— У нас, чтобы к тебе хорошо относились, нужно по крайней мере... умереть, — говорила она. — Тогда все начинают страдать, рассказывать, какая ты была хорошая, все становятся твоими друзьями...
Ничего неожиданного в словах актрисы нет, в России так уж повелось, что ценят лишь после смерти.
И тем не менее Гундарева ошибалась. Ее любят настолько, что предпочитают… молчать. Даже, казалось бы, в такой светлый день — день ее рождения.
— Нет, не буду ничего говорить. Еще напутаю, потом будет неловко перед Михаилом Ивановичем, — самая популярная реплика работников Театра Маяковского в ответ на просьбу вспомнить Наталью Георгиевну.
Чего здесь больше: любви или уважения. Уважения к человеку, ставшему для Гундаревой такой органичной половинкой, уважения к его чувствам, к его горю, к его памяти. Наверное, пополам. Именно уважение к Михаилу Филиппову, мужу Гундаревой, не позволяет актерам Маяковки тиражировать свои воспоминания, превращать их в ширпотреб.
— Миша, он такой тактичный, очень интеллигентный, он идеал мужчины, на мой взгляд, — говорит актриса Татьяна Орлова, некоторым образом объясняя происхождение такой тишины вокруг имени Гундаревой. — Честно вам скажу, когда Наташа попала в больницу, процентов 90 разговоров в театре было о ней. Но мы даже не думали теребить Михаила Ивановича, мы его оберегали, чтобы лишний раз не задавать вопросов… Я знаю только слухи, которые ходили вокруг Натальи Георгиевны, — после паузы добавляет Орлова. — Все пересказывать, конечно, не буду, хотя бы потому, что не уверена, что правда, а что нет. Но об одном слухе могу вам рассказать. Просто обратите внимание на его качество. Одно время Гундарева была депутатом Думы. И вот по театру пошли разговоры, что Наталья Георгиевна всю свою депутатскую зарплату перечисляет в Дом ветеранов сцены. Для меня это высочайшая характеристика человека. Пусть это даже не будет подтверждено. Но про Гундареву это говорили. А вы ведь знаете, как наш народ любит посудачить про депутатов…
“…Тогда все становятся твоими друзьями...” — опять вспоминаются слова актрисы.
Ведь и в этом ошиблась. Даже спустя три года после смерти Гундаревой никто (!) из актеров Театра Маяковского не рискнул назваться таковым. Опять-таки, наверное, из уважения к Михаилу Ивановичу. Не сказать, что Филиппов и Гундарева жили как-то уединенно. Просто им вполне хватало друг друга. Та ситуация, в которой третий — явно лишний.
Режиссер Татьяна Ахрамкова — одна из немногих, кто был вхож в их жизнь, в их дом. С Гундаревой ее связывают прямо-таки мистические совпадения. Начиная с того, что спектакль Ахрамковой “Любовный напиток” стал для Гундаревой последним.
— Удивительно умный человек Наташа, поразительно практичный, рациональный. Такой крепкий женский русский ум. Очень фундаментальный человек, — вспоминает подругу Ахрамкова. — А как Наташа репетировала — это же вообще отдельная песня. Она ведь все записывала за режиссером, каждый психологический жест, каждую мизансцену. Идет сцена, я чего-то говорю, она: “Тань, подожди-подожди, я должна это записать”. Очки наденет — у нее очечки были такие замечательные, маленькие, по тем временам редкость. И на полях роли делала свои пометки. Мы даже смеялись, помню, сравнивая, что записывает на репетиции Симонова и что записывает Наташа. Женька с юмором: посмотрите, говорит, что у Наташи записано, а что у меня. Женя писала, где стоять, куда сесть. А Наталья за мной записывала именно психологические особенности сцен. Так хохотали тогда.
— Татьяна Витольдовна, все с большим уважением отзываются об их паре с Филипповым. Какого рода это были отношения?
— Она его очень ценила. Михаил Иванович — человек высочайшего интеллекта. У нас в театре, как я всегда шутила, было два умных мужика: Филиппов и Шаврин Саша — самые эрудированные, самые начитанные. Мы когда с ними в буфете пересекались, а Наташа, конечно, не ходила в буфет…
— Почему “конечно”?
