Гадкие лебеди

“А я была знакома с вампиршей Дианой, прославившей пару лет назад нашу Одессу на весь мир. Диана заболела раком и решила, что выздороветь ей поможет детская кровь. Лютой зимой она собирала у себя в квартире нас, бродяжек, подкармливала, грела, а потом сцеживала и пила кровь. Немного, с каждого по треть стакана где-то, чтобы мы не умерли от обескровливания.

Когда Диану поймали, я стала потерпевшей по делу. Меня забрали в РОВД для допроса и в “обезьяннике” не кормили несколько дней, просто забыли. У одной из девчонок была с собой банка майонеза, и мы ее всю дочиста вылизали. Следователю я потом сказала, что Диана была самым добрым человеком, встреченным мною в жизни. Жаль, что моя кровь ей не помогла, потому что у меня уже был ВИЧ”.

В тюремной больничке в центре Одессы сейчас умирает 15-летняя девочка, которую зовут Надя.

Беспризорница, нищая, никому не нужная — таких полно не только на Украине, но и по всей России.

Фамилии ее я не знаю. Умирает она от СПИДа. А сидит за ограбленный коммерческий ларек на Привозе.
И все, что останется после Надежды на этой земле, — ворох истрепавшихся глянцевых фотографий да пухлый самодельный талмуд с переплетом из старых джинсов.

Это Библия Бродяг. Вместе со своими подругами Надя, пишущая с ошибками и закончившая всего семь классов, сочиняла эту книгу долгих пять лет, то есть всю младенческую пору своего бесприютства.

Когда мир еще не сузился до размеров тюремной камеры, а жизнь казалась бесконечной.

Нептичья стая

В век гламура — немодная тема жизнь беспризорных. Вот мне говорят: почему я пишу об одесских бродягах? Разве в Москве или в Питере их меньше?

Нет, не меньше — но здесь, на теплом берегу самого Черного моря, они концентрированнее, что ли. Как чифирь вместо чая.

Для них эта вольная жизнь — со своим кодексом чести, сводом жизненных правил — естественна и проста. И с московскими нищими, вонючими и грязными, жалующимися на нелегкую долю в метро, — одесских бродяжек объединяют только вши.

На это редко обращают внимание туристы. Но под Потемкинской лестницей, слева, в стене, есть пещера. Там кучкуются местные беспризорники. От десяти до восемнадцати. Которые потом рассосутся по тюрьмам и зонам, по шумливым здешним дворам, от Молдаванки до Пересыпи.

Но пока они вне социума и вне конкуренции.

Стайка в стиле шансон из трех девчонок, которые принадлежат самим себе. Надя-большая, похожая на огромное, безобидное животное. Изворотливая Каринка, чья мать работает жокеем на Одесском ипподроме. И, наконец, немая Надька-маленькая, которая сбежала от алкоголиков-родителей.

Стайка — стая. Но вместе они — сила.

— По вечерам бомбим лохов на Французском бульваре, кого-нибудь грабим или разводим педофилов на деньги, — перечисляет Карина нехитрые девичьи забавы. — Холодно — папики нас покормят в тепле, а когда надо “расплачиваться”, мы объявляем, что нам еще нет шестнадцати. И все, сматываемся.

Еще они зарабатывают тем, что снимают драки на мобильники и продают юзерам для выкладки в Интернет. Пристают к кому-нибудь на улице и лупят смертным боем: чем больше крови, тем выше ценятся кадры — до 20 долларов.

Надька-большая, Каринка и Надька-маленькая не думают ни о чем дольше той минуты, в которой сейчас живут.
Они не размышляют о том, что могли бы спать на кроватях, а не в подвалах, ходить в школу, как все нормальные дети.

Да и кто скажет, что так правильнее — что те, другие они, домашние и милые, оказались бы лучше? “Не били бы мы, били бы нас”, — как философски замечает Каринка.

Хотя и бродяги тоже иногда становятся частью гламура.

