Кровь, смерть и блинчик с творогом

Есть книги, прочитав которые остаешься “при своих” — эти книги ничего нового не сообщают и ума не прибавляют. Есть книги, ознакомившись с которыми, оказываешься в проигрыше, то есть еще и теряешь — глупеешь.

Есть книги, прочитав которые остаешься “при своих” — эти книги ничего нового не сообщают и ума не прибавляют. Есть книги, ознакомившись с которыми, оказываешься в проигрыше, то есть еще и теряешь — глупеешь. Лишь немногие оттиснутые гутенберговским способом и типографски сброшюрованные собрания мыслей и отголоски чувств заставляют приподняться над собственным уровнем. 

Одна из таких книг появилась недавно — это воспоминания, рассказы, письма, стихи, рисунки Ариадны Эфрон, дочери Марины Цветаевой. Скрупулезно составленный том невозможно пересказать, его надо постигать построчно. Он фиксирует полную испытаний жизнь (арест, тюрьма, ссылка, поражение в правах, потеря близких) просто и безыскусно. Запечатлевает происходящее как нечто само собой разумеющееся. (Будто ничего другого и не могло быть.) И — с величайшим тактом и достоинством, какими только может обладать человек, который умеет находить великие радости бытия в столь малом, что неловко становится за себя и современников, не способных распорядиться благами, доставшимися нам как бы в компенсацию за страдания предыдущих поколений. 

Почти одновременно с этим удивительным сборником исповедей (не претендующих, не предполагавшихся быть таковыми) увидели свет дневники сына Марины Цветаевой и Георгия Эфрона — Мура. И в них — то же поразительное, врожденное генетическое благородство и превосходство личности над пытающимися ее унизить и растоптать обстоятельствами. Потрясающие, как и у его сестры Ариадны, — при огромной мудрости этого мальчика-провидца, предсказавшего в своих записях ход еще не грянувшей Великой Отечественной войны, — светлая наивность и непонимание, в какую дикую кровавую молотилку он попал, приехав в Советский Союз образца 39-го года из благостного Парижа. 

Надо непременно упомянуть и вот о чем: том Ариадны Эфрон издан не для продаж, а с благотворительными целями, его раздают — тем, кто интересуется биографией мученицы и подвижницы (весь архив матери она собрала по крупицам еще в те годы, когда творчество Цветаевой не одобрялось). 

Чуть раньше, чем стал обладателем названных литературных (и исторических) памятников, на книжной ярмарке я обрел два тома дневников Зинаиды Гиппиус. Представитель издательства долго колебался, решая, может ли продать мне два этих тома, вычленив их из девятитомного собрания сочинений выдающейся обитательницы Серебряного века. В конце концов уступил. Цену объявил смехотворную: сто рублей за книгу (при замечательной полиграфии, превосходной бумаге, со вкусом оформленном переплете), но главное, конечно, содержала тысяча страниц убористо набранных мемуаров о беспощадной давильне русской революции (Бунин назвал тот период “Окаянными днями”), о том, как изничтожалась культура, а лучшие ее представители были вынуждены (те, кто остался в живых) покидать родину и тулиться за границей. 

Соизмеримы ли, соотносимы ли денежная и нематериальная, духовная характеристики уникального издания? И допустимо ли вообще ставить вопрос столь кощунственно: что есть две или три сотни деревянных — в сравнении с документом непреходящего значения — о плате, которую взимают вожди-палачи с обреченных масс? Не смехотворны ли вообще — в таком контексте — мысли о деньгах, если в любой кофейне спустишь пять сотен на ветер, потратишь их на чашку кофе и блинчик с творогом? Но как раз об этом и пришлось  задуматься, поскольку сразу после обретения книг я попал в такую кофейню. Да не простую, а вгрызшуюся в территорию Ботанического сада. Не веря, бродил по аллейкам, где гулял еще в детстве, отыскал лиственницу, по преданию, посаженную Петром Первым (уже засыхающую, стянутую возле кроны обручами, чтоб не разломился ствол)… И чувствовал: в атмосфере крошечного и шагренево уменьшающегося ботанического оазиса есть нечто… из гиппиусовских дневников. Конечно, не такое страшное и не столь явное. Никто не насиловал на моих глазах институток Смольного, никто никого не расстреливал… Но это было продолжение начатого тогда — упрямого разрушения ауры прошлого и попрания памяти тех, кто в лишениях сберег для нас кое-где чудом сохранившиеся крупицы прекрасного. 

Не стыдно ли жить так, как мы живем, ставя алчность и комфорт — превыше всего? Вгрызаясь ресторанами в заповедные кущи и сужая отдушины нравственных исканий?

Многомиллионному населению России не нужны свидетельства, помогающие пролить свет на нашу историю и, соответственно, сегодняшний день? (Тираж томов: Гиппиус — 2 тысячи, Ариадны Эфрон — 1 тысяча, Мура-Цветаева — 3 тысячи.) И так обойдемся?

Здравый смысл (как и кущи ботанических садов, и память о растоптанных поколениях, и неколебимость экономических азов) можно, однако, попирать лишь до определенного предела.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру