Но в жизни все было наоборот: среди ценностей, вынесенных из квартиры великого музыканта, скрипки как раз не было…
Говорят, все тайное когда-нибудь становится явным. Время идет, и на свет божий выплывают самые страшные секреты: открываются архивы, развязываются языки.
Отмечаемое в этом году 90-летие МУРа вновь подогрело интерес к его истории. В эти дни выходит книга, рассказывающая о легендарных — часто в буквальном смысле, то есть передаваемых из уст в уста в виде легенд и баек — “делах”, про которые в прежние годы строго-настрого велено было молчать. Таких, как налет “воров в законе” на квартиру советского графа Алексея Толстого, ограбление мастерской Церетели, кража у великого Ойстраха. Об этом рассказывает составитель книги писатель Сергей Устинов.
Бытует мнение, что в архивах МУРа хранится еще немало сюжетов для закрученных детективов. Вынужден огорчить тех, кто на это надеется: к счастью или к сожалению, но никаких архивов в уголовном розыске нет и никогда не было. “Дела” с протоколами допросов, очных ставок, экспертиз и всего прочего ведутся не операми, а следователями и лежат потом, соответственно, где-то на полках в хранилищах судов и прокуратур. Но наполняются содержанием они главным образом тогда, когда преступник (или, если быть точным, сперва подозреваемый, затем обвиняемый, потом подсудимый) уже окажется в руках следствия. Проще говоря, найден и задержан. А все, что было до этого… Все то, что и есть поиск преступника — отработка множества версий, среди которых по определению только одна не тупиковая, — на это действительно тратится много сил, времени, души, но не бумаги.
История МУРа — в людях. Уходят люди — сперва на пенсию, потом из жизни, — и обрывается История. Может быть, поэтому здесь особое отношение к ветеранам: МУР, наверное, единственная организация, где ветеранский Совет расположен не просто в здании на Петровке, 38, а прямо в ряду кабинетов действующих сотрудников: они как бы по-прежнему на работе, со своими.
Впрочем, почему “как бы”? Когда лютой зимой 2006-го ловили так напугавшего москвичей битцевского маньяка, среди привычного контингента постоянных обитателей парка можно было увидеть нескольких новых персонажей. Например, в самые суровые морозы бродил по лесу с виду всегда хмельной, бедно одетый дедулька с драной авоськой, из которой торчали заткнутая газеткой недопитая четвертинка дешевой водки, огурец и краюха черного. Веселый такой, общительный, ко всем находил подходец. Ближе к весне совсем своим стал среди местных бомжей — даром что вообще-то имеет звание полковника милиции в отставке, а зовется Алексеем Михайловичем Сухаревым, знаменитым в свое время сыщиком (кстати, это ему выпало ловить налетчиков на квартиру писателя Толстого). И не он один помогал МУРу. И не только в этом деле.
Могут сказать: времена переменились. И прежняя преступность кажется теперь чуть ли ни вегетарианской по сравнению с нынешними нравами. Тридцать лет назад в Москве за год происходило не больше двухсот убийств, а сейчас — под тысячу. Практически не было заказных убийств, захвата заложников, не имела нынешнего размаха оргпреступность, да много чего еще было иначе. Так ли уж нужен сегодня опыт прошлых поколений?
— Настоящий сыск — это искусство, — сказал мне как-то нынешний начальник МУРа Виктор Владимирович Голованов. — И, как в любом искусстве, будь ты трижды самородком, без традиций, без школы, без учителей, наконец, до вершин тебе не дойти. Тем более что сам предмет-то нашего “творчества” — преступники — всего лишь люди, а людская порода с годами меняется мало. И когда один из моих учителей и предшественников — бывший начальник МУРа Анатолий Николаевич Егоров — приходит в штаб по розыску очередного маньяка дать свои рекомендации по организации работы, я лично испытываю не только благодарность, но и некоторую гордость. Настоящий сыщик бывшим не бывает!
