Семейная рапсодия из Порто
Пианист Филиппе: “В Москве жить трудно, контрасты дикие, но при этом такая энергия!”
Ну, пианисты — шальной народ. Взять хотя бы нашего героя — Филиппе Пинту-Рибейру: это ж надо было умудриться, родившись в Порто, приехать за сотни верст в Москву, чтоб встретить здесь свою любовь — перуанку, приехавшую, в свою очередь, из Чили. Обручальным им, понимаешь, стало Садовое кольцо. Сериал! Это сейчас Филиппе — маэстро, один из ведущих музыкантов Португалии в свои-то 33; весело и проникновенно несет мажорный концерт Карлуша Сейшаша — Рахманиновский зал в восторге: когда еще услышишь добрую лузитанскую музыку в фирменном исполнении? А было время, когда два одиночества в чужой холодной стране…
…Посольские апартаменты на Большой Спасской. Филиппе собирается в путь-дорогу: сольные гастроли по Европе, к тому же он — худрук ансамбля им. Шостаковича (там у себя, в Португалии), да еще преподает в католическом университете — дел невпроворот. В Москве бывает примерно раз в год с концертом, здесь у него давным-давно “своя публика”. Откуда — спросите? Вот и я о том же…
Милиционеры просили им не доверять
— И как вас занесло в Москву?
— Ну как же! Для всех пианистов мира Москва, Московская консерватория — кумир… правильное слово?
— Мекка.
— Да, Мекка. Поначалу было как у всех — Высшая школа в Португалии, участие в конкурсах, первые места… А потом в Мюнхене встретил Элисо Вирсаладзе, она-то и сказала, что Москва — это “школа номер один”. И порекомендовала меня замечательному педагогу — Людмиле Рощиной; и вот я, 20-летний, понял, что такой шанс упускать нельзя. Ведь то, что я получил в итоге от Людмилы Владимировны, — бесценно.
— Не испугала Россия середины 90-х?
— Да, начало экзотическое — и далеко, и язык… У меня все складывалось более-менее, но шок испытал большой. Это 1995 год — все боялись всего; помню, нас, иностранцев с курса, милиционеры позвали на встречу. Предупредили, что надо быть очень осторожными на улице, не доверять никому, в том числе самим милиционерам. …Были потом мелкие трудности с визой, документами, но меня никто в тюрьму не сажал, в отличие от других студентов, у которых какая-то справка не была хорошо подписана. Их забрали.
— И расстреляли (шутка).
— Ну нет. Хотя много странного произошло… Ну а я отправился в общежитие. Тут шок усилился, ведь комната оказалась ужасной, трещины, помню эту жуткую кровать… Понял, что заниматься здесь не смогу, и сразу бросился на поиск частного жилья. Мне необычайно повезло: попал в дом музыковеда Мирона Харлапа; приняла вдова его — Анна Михайловна Гришина. Она говорила по-немецки, по-французски — как с нею было легко! В доме проходили собрания настоящей интеллигенции (я ведь совсем не знал, что это такое). А какая библиотека!.. Прекрасно. Два года прожил.
— Ну а язык? Говорите-то великолепно…
— У меня абсолютный слух; к тому же португальский и русский — фонетически очень близкие… Бывало, стою в метро и думаю: о, опять по-португальски говорят. Прислушался — нет, по-русски. Красивый язык, музыкальный. У меня одни “пятерки” были на занятиях в консерватории. А учительница повторяла частенько, что ее лучшими учениками во времена СССР всегда были португальцы. Приятно.
— Машину здесь не водили?
— Водил. Тогда еще было возможно. Сейчас — просто сумасшедший дом, Садовое стоит… Что будет через десять лет?
— В Португалии нет пробок?
— Есть. Но, у нас вся страна — 10 миллионов, а у вас только в Москве — 12… Помню, вышел на улицу — дома огромные, станции метро — огромные, а я… такой маленький! Это не тот город, про который скажешь: “вот, уютный город”, — размер не твой, размер нечеловеческий. Но при этом такая энергия! Жить трудно, контрасты дикие, но люди живут до последней возможности, вот эта мощь поражает…
— Ну а климат как в первый год? Острая зима?
— Тоже шок. Я-то думал: ну хорошо — будет ноль или минус десять, взял себе легкую курточку… Н-да, все оказалось серьезнее. Когда на первых же зимних каникулах я прилетел в Португалию, родные в лиссабонском аэропорту меня не узнали: за три месяца сбросил 20 килограммов — с 85 до 65. Причина — нервный стресс: тут и климат, и еда совершенно другая, и высочайшая консерваторская планка (почему мне и требовалось заниматься по 10 часов в день).
Ну а главное в том… что я был совершенно один. Единственный на тот момент португальский студент в России. Одному всегда труднее. Так и продолжалось, пока не встретил ее… на своем же курсе.