Как-то местный арт-хаусный фотограф Лукас предложил Надьке и Каринке за кормежку бесплатную фотосессию. В образе гадких лебедей — нищих в глянце.

Только белые крылья хлопают за спиной.

На следующем снимке крылья отрезают как бы без наркоза в как бы больнице. Жесть.

Фотограф этот совместил несовместимое: дырявые китайские кроссовки и белоснежные балетные пачки, чистоту энд грязь. А в качестве платы сводил девчонок в “Макдоналдс”.

Позируя, Надька-большая приобняла свои плечи. По запястьям вверх поползли “железнодорожные шпалы”, следы порезанных вен. У нее было три неудавшихся самоубийства.

Кто убил Надежду?

Наде было одиннадцать лет, когда в автоаварии погибли родители, а ее саму отправили жить в приют.

Квартира в Одессе — прекрасная и в центре — осталась ждать Надиного совершеннолетия.

Вскоре за ней в приют приехала приемная мама. Добрая, толстая. Любовь к обездоленным детям светилась в ее глазах.

И как только она узнала, что есть на свете такая чудесная девочка?

Надька хотя и подозревала, что взрослые детей обманывают — как ее родители, которые взяли и умерли, — вдруг согласилась. Через два месяца приемная мама, к тому времени прописавшаяся в Надькином жилье, отдала “дочку” обратно. “Она ворует продукты у меня из холодильника”, — мотивировала эта женщина свой отказ от материнских прав.

Суд постановил почему-то: квартиру отдать несостоявшейся родительнице. Взамен, наверное, съеденных продуктов.

Мутное это было время на Украине, начало XXI века.

Так Надька стала бомжом.

В детдоме, куда девочка вернулась, ей ничего не оставалось, как перерезать себе вены. И сбежать дальше на вольные хлеба. Надька недолго побыла проституткой у цыган, тусовалась с местными скинхедами. Своих новых подруг Каринку и Надьку-маленькую она нашла на трубах теплотрассы, где те коротали зиму. Подумав, осталась с ними.

Она никому больше не верила. Кроме Бога, про которого ей рассказали профессиональные нищенки у церкви.
История про то, что наш мир был кем-то однажды создан, и по каким правилам, и кто эти правила установил, поделив добро на зло, а несправедливость на еще большую несправедливость, так запала в Надькину душу, что та решила сочинить свои собственные правила жития — собственную Библию. Более понятную любому бродяге или нищему.

Так как настоящую Книгу книг Надька не читала, то за основу она взяла Библию мореплавателей, что хранится в одном из музеев Одессы с 1906 года. Капитан одного судна сдал ее туда, а до этого целые поколения моряков сто долгих лет писали эту книгу. Этот талмуд в детстве видела в музее Каринка.

В своем Ветхом Завете девчонки сделали потайные кармашки, в которых спрятали презервативы, придумали десять заповедей, мало чем отличающихся от настоящих: “Не крысятничай”, “Не предавай”.

Кроме одной: “Если тебя хотят ударить, ударь первым — и посильнее”. “Если уже ударили — перетерпи, дождись, пока станешь сильным, и хоть в спину, но отомсти”.

Свое бессмертное творение девчонки замуровали в стену в одном из заброшенных домов, чтобы не нашли чужие. На сто лет. Пока не состарятся!

Местные журналисты сняли об этом сюжет. Зачитали отрывки из их Библии по телевизору, а некоторые даже художественно экранизировали,  пока книга еще была на виду. Так о Библии Бродяг узнала я.

Из Библии

Бродяги любят рассказывать друг другу сказки. Ищут на окраине трубу горячего водоснабжения, забираются на нее с ногами, закутываются во все куртки и кофты, прижимаются лицом к лицу и тихо шепчут на ухо истории, как мамины колыбельные, пока не слипнутся глаза.

