Семейно-инструментальный дуэт
Сергей Таюшев и Татьяна Рузавина: “Мы — пленники времени”
“Как хорошо, пока все дома, пока все дома, благодать…” С этой бодрой песенки из телепередачи начинается каждое московское утро. А исполняет ее знаменитый в свое время дуэт Сергей Таюшев — Татьяна Рузавина.
Как складывается семейная жизнь у самих певцов? С песнями “Не покидает нас весна”, “Станция “Минутка”, “Звенит высокая тоска…” они колесили по стране в 80-е, звучали по радио, смотрели с голубых экранов и были вполне в духе времени. Сейчас музыкального полку прибыло — к поющим родителям прибавился поющий сын Сережа. Отец и сын вместе делают музыку к спектаклям Театра клоунады под руководством Терезы Дуровой, а Татьяна больше занята хозяйством.
— Сергей, всегда ли супружество — залог успешного дуэта?
— Мы сначала стали мужем и женой, а потом уже запели дуэтом. Познакомились в ансамбле “Надежда”, где пели каждый сам по себе. В следующем году будет 30 лет, как мы вместе. Представьте — на гастролях вместе, дома вместе. Если бы характер у кого-то был сложный, мы бы давно разбежались. Хотя, конечно, ссоримся, а в молодости ссорились гораздо чаще, особенно по профессиональным причинам, когда репетировали. У нас были разные школы, разные понятия о музыке, кумиры.
— Разность в языках, как писал Высоцкий, “не положенье — крах”. Тяжко было?
— Мы притирались очень сложно, было много конфликтов. Поэтому я не считаю, что если муж и жена, то будет все хорошо. Ведь дуэт — это какие-то вокальные находки, просто петь в одну дуду скучно, это группа, а не дуэт. Какие у нас были дуэты? Были Беседина и Тараненко — но у них вокал другой, и на другом все строится. Они же не муж и жена, просто поют вместе. Никитины — тоже другое, они барды. Некоторые дуэты строятся на конфликте, а у нас, наоборот, — на слиянии.
— Неискушенные зрители, слушая дуэт, все, о чем в песне поется, переносят на исполнителей. “Это же он ей поет…” и прочее. Вы на сцене играете самих себя?
— Так и должно быть, это магия музыки. Поэт и композитор создают эту историю, а дело исполнителя — донести ее. Мы все поем как про себя. Но сами так это не воспринимаем — это же на самом деле не про нас... Я пою для зрителей, не для партнерши. Мы заставляли себя смотреть друг на друга как можно реже, две-три такие точки на песню, когда поворачиваешься и смотришь. Иначе приторно становится. Вообще я сюсюканье терпеть не могу. Ой, у меня такой муж, у меня такая жена… Многие любят за ручку ходить, в обнимку. Таня любит, а я не могу. Проявление моей нежности она чувствует в другом. Мы часто подкалываем друг друга и на людях, и в жизни, разыгрываем, и Сережа так рос. Приколы, шутки, каламбуры. У нас отношения построены на чувстве юмора.
Пленники времени
— Вы однажды назвали себя с Таней “пленниками времени”. Увы, это факт: вы были на слуху до перестройки, вы звезды тех ушедших времен, новое поколение о вас слыхом не слыхивало. Обидно?
— У нас до 89-го года было все хорошо, а в 90-м как обрубилось. Многие от этого запивали, озлоблялись. Но мы продолжили жить. Хорошо, что мы вместе, что характеры такие. Что нашли оправдание и себе, и ситуации в стране, почему мы оказались на задворках так быстро. Я человек легкий, легко отношусь и к творчеству, и к тому, что мы выпали из обоймы, когда началась перестройка.
— А как так вышло, что перестройка вас “слизнула”?