I
“Подарком судьбы” оказался копеечный ручной эспандер, какими были завалены все прилавки “Спорттоваров”. Именно потому и бросился в глаза, что больно уж не соответствовал обстановке обворованной квартиры. Даже если предположить, что звезда мировой величины, лауреат большинства существующих музыкальных премий Давид Ойстрах нуждался в тренировке своей утонченной кисти, он вряд ли позарился бы на это. Подобрал бы себе на гастролях в каком-нибудь Монте-Карло что-нибудь более сподручное. Да и криво накорябанная на неэкологичном хлорвиниле фамилия “Никонов” плохо вписывалась в антураж.
Как известно, у богатых свои причуды. Поэтому сыщики все же рискнули нарушить относительный покой маэстро: мол, не ваша ли вещица, Давид Федорович? Царь Давид, как величали выдающегося скрипача в Европе, час назад вернувшийся из двухнедельного турне по Италии и, к удивлению своему, обнаруживший, что все патентованные невскрываемые замки известнейших швейцарских фирм — чушь собачья, долго не мог взять в толк предназначение предъявленного ему предмета.
Казалось бы, вот он, долгожданный праздник на нашей улице! Никонов — фамилия в криминальной среде весьма известная. У многих сыщиков он буквально стоял перед глазами: неразлучный со своей холщовой сумкой от противогаза, в которой хранил воровской инструмент, один из самых виртуозных воров-домушников в СССР. Тоже в своем роде Ойстрах, не в обиду Давиду Федоровичу будет сказано. Именно это обстоятельство и не позволяло цвету московского сыска, слетевшемуся в приказном порядке на оглушительную кражу, бить в литавры. «Чтобы у домушника его квалификации — и такой прокол?» — сомневался известный с легкого пера Вайнеров опер Владимир Арапов, к фамилии которого писатели добавили одну букву.
Здесь же, на месте, произвели по памяти естественный отбор других возможных кандидатов: этот только что сел, тот гастролирует в теплых краях… Никонов, как ни крути, не Ленька Пантелеев, чтобы оставлять на месте преступления свои визитные карточки, и вряд ли отправился бы на дело, набив карманы компрометирующими его уликами. Значит, это подстава. Чья и зачем? Подельников? Никонов, с его квалификацией, стал работать в компании? Уму непостижимо!
Но если все же допустить такую возможность — мог ведь он подписаться за неслабую долю вскрыть дверь с навороченными замками?. Не учел, что подельники могут и скрысятничать, решат заныкать его гонорар.
Вариант? Почему бы и нет. По крайней мере, понятно, почему дверь была лишь прикрыта. Никонов сделал свое дело и отчалил, а среди “носильщиков”, собиравшихся вернуться в квартиру, быть может, еще не раз, подходящего Левши не оказалось. Вынесли все, на их взгляд, ценное мелкогабаритное, а там — трава не расти! Вон маэстро до сих пор припоминает, что же у него пропало. Все толкует про ордена Ленина и шахматы, подаренные ему бельгийской королевой…
Жирный крест на предположениях оперативников поставил тот факт, что на момент преступления рецидивист Никонов отбывал очередной срок в исправительно-трудовой колонии.
II
А между тем дело встало на контроль в ЦК КПСС. Кто помнит, что это означало в шестьдесят девятом, может понять, какая это головная боль. Сыщики буквально с ног сбились. Почище контролирующих партийных органов кровь портили “вражеские голоса”. “Голос Америки” открытым текстом подначивал муровцев ушами не хлопать, а наконец-то приступить к своим прямым обязанностям и отчитаться прилюдно, кто совершил кражу, получившую “мировой резонанс”.