Разрешены только самые страшные. Чтоб мурашки по телу. Тогда уличный холод не проберется внутрь.
Некоторые истории нашли свое отражение и в Библии Бродяг.

Как, например, главная страшилка одесских беспризорников — про милиционера Хельмута, призрак которого живет в полуразрушенном здании на Княжьей, 1, и по ночам охотится за малолетними. Когда находит их — съедает.

— Никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если ночь застала вас врасплох, не ночуйте на Княжьей, — страшным голосом завывает Каринка. — Этот Хельмут не знает ни жалости, ни пощады. Месть его страшна!

Из Библии: “В одном из отделений милиции служил злобный милиционер, который бил беспризорников при задержании смертным боем. Ему это доставляло удовольствие. Как его звали — никто не знал. А по телевизору шли “Семнадцать мгновений весны” (фильм такой), и там фашист, пытая ребенка, приказывал своему подручному положить малыша на подоконник: “Хельмут, принеси ребенка!”

“Хельмут, приведи беспризорника”, — обратились начальники к злому милиционеру. И тот пошел за очередным задержанным в коридор, чтобы после пыток отправить ребенка в приют”.

Отсюда и кличка.

Никто не знает, правда ли, но рассказывают, что однажды во время облавы на детей, устроенной в городских развалинах, злобный Хельмут попал под камнепад. И… погиб, засыпанный штукатуркой. Напрасно умолял он о пощаде беспризорных подростков, прятавшихся от него здесь.

— Дети, вызовите “скорую”!

Те не вышли на его зов.

— И с тех пор Хельмут-мертвец бродит по дому, в котором его убили, чтобы отомстить нам за свою смерть, — безжизненным голосом повторяет Каринка. — Никогда, ни при каких обстоятельствах не ходите на Княжью.

Бессмертие злой милиционерской души для бродяг — вещь, не поддающаяся сомнению.

Только его злобный дух, вернее, боязнь того, что однажды он придет и за тобой, может заставить бродягу покончить с никчемным бродяжничеством.

Когда Надька-большая попала за решетку за ограбление ларька, то решила: выйдет после срока и пойдет доучиваться в школу, хватит с нее бездельничать. Но за решеткой у Надьки нашли ВИЧ.

Их дом — тюрьма

Каринка поднялась в четыре утра, чтобы занять очередь в знаменитую одесскую пересылку, где сиживал еще Лев Троцкий.

Чтобы не опоздать, залезла с билетом в трамвай, как белый человек, а не прицепилась на трамвайную “колбасу”, железный отросток снаружи, на котором держатся вагоны.

В качестве сопровождающей с Каринкой поплелась Кристина, тоже бродяга. А еще я, журналистка из Москвы.
Едем навестить Надю-большую. В отличие от подруги Каринка пока на свободе. Но и она тоже числится в федеральном розыске за разбойное нападение.

“Вы на стреме постойте, посмотрите, чтобы охранник не засек, а я к девчонкам для разговора слазаю, — командует Каринка. — Мы так часто делаем — пробираемся тайком на стену тюрьмы и сидим там, держась за колючую проволоку, с камерами переговариваемся!”

Интересно, по какой статье украинского кодекса нас будут судить, если поймают?

— Слышала хоть, кто такой Троцкий, он ведь здесь сидел? — интересуюсь у Каринки, торча на шухере, пока та взбирается наверх по отвесному бетону.

— Как же, — пыхтит Каринка. — Кто такой, правда, не помню, но поговорку слышала. Пи…т, как Троцкий.

А еще она лично знакома с Лениным — мальчуганом лет шестнадцати из другой бродяжьей стаи.

В передачку Надьке мы запихали теплое белье, потому что в камерах с толстенными кирпичными стенами холодно даже летом, конфеты-леденцы без обертки (так положено, чтобы легче разворачивать вертухаям). И еще полкило самой дешевой заварки для чифира. “На общак мало. Но на два дня, может, и хватит”, — тоном знатока, оценив объем, заявляет сопровождающая нас Кристина.

