Есть в нашей стране несколько специалистов по брачным (и внебрачным) отношениям. Мария Арбатова в этом смысле уникальная личность. Сначала она была одним из самых успешных драматургов своего поколения, получившим кучу наград. Потом после ток-шоу “Я сама”, где работала как эксперт-психолог, обрела славу защитницы слабого пола и специалиста по женским проблемам. Там ее представляли словом “феминистка” — сначала Русь-матушка поняла это слово как нечто вроде “эмансипе”, называла Марию Ивановну мифисткой, финисткой и пр. Потом в продажу вышли книги — “Мне сорок лет”, “Меня зовут женщина” и другие. После чего Мария Арбатова занялась политикой. Мария Арбатова (Маша, как ее ласково называют все бывшие телезрительницы) вырастила двух чудесных сыновей-близнецов, побывала два раза замужем, после чего остановилась на третьем муже — индусе. Шумит Датта Гупта — принц крови и племянник создателя и генсека компартии Индии.
— Ваша автобиографическая книга “Мне сорок лет” предельно откровенна. Про изнасилование. Про сексуальные опыты. Про взаимоотношения с родителями. Про собственное тело и здоровье. Сейчас не жалеете о такой открытости?
— Я писала о том, что казалось мне важным. Российская проза в этом смысле сильно отстала от Запада — там женщины так пишут уже сто лет. Когда-то эта книга вызывала у некоторых шок. Но с тех пор уже написали столько и такого, что мои книги можно рекомендовать институту благородных девиц. Я первой рассказала о том, о чем женщины привыкли молчать, и многие, прочитав это, смогли решить свои проблемы. Если бы я знала, что буду в 99-м году баллотироваться в Госдуму, я бы не стала издавать эту книжку.
Теперь, когда мне не 40, а 51, я должна переписать ее. Умер мой единственный брат, один из главных людей моей жизни. Сейчас в силу этого и возраста я вижу историю своей семьи иной. Но пока не готова подойти к его бумагам, дневникам, увидеть другую сторону Луны. Возрастно я сейчас на переходе от зрелости к старости, и это меняет угол зрения практически на большинство предметов.
— Изумило меня, когда я читала ваши книги, количество подлых писателей. И преподаватели без постели зачет не ставили, и пьесу без интимных услуг никто не прочитает… Все и правда было так плохо в писательской среде?
— Я “художник-реалист” и описывала только то, что реально происходило вокруг меня. В то время молодая творческая личность никого не интересовала — всех интересовала или ее идеологическая правильность, или ее тело. Другого пути, если ты не была писательской или номенклатурной дочкой, не было. Тогда закромами империи Союза писателей кроме членов Союза писателей пользовались родственники писателей. Они назывались “жописи”, “сыписи”, “мудописи” и “писдочки”. Жены писателей, сыновья писателей, мужья дочерей писателей и писательские дочки. Я училась на вечернем философского МГУ и случайно попала работать в Союз писателей РСФСР. Регистрируя всю почту, видела, насколько эффективно устроена государственно-цензурная машина по уничтожению талантов и раскрутке идеологически верных графоманов.
— Как бы вы сформулировали то главное, что в литературной России изменилось после перестройки?
— Главное — отмена цензуры. Мне смешны люди, орущие, что сейчас у нас цензура, Путин, кровавый режим… Пусть это рассказывают тем, кто не жил при цензуре. Самый главный театр мог поставить пьесу, а к моменту премьеры выяснялось, что тетка в Главлите не поставила на первую страницу рукописи печать “Разрешено к исполнению”. И всё. Со многими моими пьесами так было 15 лет.
— Говорят, мы не выдержали испытания свободой…
— Свобода — это пространство, которое долго осваивается. Тоталитарный режим оставляет за собой поле боя. Мы все — маргиналы с покореженными мозгами. А вот с новым поколением все уже в порядке.
— Я давно замечаю, что ваше любимое слово — “маргинальный”. Что вы в него вкладываете?
— Любимое? Да ладно! Дословно это “переходный, находящийся на границе”. У нас в связи с переходом от одной экономики к другой масса людей поменяла свой статус. Они уже не там, но еще и не здесь. Их принято называть маргиналами. Все мое поколение маргинально, потому что каждый осуществил неожиданные переходы. Я тоже человек маргинальный: трудно понять, кто я. Когда во время выборов делались опросы, большая часть отвечала, что я феминистка, меньшая — что писатель, еще кто-то говорил, что дочь академика Арбатова, потом — что жена депутата Арбатова… Писать книги и заниматься психоаналитическим консультированием — это мои профессии. Политика — хобби. Я никогда не предлагалась в партии — меня звали, чтобы попользоваться моим именем, моей популярностью. А я это время собирала материал на новую книгу. Скоро выйдет моя новая книга о последних выборах.
— Как вы стали Арбатовой? Ваша настоящая фамилия другая.
— Моя девичья фамилия Гаврилина, а это псевдоним, ставший фамилией в связи с тем, что все ветви маминой семьи обитали на Арбате. Я была юной хиппи, у меня была кличка Маша с Арбата, потому что там, в дедовском жилье, был мой молодежный богемный “салон”.
— Ваша биографическая школа выживания сделала вас сильнее или до сих пор снится в кошмарах?
— Как шутит мой муж-индус, когда ему что-то не нравится: “Это моя расплата за пять предыдущих жизней”.
Солженицын говорил, что каждый человек приходит в мир, чтобы уйти из него с душой более сильной, чем была дана ему при рождении. Моя биография была суровой, но она моя. Никто не виноват, что мама с папой решили пожениться в такой суровой стране в такое суровое время с такими суровыми биографиями своих семей. Мой русский дедушка сидел. Сначала был белым офицером, потом стал советской номенклатурой. Сидел по доносу, как номенклатура. Мой еврейский дед — известный ученый-агроном, говорящий на 12 языках, — вышел из партии в 1925 году в знак протеста против организованного голода. Ждали, что его расстреляют, но расстреляли не его, а его брата, школьного врача. Как польского шпиона. А другие два брата деда уехали в Израиль, и им не давали переписываться с дедом почти 30 лет…
— При этом вас “наградили” полиомиелитом, с которым вы мотались по интернатам и больницам.
— Это как раз большое счастье. Опыт, который я получила с первого года жизни, оказавшись в детском советском лечебном ГУЛАГе, помог выстроить личность и систему защиты от давящей мамы. У моего брата не было такого опыта, и он уже больше года лежит на Востряковском кладбище. Это стало не минусом, а плюсом. Я всегда чувствовала себя старше своего возраста.
— А сейчас?
— Когда я осознаю, что мне шестой десяток, я начинаю ржать. Я себя чувствую мудрой как змея, при этом молодой и годной к употреблению. Мне нравится новый возраст. И всегда жалко женщин, которые молодятся в надежде, что это принесет им какие-то дивиденды на брачной ярмарке. Ярмарка связана не с внешними данными, а с уровнем психического здоровья.
“Все мужики — сво…”?