Спокойнее всех, следует заметить, вел себя сам потерпевший. Волосы на себе не рвал, отчасти понимая, что это сделают за него другие. Так оно и было. Следственную бригаду периодически тасовали и усиливали сотрудниками МВД СССР. В качестве тяжелой артиллерии задействовали Отдел оперативной службы министерства, которым руководил недавно перешедший сюда из МУРа Владимир Георгиевич Дергачев.
Обсуждая дальнейшую тактику, вернулись к исходной позиции, прекрасно отдавая себе отчет, что впопыхах промахнули мимо чего-то существенного. И ведь сработало! На первых же шагах марафонской дистанции, которая на поверку оказалась спринтерской. И прежде на рекорд не пошли, как выяснилось, только потому, что, образно говоря, кроссовок не зашнуровали, ограничив проверку местонахождения Никонова только сведениями спецотдела по учету, где кто-то что-то напортачил. И не удосужились направить шифр-телеграмму в ИТЛ, откуда он за месяц до кражи вышел на свободу. С чистой совестью и грязными мыслями.
Самая смелая из них пришла в его коротко стриженную голову еще в лагерной больничке, где он частенько коротал время до освобождения и был очень недоволен репертуаром допотопного репродуктора. “Уйми его, — показал он глазами на перехваченный лейкопластырем динамик одному из “шестерок”. — Всю душу вышкребал. Любопытно, кто у этих смычкарей масть держит?” “Ну, жидок этот, — проявил музыкальные познания “шестерка”. — Ойстрах!”
Деньгам Никонов счет знал. Без особых бухгалтерий он вычислил, что скрипач должен быть человеком вовсе даже не бедным. Но все эти лирические подробности скрасят нервотрепку сыщиков в отдаленном будущем. Как вечерами Никонов, на манер влюбленного, простаивал под окнами скрипача, пытаясь систематизировать часы приходов и уходов музыканта. Он знал, на что шел и чем рисковал.
Пока же плюсовое сальдо муровцев ограничивалось только запоздалой уверенностью, что в день кражи Никонов был на свободе. Никто с определенностью не мог сказать, появлялся ли он не то что в районе Курского вокзала, а вообще в Москве, где у него проживали родители и несовершеннолетний брат. Наблюдение за домом родственников оказалось пустой тратой времени. По “малинам” и притонам не засветился. Отпечатки пальцев на эспандере ничего общего с имеющимися в картотеке не имели.
Сам вор-рецидивист благодаря всесоюзному розыску отыскался в воронежском Черноземье. Но предъявить Никонову было нечего. Разве что поинтересоваться, на какие шиши не бедствует. Так ведь рассмеется в глаза. Он вор битый. За словом в карман не полезет — не его специализация.
III
В столице наблюдение за родственниками Никонова из-за нецелесообразности уже собирались снимать, когда его младший брат засветился в “Березке”. Простым смертным вход туда был заказан. А пацан зачастил. По недомыслию, конечно. Никто рук крутить ему не стал. А пока что оперативники бережно подняли с асфальта пустую пачку “Винстона”, которой он промахнулся мимо урны, и сняли с нее отпечатки пальцев. На всякий случай.
Такого не ожидал никто. Те же самые, что и на эспандере! Это что же, семейный подряд? Понятно, что братья — подельники. Одному младшему такую кражу в жизни не поднять. На одних замках надорвался бы. Но как битый Никонов мог положиться на такого салажонка, пусть и родного брата?!
Много лет спустя мы тоже задали этот в голове не укладывающийся вопрос отставному полковнику милиции Дергачеву.
— Мое глубокое убеждение, — сказал Владимир Георгиевич, — что, скитаясь по тюрьмам, Никонов-старший просто лишился ощущения житейской реальности. Он понятия не имел, чем живут на свободе нормальные взрослые люди, не то что семнадцатилетние подростки. А на нарах родственные чувства и специфическая зэковская сентиментальность наслоились на лагерную браваду. Он вовсе не желал зла младшему брату. Наоборот, хотел ему добра в собственном понимании. И свою личную жизнь он отнюдь не находил пропащей. Так что худого, если брат пойдет по его стопам?! Всё не горбатиться за копейки у станка, как горбатились всю жизнь родители.