Каринка взяла ее с собой как эксперта — у Кристинки за решеткой мамка и жених. Кристинка их ждет.
Бродяги — они такие, верные. Амплитуда колебаний их эмоций — вверх-вниз — как на качелях, от великой любви до великой ненависти. А кроме этих чувств, которые на уровне физиологии, ничего и никого. Поэтому они и любят друг друга, ушастых, обколотых, наглых, злых.

Любят наивно и преданно. Жаль только, что недолго.

Отсюда и “шпалы” на венах.

Половина Библии Бродяг посвящена таким вот несчастливым Надькиным романам. “Я не могу без тебя, Эрик.

Ты разбил мое сердце”, — выведено корявым почерком. И рядом — свекольно-красное сердце, пронзенное толстенной стрелой.

“А кто такой Эрик и где он?”

“Фиг его знает, Надька его уже разлюбила!”

Мать Каринки ждет нас дома, куда Каринка забегает на пять минут, чтобы забрать свой паспорт для тюремной передачки. “Хорошая она, но с тех пор как умер отец, не могу с ней”, — стрельнув сигаретку, объясняет на лету Каринка.

В этом году ей исполняется 18.

По дереву мы забираемся на козырек над первым этажом девятиэтажки, напротив тюрьмы. Оттуда Каринка перелезает на стену каземата, а я остаюсь караулить внизу. Из какого-то окна сверху на нас выливают ведро воды — жильцам не нравится, что шантрапа нелегально пробирается на свиданку.

— Надька, как у тебя дела? — кричит Каринка что есть мочи.

Хор десятка голосов, преимущественно мальчишеских, отвечает ей. “Кари, это я — Самир. А это я — Колька, я за убийство отчима второй месяц сижу”.

Это представители соседних бродяжьих стай, мужских, тоже пойманных “птицеловами”.

— Каринка пришла, — Надька подходит к окну тюремной больнички. Бледная, худая, волосы растрепаны по плечам.

“Я знала, что так и будет, — вздыхает Карина. — Надька — дура. Я вот когда кого-нибудь граблю, не попадаюсь ни за что”.

* * *

В этой истории нет и не будет хорошего конца.

Откуда берутся Надьки и Каринки? В Москве, Питере, Одессе…

И куда они улетают потом, вырастая?

И правда ли, что такая калечащая свобода для них — это единственно возможный выбор?
Может быть, потому, что другого они просто не знают?

После нашего визита в тюрьму Надька-большая слегла. Врачи сказали, что вряд ли она поднимется — воспаление легких, да в придачу к ВИЧ, да к гепатиту… Местные журналисты нашли потерпевших по делу, по которому Надька сидит, владельцев “вскрытого” ларька, попросили их забрать заявление, чтобы девочка хотя бы умерла на свободе, но те отказались. Их тоже можно понять.

Каринка нашла себе серьезного папика и переехала к нему жить из теплотрассы. На совершеннолетие он купил ей туфли на высоком каблуке и новый мобильник, на котором сцены драк, которые затевает с прохожими Каринка, выглядят еще финансово привлекательнее.

Немногословная Надька-маленькая просто потерялась где-то.

У этой истории не может быть хорошего конца.

…Случайно, бродя по Одессе, я набрела на этот двор. С балконами, на которых полощится стираное белье, с прошлогодними листьями на тротуаре.

Посередине двора среди пятиэтажек стояла статуя. Девушка в мраморном платье, и по подолу — заплаты, отбитые куски камня. 

Откуда она появилась здесь, наверное, тоже бродяга.

Если бы девчонки узнали о ней, то наверняка бы приняли в свою стаю.

Хотя нет больше стаи. Разлетелась все…

Возможно, когда-нибудь потомки Каринки или Надьки-маленькой все-таки отыщут спрятанную в стене Библию Бродяг, и прочитают ее, и поймут, как жили их мамы, прекрасные гадкие лебеди.