— Где вы 1600 убитых в Южной Осетии нашли? 200—300 погибших гражданских — примерно столько за первую неделю работы мы там установили. Об этом и руководство говорит: нельзя спекулировать на количестве жертв среди населения, — передо мной один из 160 следователей, кто в первые дни грузино-осетинской войны выехал в Цхинвал, чтобы на месте расследовать случившееся.
В рамках уже уголовного дела.
Следственный комитет РФ тогда возбудил дела по умышленным убийствам российских военнослужащих, массовой гибели мирных жителей и по геноциду. Прошло два месяца. По законам России — время передавать материалы в суд. Или же — продлять сроки следствия.
Конечная цель которого, вероятно, Международный трибунал для Михаила Саакашвили в Гааге.
Мой собеседник — молодой следователь. Это была его первая командировка на войну. “Позвонили в одиннадцать вечера. Спросили: поедешь? Поеду. Я — на подъем легкий, детей пока нет. К тому же и интересно мне стало”.
Он попросил не называть в прессе его имя и город, из которого прибыл в Осетию. “Мало ли, вдруг что не так скажу? Это же только мое мнение. То, чему лично я стал свидетелем”.
— Москвичи среди убитых были тоже. Просто об этом мало известно. Например, Лейла Павловна А., уроженка Осетии, 50-го года рождения, в восьмидесятые годы вышла замуж за грузина, двое общих детей у них. К маме в Цхинвал ездила из Москвы отдыхать каждый год. А тут — вооруженный конфликт. Мама ее, старушка 85-летняя, от испуга за телефон схватилась, чтобы на помощь позвать. По сотовому их и засекли. Лейлу Павловну — сразу наповал. Маму только ранило. Мы были во дворе, где женщину похоронили, — тело присыпали сверху землей и букетик цветов в банке поставили. Довезти труп до кладбища, что за городом, на горе, в условиях перестрелки было невозможно. Мамаша сидела тут же, на лавочке, возле холмика, с тремя осколками в голове. Спокойно сидела, не плакала. Допросить нам ее надо срочно было. Даже при таких обстоятельствах.
— Зачем допрашивать? Вроде все понятно.
— Не скажи. Это нам понятно. А европейцам нужны юридически грамотно оформленные доказательства геноцида и массового убийства граждан. Имена, фамилии, обстоятельства гибели. Но для того, чтобы точно установить, от чего человек умер, необходимо вскрыть его труп. Во фронтовых условиях эксгумация и перезахоронение — вещи сложные. Беженцы, раненые кругом — руки до мертвецов доходили у врачей в последнюю очередь. Отвозили тела во Владикавказ в больших рефрижераторах. Там и вскрывали. Но не всех. Многих закапывали просто во дворах, как придется. Мы приходили к соседям, спрашивали: кто лежит в этой могиле? сколько человек? какой у них возраст? Иногда целые семьи вместе зарывали. Не хватало сил на дополнительную яму. Помню, осматривали место, где лежала семья глухонемых. Муж, жена, свекровь. Люди, видно, вообще не поняли, что творится. Даже до подвала не добежали.
Свидетельства о смерти медики часто составляли со слов окружающих, довольно расплывчато: умер от множественных проникающих ранений, полученных в период 7—8 августа. А мы, в свою очередь, собирали доказательства того, что смерть человека являлась насильственной, что грузины использовали запрещенные международными конвенциями методы и средства ведения войны. Установки “Град”, разрывные патроны, тепловизоры…
— А это что такое?
— Приборы, которые позволяют точно определить, в какой из квартир, к примеру, многоэтажного здания находится живой человек. И стрелять уже не наобум, а прицельно. Вот, посмотри, на снимке — дырка от снаряда прошла аккурат в том месте, где прятались люди. Это доказательство того, что использовался тепловизор. Только не путай с телевизором… Мы работали по гибели только гражданских лиц. Военными занималась военная прокуратура. Они же допрашивали попавших в плен грузинских офицеров. Чтобы выявить обстоятельства конфликта и какая сторона его начала.
— На Западе утверждают, что мы.