— Тогда поменялось все руководство телевидения. Мы в перестройку не попали, не перестроились. Мы не понимали, как это нужно сделать, у нас никогда не было нормального директора, продюсера. Стали редко появляться на телевидении, но мы тогда объединились с Вероникой Маврикиевной и Авдотьей Никитичной — то есть Вадимом Тальковым и Гарри Гриневичем. На них стали похуже ходить, на нас еще хуже. А когда вместе выступали — всегда аншлаг. У нас была такая программа — “Дуэт два плюс два”. Люди и песни послушали, и посмеялись… Тандем был неплохой, продержался года два-три, но в 90-м я понял, что хочу заниматься ребенком. Лет семь длилось трудное время. Мы отказались от всего, и я ни о чем не жалею.
— Как надо было бы вам измениться, чтобы в эту обойму попасть? Чтобы влиться в шоу-бизнес?
— Например, Лариса Долина изменилась очень сильно. Петь хуже она не стала, но материал изменился. “Три розы белых-белых…” Для Ларисы с ее данными — это странно. Сейчас она как-то вернулась к серьезной музыке, а тогда совсем бросила. Но и Долина, и Надя Бабкина были уже раскручены к этому времени. Мы же не набрали и той высоты, как Лещенко или Толкунова, мы помладше, и такой популярности не было. Да, мы собирали залы, могли себе позволить поехать в выходные в любой город страны — по два сольных аншлаговых концерта в день. Это залы-тысячники. На нас ходили, проблем не было. И когда слушаешь то, что мы пели тогда, — мне за это не стыдно. Чтобы влиться, нам пришлось бы меняться слишком круто.
Таких не берут в хоккеисты
— Вспомним детство? Татьяна, насколько я знаю, родом из Тамбова. Как вышло, что она стала петь?
— Таня с детства была музыкальной девочкой, как только научилась говорить, сразу и запела. В пять лет уже выходила на сцену — у них в Тамбове был русский народный хор — и она пела с мамой. Мама была в хоре, а Таня солисткой пела “Оренбургский пуховый платок…”. А с 14 лет, учась в музыкальном училище, работала в профессиональном коллективе, им руководил знаменитый Эдуард Смольный. Он был одним из первых крупных продюсеров в нашей стране. Это еще в конце 60-х. Потом Таня приехала в Москву и поступила во Всесоюзную творческую мастерскую эстрадного искусства, закончила ее и работала в нескольких филармониях в провинции. Потом попала в ансамбль “Надежда”.
— А вы кем в детстве мечтали стать?
— Хоккеистом. Играл в первой пятерке центральным нападающим в детской команде. Но когда уже надо было переходить в юношескую команду, лет в 14, я с собой не справился — хотел петь. Я был музыкальным мальчиком, с первого класса ходил в музыкальную школу. В 65-м году у меня, одного из первых, появился магнитофон, я фанател от “Битлз”. Мама была главврачом в крупной саратовской поликлинике, но получала копейки. Отец — рабочий, технарь. Жили бедно. Для сравнения, когда я пришел из армии и пел в ресторане, я зарабатывал больше в два раза, чем они вдвоем… Играть умел только на гитаре. А потом распалась одна популярная саратовская группа, меня туда взяли. Потом — Саратовская филармония, бросил 10-й класс — закончил вечернюю школу. По два концерта в день, райцентры, разные города… После армии съездил в Москву, попал на концерт Градского и понял, что в Саратов уже не вернусь. В ГИТИС не поступил, но попал в ансамбль “Надежда”.
Вера, “Надежда”, любовь
— Помните вашу первую встречу с Татьяной?
— Она руководила в “Надежде” вокальной группой, и так получилось, что я пришел после встречи с другом. Мы накануне выпили, и с утра я в таком состоянии приехал туда на прослушивание. Голос не очень хорошо звучал, видимо. Она спрашивает: “А в группе как?” Я сказал: “Мне в группе петь неинтересно, я солист”. А она вообще любит в группе петь, ее это напрягло, я ей не понравился. Она Плоткину, руководителю “Надежды”, говорит: не то. А Плоткин: нет, он симпатичный, не соло, но пусть стоит для картинки. Я пришел в себя, на следующий день пошел на репетицию и пел уже нормально, без хрипов. Все звучало хорошо, Тане понравилось. Композиторы приносили песни, и все — мне. Пусть он поет, говорили. Мы с Таней начали встречаться уже через два-три дня. А через три недели стали вместе жить.
