Леонид Рошаль, которого еще в 1996 году журналисты назвали “детским доктором мира”, известен по всей планете. Наверное, нет ни одной точки на глобусе, где бы он не успел побывать. А все его награды и высокие звания и не перечислишь.
В это сложно поверить, но завтра, 27 апреля, Леониду Михайловичу исполняется 75 лет. Он бодр и активен, его телефоны никогда не умолкают. Руководство Московским НИИ неотложной детской хирургии и травматологии он совмещает с работой в Общественной палате России.
— Я думал, с возрастом нагрузки у меня станет меньше, а ее все больше, — поделился доктор Рошаль с обозревателем “МК”. В канун юбилея Леонид Михайлович откровенно рассказал “МК” о себе, своих привычках, семье и работе.
“Если устал — могу спать на полу”
— Леонид Михайлович, скажите честно: на сколько лет вы себя ощущаете?
— Не знаю. Но возраста не чувствую.
— Как вам удается сохранять форму?
— Никак. Это вопрос не ко мне — это вопрос к родителям. Это гены. Ничего для поддержания формы специально не делаю. Кроме разве что… В общем, несколько лет назад у меня появилась склонность к полноте. И вот теперь я картошку не ем. Сахар не ем вообще. От хлеба отказался. Вот как вы ко мне относитесь? Хорошо? Тогда уберите от меня тарелочку с печеньем. Еще я стал поменьше соли есть. Не курю.
— А курили когда-нибудь?
— В 50 лет закурил, 5 лет курил — потом еле бросил.
— Как насчет спорта?
— Никакого спорта сейчас нет. И еще я отношу себя к разряду непьющих.
— Что, вообще не употребляете?
— Очень редко. Я, конечно, могу выпить. Но, во-первых, я всегда за рулем. Во-вторых, никогда не знаю, когда буду нужен.
— Неужели у вас, именитого доктора, нет личного водителя?
— Я очень люблю водить машину и предпочитаю делать это сам. Но водитель у меня появился совсем недавно. Дело в том, что, когда я работал в МОНИКИ, не раз разбивался на “скорой” — ездили по области, и бывало так, что машина переворачивалась. Поэтому свою жизнь я доверяю только себе. Я профессиональный водитель.
— Какая у вас машина?
— О, у меня было много машин… Самая первая — “жигуленок”. Я долго за него расплачивался. Потом была “Тойота”. Двадцать лет назад купил ее в Японии за 500 долларов, и она мне десять лет прослужила. Еще “Волга” у меня была. А сейчас езжу на “Ауди” шестой модели. Купил ее потому, что фирма дала очень большую скидку — большое ей спасибо. Без нее такую покупку бы не потянул.
— Режим дня соблюдаете?
— Нет, у меня беспутный образ жизни. Единственное, что я делаю каждый день, — встаю без пятнадцати семь. А ложусь — в час-два. В течение дня у меня — полный чертополох. На работе утром — конференции, обходы больных…
— Лично обходите?
— Ну не на руках же меня носят! В течение дня у меня много всего — консультации, обсуждения, заседания. Сейчас прибавилось забот в связи с работой в Общественной палате.
— Я смотрю — вы чай не пьете. Только кипяток. Почему?
— Ни чай, ни кофе не пью. Просто нравится кипяток. Лет 40—50 назад оперировал одного мальчика в МОНИКИ, удалял ему легкое. Потом иду как-то, вижу — он сидит в столовой, пьет кипяток. Я ему: “Чего пьешь кипяток?” Он: “Вкусно”. Я поставил самовар и тоже стал пить. Вкусно!..
— Вы очень мало спите. Не устаете?
— А я быстро восстанавливаюсь. Если устаю, могу в любом месте на 5—10 минут уснуть. Не стоя, конечно. Сидя на стуле — могу, на полу — тоже. На диване — так вообще милое дело.
“Это с виду я мягкий, но с подчиненных могу три шкуры спустить”
— Почему вы стали врачом?