Не быть жене домохозяйкой
— Итак, ваша сокурсница стала вашей женой. Она русская?
— Нет, перуанка. Тоже пианист. Приехала из Чили, где прежде училась. Зовут — Роза-Мария Баррантес, такая талантливая!
— А почему не на русской? Иностранцы говорят, они самые красивые…
— Я ничего не имею против: и русские красивые, и немки красивые… не знаю. Просто мы нашли друг друга, как два одиночества в чужой стране; у нас много общего. А сейчас еще и общий сын — Альфонсо, три годика ему. Назвали так — легкая дань исторической традиции — в честь первого короля Португалии. (Или вот я, Филиппе, — тоже короли такие были. Кстати, Филиппе с греческого — “друг лошади”. Но я, помню, сел на лошадь и сразу упал. Так что друзья мы небольшие.)
— Альфонсо балуется с роялем?
— На рояле ему скучно пока. 10 секунд посидит, а потом все — надо чем-то еще занять, как волчок вертится. Наш Альфонсо… как и для всех родителей мира, свой ребенок — самый лучший и красивый.
— Ну а жена продолжает сольную карьеру?
— Конечно. И одна играет, и в составе своего же американского трио; преподает (куда больше меня). И мысли не допускал, что она станет всего лишь домохозяйкой, — ведь это уважение к жене как к артисту, ее талант нельзя потерять. И я сделал все возможное, чтобы она продолжила занятия, выступала. Хотя было нелегко в организаторском плане: ведь моя семья — в Порто, ее — в Лиме, а мы с нею живем под Лиссабоном… Не получается часто быть вместе из-за занятости, но тут самое главное — не количество, а качество. Бывает, что каждый день люди вместе — но ничего не происходит…
— А как проводить время качественно, если пианисту нужны занятия, уединение?
— Смысл в том, что наша жизнь очень хорошо продумана, есть время для всего. И для жены, и для детей. Ну да, занятия обязательны — это дисциплина, никуда не денешься. Но кроме занятий пианист должен быть мыслителем. Нужно все знать, много читать.
— В этом смысле многие наши музыканты предстают как люди ограниченные…
— Учась в консерватории, я часто ходил в музеи (ведь это Москва!), не пропускал лекции по истории искусств, а моим сокурсникам из России все это было неинтересно. Мне казалось это странным… И когда однажды заговорили про русскую живопись и литературу, вдруг выяснилось, что я знаю ваше искусство гораздо лучше своих русских коллег. И это неправильно. Нельзя заниматься только музыкой, даже если у тебя к этому прямой талант. Ведь через несколько лет нехватки образования проявится… пустота.
— Нехватка образования хорошо замещается “хваткой” материальной… Вот у вас — все есть?
— К быту отношусь спокойно. Не амбициозен, не буду ныть, что вот-де у меня “Тойота”, а нужен непременно “Бентли”. Или есть бассейн, а нужен личный пляж. Если на то пошло, мне куда интереснее купить новый рояль: дома стоят два неплохих, но хочется лучше — хочется “Стейнвей”. Конечно, как и каждый человек, хочу нормально жить, иметь хороший дом, хорошие машины, но это “хочу” не должно превращаться в идею фикс, как здесь, в России, до шизофрении доходит, когда богатство — штука больше показательная, все хотят подчеркнуть свою мощь. А я думаю о сыне, о том, как обеспечить его образование…
А мадера-то левая!
— А вам-то как обеспечили образование? Были в семье пианисты?
— Вообще музыкантов не было. Большинство — врачи да адвокаты. Но в доме часто музыка звучала, причем самая разная — от классики до джаза и “Битлз”; папа играл на гитаре фаду (народная музыка), пели все время. Как слух обнаружился, так родители сразу захотели учить меня игре на фортепиано. Думали — ради хобби. Ведь Португалия — маленькая страна, музыкальные традиции совсем не такие, как здесь, в России. Поэтому мой окончательный выбор в пользу музыки, сделанный в 13 лет, был чуть-чуть неожиданным. Но музыка была моей мечтой.
— И без альтернативы?
— В школе, например, у меня отлично шла математика — одни “пятерки”. Ну и потом, играл в футбол, а это у нас — вы понимаете, национальный вид спорта. До сих пор фанат клуба “Порто”, я же в Порто родился…
— Ну да, Порто. Бутылка портвейна в каждом доме.
— И не одна! Помню, когда я только приехал сюда, смотрю — портвейн везде, в каждом магазине! Портвейн? В России? Откуда?! Это ж маркированный старый район, как Бордо или Шампань, — холмистые склоны реки Доуру — только там настоящий портвейн. А тут — на тебе: на любом прилавке…
— Ну что вы, легендарные “три семерки”…
— Друзья-студенты мне дали попробовать, оценить. И портвейн, и мадеру. Конечно, никакого отношения к Порто все это не имело. Даже близко.