— Все армейские как один показывали: операция против Южной Осетии носила название “Чистое поле”. Из одного этого уже можно предположить, что за конечная цель у нее была. Уничтожить осетин как нацию. Думаю, наша разведка доносила заранее — когда именно война начнется, какое оружие будет использовано. Просто сделать с этой информацией мы ничего не могли. Даже сейчас Россию выводят как зачинщицу. А что было бы, если бы мы попытались опередить события? Даже сами осетины, особенно кто при власти, не могли просто так взять и уйти на фронт. Это тоже противоречило бы, оказывается, каким-то международным правилам… Я, например, знаю, что осетинские силовики 8 августа написали рапорты об увольнении с открытой датой — и в народное ополчение. Когда кто-то из них погибал, в рапорте просто ставили дату увольнения — на день раньше дня смерти. Чтобы на момент гибели человек уже не числился в органах правопорядка.
— А сколько человек с противоположной стороны погибло, знаете?
— Опять же погибшими грузинами занимались военные. Когда 11 августа мы ехали по Цхинвалу, грузинские покойники еще на улицах лежали. Человек шестьдесят мы насчитали. В натовской форме, с вещмешками, в которых лежали листовки с призывами Саакашвили уничтожить осетинскую нацию и освободить исконные земли. По картинкам это было понятно. Потом убитых отвезли в дубовую рощицу — хоронить их никто не хотел. Как-то мы набрели на место расстрела группы грузинских диверсантов. От тел вообще ничего не осталось. Трупы сожгли. Уцелела лишь саперная лопатка одного из них. Жутко! Но, повторяю, это не было нашей задачей — разбираться с военными.
Работали мы исключительно в Цхинвале, две недели. Разоренными осетинскими и грузинскими селами другая группа следователей занималась. А наши ребята по трое заходили во дворы, фотографировали, снимали, с людьми разговаривали. За два первых дня работы мы провели около 600 осмотров мест происшествия.
— К чему такая спешка?
— Надо было собрать как можно больше доказательств того, что мы имеем дело с уголовным преступлением против мирного населения. А не просто с издержками войны. Доказательства собираются быстро. Иначе потом свидетели начнут путаться, что-то преувеличат, что-то забудут. Я думаю, списки погибших до конца еще не составлены. Многие числятся в беженцах, кто-то уехал в горы и их еще не нашли. Вряд ли цифры умерших увеличатся в разы. Но факт планомерного уничтожения целой нации имел место, мне кажется.
— А вот делегация ПАСЕ, посетившая в конце сентября Южную Осетию, не смогла назвать геноцидом “то, что произошло”. “Когда мы говорим о геноциде, мы должны об этом говорить осторожно”, — сказал руководитель делегации Люк ван ден Бранде на пресс-конференции в Тбилиси.
— Мы разговаривали с цхинвальцами, которые пострадали от грузин, — все они как один заявляли следующее: нас убивали потому, что мы осетины. Нас хотели истребить с лица земли. Эти слова зафиксированы на пленках и в документах. Как доказательства для Международного трибунала. Если он состоится, конечно.
— Вы в этом сомневаетесь?
— Это как Европа решит. Мы все доказательства юридически грамотно оформляли. Но тут момент еще и политический.
— И последний вопрос — для Европы он вообще может оказаться основным. Каким образом следственные органы одной страны могли работать на чужой территории, расследуя преступления граждан третьего государства? Я имею в виду то, как россияне в Южной Осетии собирали доказательства вины грузин. Есть какие-то нормы законодательства, позволяющие делать это?
— Думаю, что ситуация на тот момент сложилась экстремальная и послали нас туда, исходя не только из существующих законов, а из логики событий. Хотя вы правы, прецедента такого не было. И как поступать в таких случаях, никто не знает. Но все-таки в Южной Осетии убивали именно российских граждан. С пострадавших в Цхинвале собрали потом по два заявления: одно на имя президента с просьбой, чтобы тот защитил своих соотечественников, другое — на имя главы Следственного комитета. Три-четыре тысячи заявлений приняли от населения сразу. Но вообще вопрос, какими нормами права руководствовались, когда нас туда посылали, не ко мне. Мы просто выполняли поставленную задачу. В командировке у нас стояло: Москва—Владикавказ. Командировочные нам оплачивали по сто рублей в сутки, как если бы мы вообще не выезжали из России…