— Когда учился в школе, никогда не думал, что должен стать врачом и спасать жизни. У меня было утилитарное желание — стать хирургом и вырезать аппендициты. Окончив школу, я выбрал профессию детского врача. И стал вырезать аппендициты — но у детей. Сначала работал по распределению участковым педиатром, хотя у меня была рекомендация в ординатуру. В ординатуру меня пригласил профессор Станислав Яковлевич Долецкий, он работал в Русаковке. Там я защитил кандидатскую диссертацию. Организовал в больнице отделение хирургии новорожденных, читал лекции врачам по хирургии… А когда закончил ординатуру, на работу меня никто не брал…
— ?!!
— Да-да. Обратился в одну больницу — не берут, в другую — не берут. Может, правда я был плохим хирургом, а может, что-то другое. И тут я неожиданно получил звонок из МОНИКИ, от заведующей отделением детской хирургии Марты Степановой. Она предложила мне стать младшим научным сотрудником. Я отработал там 20 лет, защитил кандидатскую по брюшной полости, докторскую по хирургии легких. Это была серьезная хирургическая школа. В Московской области нет ни одного отделения, где я бы за эти 20 лет не оперировал. Постепенно я вырос до должности старшего научного сотрудника и уже сам стал руководить кандидатскими диссертациями своих помощников. А когда Марта Николаевна ушла на пенсию и все считали, что я должен стать руководителем этого отделения, вмешалась парторганизация. У меня со всеми сотрудниками института были прекрасные отношения, но я всегда ссорился с секретарем парторганизации и директором института. Тогда пришел новый директор из Ленинграда, бывший секретарь парторганизации. Когда я защищал докторскую, он меня вызвал и сказал, что будет моим руководителем. Но я ответил: я в вас не нуждаюсь. В общем, я остался на своей должности. А потом мне позвонил профессор Студеникин, директор НИИ педиатрии, и рассказал, что хочет организовать отделение неотложной хирургии и просит меня его возглавить. Был конкурс — кроме меня на эту должность претендовали еще пять достойных кандидатур, но выбрали меня. И вот уже 20 лет я работаю в этом институте руководителем отделения неотложной хирургической помощи. Но так как в институте нет скорой помощи, я пришел в 20-ю детскую больницу на Полянке, главврачом которой была моя однокурсница, и мы с ней работали рука об руку все эти годы. А потом встал вопрос о создании Института неотложной детской хирургии и травматологии в Москве и строительстве нового корпуса. Пятнадцать лет мы боролись, чтобы построить этот корпус, — и вот сегодня он один из лучших не только в России, но и в мире. На этой базе мы и создали наш институт. Сейчас я спокоен за уровень оказания помощи: и условия есть, и квалифицированные врачи есть.
— Какой вы руководитель?
— Это с виду я мягкий, но в профессиональном плане я очень жесткий. Могу обнять сотрудницу, поцеловать помощницу хирурга… Но если что-то не так — три шкуры спущу.
— И как вы, любопытно, это делаете?
— Ну, не бью никого, естественно. Мне мой сын в свое время говорил: пап, ты лучше меня ударь, только не читай лекции… Но я его за всю жизнь и пальцем не тронул. Моему сыну сейчас уже 50 лет, он не врач. А внучке 23 года — будем вместе отмечать праздник. Я доволен и своим сыном, и внучкой. Внучка психологом хочет быть, а сын — бизнесмен.
— Сын не пошел по вашим стопам. А сами вы из потомственной врачебной семьи?
— Никогда врачей в нашей семье не было. Мама моя — потрясающая, тактичная, умнейшая женщина — окончила рабфак. Папа рано потерял родителей, был беспризорником, а вырос замечательным руководителем. Во время войны он был командиром дивизии авиабазирования. Он был жестким человеком, но справедливым. И ту любовь, которую он недополучил в детстве, пытался дать нам, своим детям. У меня был младший брат, он уже умер от рака. И есть сестра, младше на 12 лет, которая со мной.
“Самое главное событие в моей жизни — Беслан”
— Есть пациенты, с которыми вы поддерживаете отношения?
