Огромная толпа, заполнившая всю площадь перед входом в Донской монастырь в ожидании выноса гроба, молчит, замерла. Томительная тишина. Проворные руки множества охранников умело регулируют людской поток. “Проходим, не останавливаемся… Шаг назад…”
Итак, прощание с Солженицыным. Похороны. День второй и последний.
— Надо проститься с Солженицыным. Поклониться. Поставить точку. Потому и пришел, — объясняет мне случайный попутчик, пожилой господин в очках. Мы узнали, что ближайший вход в монастырь перекрыт — придется обходить всю территорию Донского монастыря.
— А ведь он один и сделал всю перестройку.— задумчиво говорит мой собеседник. —Я видел его не раз, он приходил к нам в Исторический музей изучать архивы. Был конец 60-х. Ему все в музее помогали. Заведующая давала свой кабинет, чтобы ему удобно было…
По ступенькам храма медленно поднимается толпа. Много стариков, похожих на Солженицына, — суровых, с окладистыми бородами. Молодежи мало.
Никто не плачет — не в слезах дело. Эпоху, которую с собой в свежевырытую могилу уносит Солженицын, стоит не оплакать, а осознать. В монастыре разрешено только быстро пройти мимо гроба и быстро выйти, нигде не задерживаясь. Отдельно стоит власть — Юрий Лужков, Евгений Примаков, Владимир Лукин… Сыновья Александра Исаевича держат в руках по свече, лица непроницаемые. Наталья Дмитриевна, проведшая дома без супруга третью ночь, — враз посеревшее лицо, потухшие глаза, белые волосы под черной повязкой. Рядом, со свечой, Дмитрий Медведев, отстоявший в храме все отпевание.
“Святый, бессмертный, помилуй на-а-ас…” — доносится из храма на площади. Проститься пришли Станислав Говорухин, Сергей Юрский. Белла Ахмадулина и Борис Мессерер прервали летний отдых и срочно приехали в Москву, хотя собирались вернуться в сентябре. Борис Пастернак, директор издательства “Время”, где продолжает выходить собрание сочинений Солженицына, тоже вернулся из отпуска. С Эдуардом Лимоновым, как всегда, не все гладко. При входе у металлоискателей он так звенел, что охрана его не пропустила, велела раздеваться.
— Г-н Лимонов, смерть Солженицына действительно ставит точку на ХХ веке?
— Сейчас не время для комментариев.
“Святый, бессмертный, помилуй на-а-ас…” А люди все ждут выноса гроба. Вот когда простые граждане почувствовали, что они — простые граждане. “За линию! Освободите проход! Все шаг назад!” Да все это таким тоном, что вспоминается “Архипелаг ГУЛАГ”. Вряд ли предполагал Солженицын, что проститься с ним будет так непросто. Он угадал все, кроме этого: угадал и широту своего охвата. В самом начале “Архипелага”: “Смутно чудится мне, что когда-нибудь закричу я двумстам миллионам...”
“Святый, бессмертный, помилуй на-а-ас…” Все громче пение. На крыльце монастыря появился военный караул с черно-белым портретом писателя. Гроб медленно движется к кладбищу, за ним все родные и особые гости. А когда стало можно, вслед за процессией ринулся и народ. Сначала спокойно, а когда аллея стала сужаться — почти бегом.
Над могилой высятся клены и одна береза. Когда гроб опускали в землю, зашумел ветер, грохнули залпы орудий, заиграл марш. И смолкло все. “Когда погребают эпоху, надгробный псалом не звучит…” — писала Ахматова. Родные бросили горсти земли на крышку гроба. Говорят, когда хоронили Пушкина, кто-то сказал: “Пушкина заколотили…”. Вот и Солженицына заколотили. Вкопали простой деревянный крест. Под крестом — неизвестно откуда взявшееся издание “Одного дня Ивана Денисовича”.
“Святый, бессмертный, помилуй на-а-ас…”