Братья Никоновы родились в сугубо пролетарской семье. Мать была несказанно рада, когда выменяла без доплаты две свои проходные комнаты на большие в тихом арбатском переулке, а отцу было все равно где пить. Она тоже уповала на везение, не понимая, что жившая здесь до них семья просто уносила ноги. Мать до этого дойдет позже, когда старший сын плотно свяжется с дворовой компанией.
Среди палисадников, где на мимолетных ветерках раскачивали бесшабашными головами золотые шары, не было семьи, у которой кто-нибудь да не сидел. Когда Никоновы переезжали в кирпичную девятиэтажку на Ленинском проспекте, старший уже отбывал первый срок.
Когда нарисовавшийся с неафишируемой краткосрочной побывкой старший брат назвал ему от щедрот своих адрес квартиры, “где деньги лежат”, младший не преминул отправиться туда в первый же поздний вечер. Первый, “косметический” шмон старший брат уже навел, а ему дается три дня (точнее, ночи) на углубленное разграбление квартиры. Прямо как в старину — победоносным войскам.
— Будешь кум королю, сват министру. Только не будет никакого “если”. Ты только делай, как я велю.
Он и сделал. Правда, не совсем слово в слово.
IV
Сыщики предполагали, что ушлый Никонов-старший все яйца в одной корзине держать не станет. Не зная детального расклада, они абсолютно верно вычислили, что часть ворованного он хранит отдельно и именно эту часть пацан и транжирит. А если так, то неплохой психолог Никонов-старший обязательно должен объявиться в Москве с ревизией. Только когда?
Спугнуть Никонова-старшего арестом брата ни в коем случае нельзя. Пусть уверует, что именно ему удалась кража века. Но и младшему надо дать понять, что манерно потягивать “Лонг Джон” с замашками Креза в пельменной нос не дорос. Так все денежки скрипача развеет по ветру. Вразнос пошел, стервец!
Из УВД Воронежской области поступила информация, что, судя по всему, Никонов-старший намыливается в Москву.
Всё как у людей. Пассажирский поезд, вагон номер такой-то. Родителям радость: старший сынок с южными фруктами объявился. Просит младшего встретить. Ящик неподъемный. За ум взялся, по всему видать.
Настораживало все. Чтобы вор извещал о своем приезде?! И зачем брата на вокзал выдергивает?
Кстати, “наружка” доложила, что Никонов-младший задергался. Ни с того ни с сего утопил в близлежащем заросшем пруду импортный магнитофон, которым раньше бахвалился перед приятелями.
Задерживать братьев решили практически одновременно. Никонова-младшего задержали в травмопункте, где он демонстрировал хирургам поврежденную накануне по пьянке руку. Вопреки всяческим воровским иллюзиям, брата он не обелял.
Покрутив недоуменно головой, Никонов-старший оставил ящик с фруктами в камере хранения, а сам спустился в метро, где и начал выписывать свои выкрутасы. Несколько раз сыщики едва не упустили его. В последний момент он выскакивал из вагона. Сопровождаемый проклятиями пассажиров, взбегал по эскалатору, идущему вниз. При необходимости он готов был скинуть улики.
Вот в таких условиях, отдающих шпиономанией, сыщики и довели Никонова-старшего до дома, где проживал небезызвестный им скупщик краденого.
При нем были принадлежавшие Ойстраху ордена Ленина и кое-что из драгоценностей. Остальное отрыли в погребе в Воронеже.
За раскрытие “кражи века” многие оперативники были поощрены приказом министра. Владимиру Георгиевичу Дергачеву вручили транзисторный приемник — отечественный, Рижского радиозавода. Назывался он, если память не изменяет ветерану МУРа, 85-летие которого недавно отметили, “Селга”.