— Конечно. Например, Эрик Чумиков, пострадавший много лет назад при землетрясении на Сахалине, — мы его еле вытащили. Родителей он потерял. Сейчас переехал в Москву, стал инженером.
— Много таких?
— Я блокнот не веду. Но когда ко мне обращаются, вспоминаю. Вот недавно уже пожилая женщина обратилась — я ей в 12-летнем возрасте удалял легкое. А еще была давно одна пациентка, ей тоже легкое удалили. Она беременная была. Врачи ей сказали: прерывай беременность. А я ее посмотрел и сказал: выдержишь, рожай. В общем, оставили ей беременность под мою ответственность. Родила хорошего ребенка.
— Есть вещи, которые вы не могли бы простить?
— Подлость, предательство.
— Часто сталкивались с ними в жизни?
— Нет, нечасто. Но вообще-то я отходчивый. Как-то раз шел по улице Горького, встретил человека — лицо знакомое. Обнялись, расцеловались, разошлись. Потом думаю: где я его видел? И вспомнил: лет в 20 он мне такую подлость сделал! А я и забыл…
— Какой у вас характер?
— Ну, это надо у других спросить.
— Ну, например, вас боятся?
— Не хотел бы я, чтобы меня боялись. Хотел бы, чтобы уважали. Не знаю, удается мне это или нет…
— Какое событие вы считаете самым значимым в своей жизни?
— Какое событие самое значимое, кроме моей профессии? Может быть, “Норд-Ост”? Может быть, работа во многих странах мира, при землетрясениях и катастрофах, — от Алжира до Японии и Индонезии? Или войны в Югославии, Армении, Азербайджане, Нагорный Карабах?.. Нет, не это. А Беслан. Это была огромная трагедия, но был один момент, который греет душу до сих пор. Когда 2 сентября родственники заложников, собравшись в Доме культуры, решили идти сами освобождать своих детей — таких человек 500 набралось. Тогда ко мне подошел наш известный психолог Зураб Кикилидзе и попросил помочь остановить людей. Вместе с ним мы побежали в этот ДК. И сумели остановить их, и штурма не было. Потому что нельзя говорить людям: не идите на штурм! — они пойдут. Надо попытаться успокоить их другими словами. Например, тем, что в этот момент их детям ничего не угрожает. Я им рассказывал о том, что потом, когда дети будут освобождены, нужно делать. Что нельзя детей перекармливать и все такое. И они постепенно успокоились. После этого никакого штурма не было — иначе были бы еще сотни трупов. Потом один дед сказал мне: лучше б мы погибли. Но я ответил: тогда некому было бы ухаживать за могилами…
“Цветов и подарков не приносить!”
— Как будете отмечать день рождения?
— Днем соберу родственников, а вечером пойду в консерваторию — слушать классическую музыку. И приглашу самых близких друзей.
— Какой подарок вы ждете на день рождения? О чем мечтаете?
— Знаете, в тех приглашениях, которые я разослал гостям на мой юбилей, есть приписка: “Огромная просьба: цветов и подарков не приносить”. Почему? Потому что цветы вянут, их жалко. А подарки потом лежат в куче, и я не знаю, что с ними делать. Если только передаривать. Вон, поглядите-ка, в углу разноцветные коробки — это, наверное, еще с прошлого дня рождения лежат. А к наградам государственным у меня отношение особое. Человеку нечего давать награду только за то, что он дожил до какого-то возраста. Это маме с папой надо давать. И когда я услышал, что в честь юбилея меня собираются наградить, я сказал: этого делать не надо. Но что мне приятно? То, что я узнаваем. Что люди, совершенно незнакомые, улыбаются мне и говорят спасибо. Вот это отношение никакими наградами не заработать. А награды ничего не дают — они не сделают вас ни более уважаемым, ни менее ненавистным.
— И все-таки был ли какой-нибудь подарок в вашей жизни, который вам особенно запомнился?
— Был. Один — когда жена мне подарила сына. Был и второй. Когда сын мне подарил внучку. И больше мне ничего не надо.
