поппинс ей и в подметки не годилась. Давала, надо сказать, очень правильный настрой, потому что съемочная площадка — это место, где шутки не шутят. Честно говоря, я не помню, чтобы мы вообще двумя словами с ней там обмолвились. Первый раз по-человечески разговорились только спустя 13 лет, когда встретились у наших общих друзей.

И все же режиссер, как вспоминает Филипп, сумел внушить полагающийся пиетет к маститым актерам, которые в огромном количестве принимали участие в картине. Приезд на площадку Табакова вообще был обставлен особо.

Детей собрали и погрозили пальчиком: “Подойдите к нему тихонечко, скажите: добрый день, мы ваши дети”. Так Филипп и Аня послушно и поступили. На что их любимый Кот Матроскин, вживающийся в образ недоброй тетеньки, благодушно протрубил: “О-о! Дети — это здорово. Сейчас я вам выдам вашу детскую долю”. И протянул им леденцовых петухов на палочках.

— Понимаете, я был достаточно избалованный ребенок, принадлежал же к элите творческой. Я дергал за нос какого-то актера в “Кабачке 13 стульев” — это, кстати, было моим дебютом на ТВ, а не “Мэри Поппинс”, — улыбается Филипп. — У нас дома часто бывали знаменитые актеры, художники. Поэтому трепета особого перед ними я не испытывал. Но и слишком развязным старался не быть, чтобы не мешать им. Как очень правильно писал Набоков в каком-то из своих рассказов: “Когда они шли мимо, мы чувствовали себя кусками пыльной декорации, которые могут обвалиться при малейшем шорохе…” А вот с Аней Плисецкой почему-то сдружился. Хоть она старше меня на три года, а в том возрасте три года — это как тридцать лет. Наверное, уже позже я стал таким неприятным асоциальным персонажем, колючим даже — многие люди говорят, что со мной очень сложно, а то и невозможно общаться. Я, правда, и сейчас всегда рад Аню встретить. Ходил к ней на спектакль Житинкина “Анна Каренина”, где она Бетси играет. Кстати, она еще и дивно поет, судя по тому, что включала мне на своем телефоне — как Арета Франклин практически…

“Моя фамилия — совсем не крест”

Поет Аня всего ничего, в кино сыграла считанное количество раз. Всю свою сознательную жизнь она танцевала. Но каково это для балерины — выступать с фамилией Плисецкая? Ведь второй Плисецкой в природе быть не может.

Согласно семейной легенде, кстати, младшую Плисецкую Анной нарекла именно ее великая тетушка. Дескать, в то время Родион Щедрин, супруг Майи Михайловны, заканчивал “Анну Каренину”. И балерина сказала своему брату Александру: “Назовите девочку Анной...”

Как сейчас складываются отношения Майи Михайловны с единственной продолжательницей ее рода (как известно, у самой Плисецкой, как и у ее брата Азария, детей нет) — сплошная загадка. Сама Аня, например, подобный вопрос сочла даже провокационным.

— Наши отношения — близкие, насколько это возможно для людей, которые живут и работают в разных странах, — старательно обходит острые углы Аня. — И фамилия моя — совсем не крест. Балетные Москва и Петербург — это ведь как две разные страны. Плюс заключался в том, что я работала в Мариинке, а не в Большом театре, таким образом не было двух Плисецких. И поэтому тетя моя, Майя Михайловна, не относилась к этому ревностно.

Это сейчас о переезде в Ленинград Аня говорит как о “большом плюсе”. А в девять лет — наверное, плакала навзрыд, откровенно не понимая, почему при упоминании фамилии “Плисецкая” руководство хореографического училища бросает в мелкую дрожь.

Тем не менее в Северной столице, в Вагановском, способную девочку приветили. А спустя два года отличницу и перспективную балерину с легкой душой отпустили на каникулы в Москву — сниматься в картине “Мэри Поппинс, до свидания”.

— А я себе в этом фильме как раз очень понравилась — хорошая, правильная девочка, — в пику Филиппу говорит Аня. — Но славой как-то не наслаждалась. Если бы ходила все время по улицам, играла во дворе... А поскольку у меня детства как такового не было, в Вагановском училище у нас был очень насыщенный график — мы вставали в восемь утра и ложились в одиннадцать вечера, — то и успеха как-то не чувствовала. Вернее, он у меня был постоянным — ведь в тот момент я уже танцевала свое первое соло на сцене Мариинского театра.
Из-за плотного графика, наверное, о съемках у “хорошей и правильной девочки” воспоминаний осталось не так уж много. Помнит, что “Мерседес” и видеомагнитофон для картины предоставил ее дядя Азарий, который поставил в фильме большинство танцев. Цитирует лестные слова режиссера Квинихидзе в свой адрес. Тот в одном из интервью признался, что любимая его сцена в фильме — когда маленькая Джейн смотрит на себя в зеркало и спрашивает: “Интересно, а кто я такая?” И раздражается, когда намекают, что в кино она попала по блату.

— Ничего подобного, — гневно парирует Аня. — Меня пригласила на пробы второй режиссер картины Тамара Владимирцева. Просмотрели, говорят, невероятное количество детей, многие из них потом участвовали в финальной сцене, когда Мэри Поппинс улетает, а взрослые персонажи встречаются со своим детством. И потом, режиссер Квинихидзе с детства мечтал сделать хороший фильм, и он хотел найти хорошую девочку, хорошую актрису. А остальное все не имеет никакого значения.