— Потому что она и сама готовила замечательно, чего ей в буфет ходить театральный: отрепетировала и поехала к себе домой… Так вот: мы сидели в буфете, пили кофе с пирожками и общались на самые высочайшие темы. Михаил Иванович — фантастически образованный человек. И совершенно неудивительно, что они пришли к тому, чтобы быть вместе. Они такие два космоса: что Наташа, что Миша. Два противоположных, казалось бы, человека…
— Она земная, он воздушный?
— Она земная — это точно. Но и он не воздушный. Не могу объяснить с ходу, но у них была какая-то абсолютная гармония. Они встретились уже в возрасте. И такое притяжение возникло, просто удивительно. Да нет, то, что это была замечательная пара, даже не обсуждается.
— Вы в больницу к Гундаревой приезжали, когда она заболела?
— Это было неудобно. Она не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии. Поэтому я не приходила, ждала, когда она поправится, с Мишей постоянно созванивалась… Но вы знаете, самое страшное — другое. Когда я сама попала в ту же в больницу — после смерти моего мужа со мной произошел нервный срыв, — меня положили в ту же палату, на ту же кровать, где лежала она. И меня лечила та же врач, что лечила Наташу. Какое фатальное совпадение. Вообще все, что связано в моей жизни с Наташей, все это какие-то фатальные, мистические совпадения. Еду в лифте, например, на процедуру. Там лифтер, мужик. “Вы как перевозчик, — ему говорю, — как Харон”. Он обомлел: “Господи! Вы сейчас повторили фразу Гундаревой…”
— Какие-то слова Гундаревой вам запомнились особо?
— Мы много разговаривали, но все это касалось работы, театра. Вы знаете, она такая энергичная была. За помощью и молодые артисты, и опытные шли к ней. Уникальная энергия: она делала людям квартиры, она помогала материально, она ходила по высоким инстанциям, хлопотала, беспокоилась. Такой у нее запас был каких-то немыслимых сил: эмоциональных, физических. А меня… А меня она учила жизни. Учила терпеть, терпение — вот самое главное. В театре в то время был диктат Андрея Александровича Гончарова. Но на нее он никогда не срывался. Вообще, два человека было в театре, на которых он не кричал: на Наташу и на Джигарханяна. Когда мы делали последний ее спектакль, Гундарева пошла сама к нему, чтобы защитить проект и защитить меня. Потому что ревность была страшная, он ведь ее обожал… Никогда не забуду еще один эпизод. Это произошло много раньше. Я еще студенткой была, мы что-то репетировали с Гончаровым. Он кричал, орал — так, что все шарахались просто. И тут в репетиционный зал вошла она. Роскошная, в прекрасной шубе, вся такая сияющая. И надо было видеть, что с ним случилось. Как он вдруг затих. Как мальчишка просто. Вот это обаяние женщины! Грандиозное…
Она о себе:
“Чем я плачу за успех? Детьми. Работала вечно очень много. Одиночеством в старости — думаю, этим буду платить”.
“Возможно, это покажется самонадеянным, но я ни о чем не жалею. Я много видела, много просмеялась и прострадала...”
“Я думаю: почему Бог мне послал эти испытания? Может, потому, что я люблю результат, а это свойственно людям, которых обуяла гордыня? Может, судьба решила меня поставить на место?”
Он о ней (из книги Михаила Филиппова “Наташа”):
“...Когда мы встретились, Ты уже была народной, многажды лауреатом, многажды лучшей актрисой года. А я-то большинства фильмов Твоих не видел и не смог бы перечислить Твои звания, зато я знал Твои веснушки и был счастлив этим”.
“…Я люблю своего сына, но притом всю жизнь мечтал о дочке, девочке, которой я мог бы заплетать косы. И вот в Тебе я обрел такую девочку, ребенка, счастливо живущего во взрослой женщине. А когда с нами случилась беда, я расчесывал Твои волосы, собирал их в хвостик и вспоминал свои мечты о дочке”.
“Если сочинять сказку моей жизни, надо было бы начать так: “Однажды я лежал на каком-то жизненном перекрестке с перебитым крылышком. Ты подобрала меня, вылечила, выходила, научила летать и действительно превратила мою жизнь в сказку”.
