Минувшие выходные на юге Франции, в Авиньоне, прошли под знаком двух слов — “самый” и “ад”. На самой престижной площадке самого старейшего театрального фестиваля Европы сыграли самый яркий, неожиданный и страшный спектакль. Свой “Ад” по “Божественной комедии” Данте публике Папского дворца представил итальянец Ромео Кастеллуччи.
Правда, все были уверены — “Ад” отменят, потому как еще в середине дня в городе начался ад стихийный. Внезапно хлынул ливень такой силы, что свет божий побелел и стал почти невидим. “Ад”, назначенный на 22.00, задержали сначала на полчаса, а затем на все полтора. Но все-таки начали. При входе волонтеры фестиваля заботливо вручали зрителям тонкую бумажную салфетку для протирки мокрого кресла. Салфетка не помогла — так и уселись почти в лужу.
Ромео — сумасшедший художник — не дал публике опомниться с первой же минуты. На сцену вывели 9 здоровых псов (рыжие, палевые и один черный) и спустили на Кастеллуччи, который стоял по центру сцены в ватном стеганом костюме. Собаки свирепо набросились на него, а одна вгрызлась в пах. Но не успели зрители подумать о мужской судьбе мастера, как худой мужчина в одних трусах полез по стене. Человек-паук карабкался медленно на самую высокую часть стенки, и только трос, изредка отсвечивающий в бликах софитов, заставлял не думать о страшном — мол, убьется. Мужчина распрямился наверху, там, где стена упиралась в небо (примерно 60 метров), и неожиданно сбросил оттуда рыжий баскетбольный мяч.
Мяч звонко ударился о сцену и оказался в руках мальчика — на вид отличника 9 лет.
— Играй! — крикнул сверху человек-паук, и мальчик начал стучать мячом. С каждым ударом в звуковой фонограмме что-то рушилось: будто падали кирпичи, а затем — стены. В шести окнах древней стены забились отсветы огня, и началась такая канонада, которая, наверное, была при штурме Берлина.
А фантазия Кастеллуччи разворачивалась, не зная пределов и запретов. Казалось, небеса онемели и прекратили извергать воду. Под грохот медленно на сцену вышла колонна из 55 человек в ярких одеждах, и люди ложились, закладывая сцену дворца своими телами. Справа из стены вдруг появился огромный пузырь из черной ткани, и он атомным грибом разбухал как на дрожжах. А в это время слева на сцене 7 малышек (2—3 лет) резвились в стеклянном кубе. Черный пузырь медленно, как в рапиде, рухнул и при падении принимал причудливые формы.
А уже толпа медленно стекалась к центру и шептала на французском языке: “Я люблю тебя” (Je t’aime) и в этом коллективном шепоте было что-то угрожающее. Не зря — все стали бескровно резать друг другу горло: бабушки — дедушкам, матери — детям. Неожиданно вывели на сцену белого скакуна, а затем — кабинетный рояль и сожгли его (не коня, а инструмент). Инструмент горел ярко, жалко позванивая струнами. Но и это был еще не финал.
Данте с его “Божественной комедией” тут явно ни при чем — лишь повод для художественного высказывания Ромео Кастеллуччи. То, что он показал, было похоже на ад — беспощадно красивый и ужасный. Но красота и ужас были удивительно четко и тонко организованы, состояли из невероятного ритма, игры света, тишины и звуков. Никто до Кастеллуччи так не использовал фактуру стены древнего дворца. Свет отражался от воды, разлитой по черной сцене, и писал удивительной красоты рисунок на шершавом камне. Хоралы обрывались тишиной, как дорога — пропастью в горах. Публика не успевала переводить дух и считать финалы — а их было не менее пяти. Могло быть и десять — лишь бы продолжалось.
Коллективный восторг и жуть — так можно определить состояние многотысячного зала, притихшего под беззвездным небом Авиньона. Правда, торжество момента снизилось, когда после спектакля зрители обнаружили, что в аду они оказались с мокрой задницей.
Впрочем, Кастеллуччи не намерен расслабляться и на 62-м Авиньонском фестивале выставил инсталляцию “Рай” и спектакль “Чистилище”.