— Как же дуэт сложился?
— Таня пианистка, она сама себе играет и поет, у нее был хороший номер. Я начал учить что-то свое, но гитары мне не хватило, просил Таню мне подыграть. Мы пришли к Павлу Аедоницкому. Как раз в эти дни распался дуэт Беседина—Тараненко. Аедоницкий говорит: так сделайте дуэт! И все закрутилось. Сразу радиостанция “Юность” нас взяла под крыло. Нас услышали композиторы. Тогда же не было столько радиостанций, а композиторы радио слушали — поставят их песню или нет. Услышали — появился какой-то дуэт. И пошли звонки. Пять лет у нас отбоя не было, бесконечные гастроли…
Бульон, телевизор и бюст Ленина
— А когда Сережа родился, вы не боялись, что он привяжет вас к одному месту?
— Для меня и для Тани высшего счастья и радости в жизни, чем рождение ребенка, не было. Мы шли на это сознательно. Решили: будь что будет. Пусть будет ребенок. У нас не было ни прописки, ни квартиры в Москве... Когда сыну был год и два месяца, случились его первые гастроли в Николаеве.
— Отлично помню, было здорово! — смеется молодой человек в модных очках и светлых брюках — Сергей Таюшев-младший.
— Его надо кормить, — продолжает Таюшев-старший. — Плитка, кастрюли, сковородка… Первым делом, приехав на гастроли, ехали на рынок, закупали, и по всему этажу гостиницы — запах бульончика…
— Что тебе запомнилось из твоих первых гастролей? Не те, что в год и восемь месяцев, конечно.
Таюшев-мл.: — Помню, как уронил на себя телевизор года в три, когда с няней оставался.
— Няня была, да? Круто — по советским-то временам.
Таюшев-ст.: — Ну, мы ее провозили как костюмершу. Номер трехкомнатный был, она ему готовила, а он начал раскачивать тумбочку с огромным телевизором. Телевизор перелетел через него, съехал по его спине и не разбился!
Таюшев-мл.: — И я не разбился! Еще помню, как за кулисами бюст Ленина толкал, пока родители на сцене пели.
Таюшев-ст.: — У нас же тишина, рояль и гитара — все слышно. Огромный зал. Мы поем какую-то песню. Вдруг такой звук — тр-р-р... тр-р-р… “Костюмерша”, вместо того чтобы быть с ним, сидит в зале, слушает, наслаждается. А мы видим, что Сережи нет. Я няне со сцены показываю: где, мол, ребенок? Она руками всплеснула, побежала. Потом мы выяснили: огромный бюст, и он толкал его сзади. Тоже мог бы его накрыть.
“Если еще раз забудешь слова…”
— У вас песни очень трогательные, трепетные. Но это зрителям так кажется. А если исполнители перед выходом на сцену поругались? Или на сцене?
— Очень часто бывало вначале. Ссору на сцене может увидеть только режиссер, я думаю, зрители этого не замечают. Бывает, Таня не в той тональности заиграла песню или я что-то не так сделал. Ее это жутко злит. Потом выходит: “Ты, идиот, если в следующий раз забудешь слова, я прямо остановлюсь и скажу, что ты забыл слова!” Понятно, что она этого не сделает, в сердцах так говорит. Или на сцене может незаметно что-нибудь пробурчать: “Идиот…” А я очень легкий человек, мне все это…
— Магию сцены вы с супругой по-разному воспринимаете?
— Она перед выходом на сцену должна собраться, постоять одна и потом уже пойти. А мне не надо — я делаю шаг на сцену, только тогда все и начинается. Уходит головная, зубная боль, уходит время, все теряется, ты живешь в другом измерении. Почему многие старички, которые уже еле ходят, на сцене бодрым шагом идут, садятся, запрыгивают куда-то? Сцена — это волшебство, объяснить это невозможно. Или зритель дает такую энергию… Необъяснимо. Сцена и лечит, и примиряет. Мы ссорились, а потом не помнили, из-за чего. Сейчас — 30 лет прошло! — у ссор совсем другой характер, и гаснут они быстро. Не надо прощения просить — кричим друг на друга, а через несколько минут уже разговариваем нормально. Сделаешь что-то не так — запомнишь, больше этого не повторится. Понимаешь, что все равно вы вместе, так чего дуться.