“Я не хотела уходить из Мариинки”

Наверное, Ане не очень повезло. И не в одной фамилии дело. Пик ее балетной карьеры пришелся на смутное время 90-х. Когда “и даже в области балета” мы уж не были “впереди планеты всей”.

— Я бы не ушла из Мариинки, честно говоря, — признается Аня. — Просто такая ситуация сложилась. В то время рухнуло все, зарплата в месяц была такая, как на Западе артистам балета платили за день. Практически весь мой выпуск рванул за границу, Мариинка теряла свою былую силу, да и спектакли ставили все реже. Я была очень молодая, мне надо было танцевать. И сама стала организовывать выступления: во дворце Белосельских-Белозерских, в Юсуповском дворце, в Эрмитажном театре. Что очень не понравилось нашему художественному руководителю Виноградову. Он ревностно отнесся к этому, сказал, что я его балерина и не имею права нигде выступать. На что я ответила: тогда репертуар театра должен мне позволять это делать. А поскольку спектаклей нет, я вынуждена искать себе работу еще где-то. На том и расстались…

Балетные, как известно, рано уходят на пенсию. Но пенсионерка в 36 лет — звучит дико. Хотя какое отношение все это имеет к Ане Плисецкой? Она сейчас пионерка скорее, а не пенсионерка — активно ищет, пробует себя в разных ипостасях. В спектакле “Анна Каренина” режиссера Андрея Житинкина, например, играет светскую львицу Бетси Тверскую, которую по иронии судьбы некогда в фильме Зархи сыграла ее знаменитая тетя. Работает над вокальной программой, говорит, был уже один концерт пробный. Очень хочет сниматься в кино…
…Филипп очень не хочет сниматься в кино. Зато твердо знает, чего хочет.

— Едва ли не с рождения мне все твердили: будешь художником, будешь художником. Ну, думаешь: буду-буду. А как? Тебе говорят: рисуй-лепи, рисуй-лепи. А ты не знаешь, чего бы тебе нарисовать или слепить, — рассказывает о своих муках творчества Руковишников-младший. — И такой период у меня продолжался довольно долго. Может, потому что не хотел делать абы что... Но когда папа, к которому я всегда относился с большим трепетом, сказал, что у меня есть задатки скульптора, я понял, что это он говорит не просто так. Такого рода рекомендациями не пренебрегают. И вот тогда все мои сомнения отпали раз и навсегда.

К славному делу отца и деда Филипп прилип окончательно и бесповоротно. Освоение станковой скульптуры — дела минувших дней. Теперь по большей части его занимает монументальное искусство. В Новокуркине Руковишников-младший установил трехметровую бабочку на листе — увеличенную копию известной скульптуры деда. Вскоре после этого слепил в поцелуе гигантских улиток. А также — совместно с отцом, правда, — поработал над фонтаном Вдохновения, который украшает Лаврушинский переулок.

“Но там больше моей работы, чем его — слава богу”, — неожиданно проговаривается Филипп. Неужели пресловутая проблема отцов и детей не обошла и эту знаменитую семью?

“Я перестал советоваться с отцом”

— Естественно, у меня есть некий комплекс перед мощными именами отца и деда. Как и у любого, думаю, человека в моей ситуации, — не стесняется признаться молодой человек. — Не сойти с ума было сложно в какие-то моменты. Очень сложно. Но, слава богу, я пока еще в своем уме. И помогает мне то, что я просто перестал с отцом советоваться. Дед мой умер, я с ним дружил, очень любил его, он всегда очень пристально за мной наблюдал, верил в то, что я делаю. А отец… Мой отец — живой классик. Один из последних мастеров, которые могут все. Мы, дети, не можем ничего, у нас нет ничего за душой — кроме разве что апломба и шутовства. Поэтому мы должны еще очень долго идти вперед, чтобы начать себя уважать. Это я понимаю. Но понимаю также, что взгляд у моего отца уж больно авторитарный. Он любит и уважает меня не меньше, но у него есть такая черта, как у всех отцов, знаете: нет не так, а вот так. И это останавливает, ты понимаешь, что просто не сделаешь ни по его, ни по-своему. И в какой-то период я стал работать, не спрашивая у папы, что у меня получается. С одной стороны, конечно, я понимаю, что получается у меня не совсем то, что бы он хотел. Но с другой — это необходимость, благодаря которой у меня хоть что-то получается.

Филипп шутит: “Раньше люди знали и почитали своих зодчих и скульпторов. А сегодня меня знают, потому что я скакал и рожи корчил 25 лет назад”. Аня же — напротив, совсем не против вернуться в детство золотое. Да она, такое впечатление, не больно-то и изменилась. Все та же Джейн — романтичная, трогательная и серьезная. Все та же девочка, которая, глядя в зеркало, задает себе вопрос: “Так кто же я такая?”

— Честно говоря, сцену я люблю больше, чем кинематограф теперешний, — как всегда серьезно рассуждает она. — Потому что тех мастеров, которые были когда-то, уже нет. Сейчас дело за постпродакшном, за спецэффектами, за популярностью, за рейтингами. И в современных фильмах интересных ролей для себя я не вижу… Потом, в балете все было очень четко. Так же как и в фильме Квинихидзе. А сейчас зачастую лампу одну ставят по пять часов. И все сидят, и ночные съемки. И все это так выматывает. Нет, это невозможно для моего организма, поскольку у меня есть внутренний ритм и ощущение своего времени. Так что — масса нюансов, почему я не снимаюсь в кино. Но если какой-то режиссер предложит роль, за которую мне будет потом не стыдно, — что ж, я с удовольствием…