— Вам, ребенку, давали родители вино?
— В моей семье это было не принято, а вообще в Португалии дают, конечно. Маленечко. Виноград-то повсюду. И у меня растет — черный, белый, хотя я сам вино не делаю — делает сосед. Вино — это еда для бедных. В начале XX века, когда кругом царила нищета, маленькие дети завтракали дома хлебом и вином, а потом шли в школу. Ужасно, да. Но что было делать?
— А сейчас употребляете?
— Вот скажу: до того, как приехать в Россию, я не пил алкогольных напитков. А здесь меня заставили. Помню, родные удивлялись, когда я приехал домой на каникулы и сразу схватился за вино (не знали они, что к тому времени я и водку попробовал, и…).
— Да, пьют у нас музыканты. Особенно оркестранты. И много.
— Тут все пьют.
— А в Португалии есть алкоголизм?
— В обществе? Не чувствуется. Пить умеют. Принято так: на обед и ужин стакан красного вина. Но это просто вино, а не как здесь — вино с водкой или вино с пивом. К тому же, как и везде, в Португалии значимую роль играет воспитание…
— И религиозное в том числе: католическая страна.
— Разумеется. Да, сейчас виден некий кризис в отношении человека с церковью, но я не думаю, что это конец. Все идет циклами. Люди всегда будут искать свою веру, свою религиозность.
…У меня в семье есть священники, важные католические иерархи. Поэтому и воспитание соответствующее. Приехав в Россию, я часто ходил в храмы — католические, православные, был на русской Пасхе. Это понятно, что по рождению мне ближе католицизм, но все-таки идеал, к которому надо стремиться, — это единство христианских церквей, экуменизм. Скажу вам, что еще мальчишкой я чувствовал в музыке много высокой мистики, чувствовал, будто могу передать людям что-то от Бога. Тогда это было чуть-чуть наивно, но сейчас я к этому возвращаюсь.
Пройти путь пианиста до конца…
— Бетховен, да. Могу играть его, но понимаю, что я еще очень далеко. Он заставляет меня комплексовать. Смогу постичь его через много лет. Если смогу. Или Шостакович…
— Такие странные совпадения: он умер в тот год, когда я родился (1975), и это сразу имело значение, он стал так близок… Недавно я исполнил его 24 прелюдии и фуги для фортепиано — одно из важнейших сочинений XX века. Сложнейшее. Один раз сыграл, а сейчас совсем не хочу. Может быть, лет через двадцать сумею повторить…
— Помню, как мне, молодому пианисту, шли приглашения из Германии изучать орган или звали стать дирижером, — причем все было оплачено, и оркестр давали, и все… Но я не поехал. Потому что всегда было уважение к своему инструменту. И предать его ради “повышения статуса”… нет, мне это чуждо. Я не понимаю подобных амбиций. Предо мною такие имена: Рихтер, Гилельс — величайшие люди, даже подумать страшно, что ты хоть как-то к ним приблизишься; и вот они-то как раз были пианистами от начала и до конца. Такие прямые.
— Так же. Недаром кто-то сравнил пианистов с космонавтами. Ну подумайте, что если только из Московской консерватории выходит по 50 первоклассных пианистов в год, а есть еще сильная Азия, Америка, Европа! Очень важно быть настоящим, трудолюбивым, но надо иметь сильный стержень, желание, чтобы выстоять. Но, с другой стороны, если у человека есть что сказать, возможность ему рано или поздно предоставится. Это точно.
— Увы, сравнение с русской, французской или даже испанской музыкой не в пользу португальской. Но у нас тоже был свой золотой век (время примерно с XV по XVIII вв.), когда страна была сильной, богатой, сам Доменико Скарлатти перебрался в Лиссабон, чтобы возглавить капеллу португальского короля! И люди так мало знают об этом…
— Я к этому отношусь так: все, что играется сегодня, — все современная музыка. Не только Губайдуллина, Пярт или Штокхаузен, но и Бах, Бетховен. Их играют? Значит, они современны. И точка. Что до новейшей музыки, то — да, не всем близка ее чрезмерная экспериментальность. В нынешней Европе это подчас раздражает. Но я не буду закрываться, говорить, что вот-де “после Прокофьева — не играю ничего”. Важно любопытство; и мои друзья, португальские композиторы, несут мне свои необычные партитуры. Такова моя должность как пианиста-солиста — рисковать. Вот и сейчас, на концерте в Москве, я предлагаю кроме классики нынешних авторов. Чувствую себя мостом между Россией и Португалией… и это очень здорово!