— Сочинение музыки — это творчество. А творческому человеку нужен дома покой, творческая атмосфера… Так?
— Музыка — это легкий жанр. Мы же не писатели. У нас спокойно — мы с сыном сидим сочиняем, Таня может крикнуть: пойди ведро вынеси! Для меня это не трагедия. Погуляй с собакой, приготовь еду (потому что дома я готовлю, не Таня)… С чувством юмора, с иронией мы относимся к этому. Я очень общительный человек, хотя с годами мы стали очень избирательны. Не то что те или иные недостойны нашей семьи — просто мы устали. Наобщались уже за всю жизнь. Мы живем втроем. Вместе можем посидеть, выпить, закусить. Но когда мы в работе — я в своей комнате, Таня в своей, сын у себя. Чтобы отдохнуть друг от друга.
“Наездились мы”
— Когда Сережа маленький был, мы решили, что ему не нужно музыкальное образование — он в музыке рос. Я ему все время подсовывал записи. В 12 лет он вдруг сказал: хочу играть. Мы в этот же день купили ему гитару. “Облади-облада” — первая песня, которую я ему показал. Он в тот же день заиграл. Я понял, что моих знаний не хватит, чтобы его научить. Позвонил своему другу Игорю Золотухину, и он стал с ним заниматься.
— В детстве считалось круто, что родители — музыканты?
Таюшев-мл.: — Я это видел с детства, поэтому для меня это была обычная, нормальная профессия. Постоянно репетиции, концерты, съемки, сцена, переезды, перелеты, меня всюду с собой брали…
Таюшев-ст.: — Приезжала к нам домой, например, Оля Остроумова. Или Наташа Варлей с сыном. Он много кого повидал. Это среда обитания, он другой не знал. Еще, наверно, думал, что у всех так — родители поют. Обычно в семье — если муж улетает, семья остается. А у нас — мы все вместе, с ребенком, улетаем на гастроли, прилетаем, делаем уборку, бегом на рынок, два дня посидели и опять улетаем.
— А школа как же?
— Он в 90-м пошел, мы уже перестали ездить. А у него все равно 70% пропусков. Он учился хорошо, мы ему говорим: зачем тебе идти, оставайся дома. Он: ну как, меня будут ругать… Кто тебя будет ругать, кроме нас? Да, скажет, ну ладно, тогда пойду спать. А мне неохота везти, особенно зимой, грипп лютует. Учителя говорят: прогуливает. Но это из-за нас. Зато читал много — с постели не встал, пока не прочел сто страниц, например, того, что я ему даю. Пересказал, обсудили и пошли завтракать.
— А проблемы переходного возраста? Курение, например?
Таюшев-мл.: — У меня на сигареты и алкоголь времени нет — занят постоянно. Аспирантура, репетиции, музыка, творчество…
Таюшев-ст.: — Да мы и выпиваем, как правило, вместе. Мы никуда не ездим, слишком много работы здесь. Есть студия, интерес есть. Все дома. Наездились мы, у нас нездоровое отношение к любой поездке.
Таюшев-мл.: — Я вплотную подошел к записи своего альбома. Во многих коллективах успел поработать. Сейчас я пока один, но потом хочу набрать группу.
Таюшев-ст.: — Он пока неизвестен в шоу-бизнесе. Сейчас мы с ним вместе сделали мюзикл “Бай-бай, Храпелкин” у Терезы Дуровой, потом “Клоунцерт”, потом “Путешествие волшебницы Натай”. Сейчас снова работаем над “Храпелкиным”. На два года вперед есть работа в театре. Параллельно — его альбом и его диссертация.
— Когда Сережа был маленьким, его на сцену выводили?
Таюшев-ст.: — Однажды было. Мы отыграли концерт, Сережа стоял за кулисами, и Дитятин — конферансье, актер — выводит его на сцену: “Вот лучшее произведение Рузавиной и Таюшева”.
