Тайна исповеди президентов
Отец Леонид Калинин, настоятель храма Священномученика Климента Папы Римского: “Через 50 лет главой страны может стать и мусульманин. Но если он будет честный и верующий, я не боюсь за Россию”
Жалко их подчас, наших правителей. У страны температуры 36,6 не бывает никогда: то война, то финансовый кризис, то Конституцию надо срочно менять…
И к кому обращаться за советом, если круче тебя никого нет? Может, помолиться?
А потом, если все выйдет как всегда, и покаяться.
Отец Леонид, настоятель храма Святого Великомученика Климента Папы Римского, не считает себя посредником между царем небесным и земными. Хотя среди его прихожан известные политики, бизнесмены. И даже сам президент Медведев, как выяснил “МК”, бывает в этом храме в Замоскворечье.
Впрочем, 40-летний протоиерей Леонид Калинин говорит, что во время исповеди находится в стороне. “Я просто наблюдаю за тем, как человеческая душа соприкасается с Богом”.
С отцом Леонидом, настоятелем храма Святого Священномученика Климента Папы Римского, я встретилась еще летом. Сразу после того, как в Замоскворечье открылся этот храм, — раньше здесь размещалось книгохранилище Ленинки.
Все как-то не складывалось интервью. Вопросы ему на встрече задаю, а такое впечатление — мучаю, он не выспался, выделил время на нашу беседу за обедом в трапезной. Но когда под щи еще и журналистка с разговорами…
“Извини, я сегодня спал три часа. Приехал знакомый батюшка из Самары, проговорили всю ночь. Наутро кофе выпил. Все нормально — минут сорок у нас есть”.
Перехватить его по Москве потом практически невозможно. Гоняет на машине, хоть страсть как не любит водить.
Уже в ноябре дозвонилась наконец и попала прямо на… юбилей. 40 лет исполнилось отцу Леониду. “Только не сейчас. Времени нет совсем, с минуты на минуту ждем Дмитрия Анатольевича, такой храм стоит того, чтобы на него посмотрел президент...”
Народ устал
— Я считаю, что человек, приобретший высокую власть, — это тоже избранничество Божие. Это тяжелый крест. Если человек внутренне благороден, он свой крест понесет высоко. Когда происходят какие-то моменты нашего духовного общения, я не могу сказать, что есть особенности, которые отличают людей высшей власти от других прихожан.
— Неужели никакой разницы?
— Больше усталости и меньше свободного времени. И еще огромная ответственность. Перед народом, перед самим собой. Когда человек сюда приходит, он свою власть, возможности, финансы оставляет за порогом. Церковь, может быть, единственное место, где все абсолютно честны. Надо давать политикам побыть наедине с Богом, здесь я выступаю только как свидетель. Даже не посредник. Я только свидетель того, что происходит соприкосновение человеческой души, и неважно, кто ее носитель, с Богом. Я никогда не использую свои связи на лично свое благо. Я со многими из политиков общаюсь, независимо от их конфессий. Завтра должны, например, прийти Жириновский с Зюгановым… “Яблочникам” как-то тонну яблок освятил в день Преображения Господня по чину православной церкви. Политического подтекста я в это действие не вкладывал. Никаких личных целей не преследовал. Иногда кто-нибудь скажет: за того попроси, за этого. Можно разменять веру на эти просьбы и стать долларовым миллионером. Но я не миллионер. Я стою в стороночке, а они перед Господом. И вот это стояние один на один, я верю, обеспечит нашей стране самое правильное и лучшее управление.
— Лет пятнадцать назад было модно, чтоб перед телекамерами и со свечкой на Христово Воскресение. Как с этим обстоят дела у первых лиц сейчас?
— И Дмитрий Анатольевич, и Владимир Владимирович при всех их недостатках (я не говорю, что они святые) очень уважительно относятся к Церкви. И я вижу, это их внутренняя потребность. Они понимают, что без веры народ спасти нельзя. Народ наш устал от нищеты и экспериментов. Но есть исторические корни взаимодействия Церкви и государства, и до единомыслия, к сожалению, бывает далеко. Как тело человека пытается подчинить себе душу, так и власть всегда пыталась давить на Церковь, подчинять ее себе, использовать в своих интересах. Церковь сейчас одарена внешней свободой, которой никогда у нее не было. Но даже нынешнее российское законодательство совсем не так либерально к Церкви, как, скажем, в Америке.
Это только кажется, что мы приблатненные, а вы на налоги, и оплату коммуналки, которые Церковь платит, посмотрите. Ставка как у коммерческих банков. Так еще Ельцин наказал, потому что патриарх отказался в 93-м году поддержать расстрел Белого дома. Но сказал Христос: не нужно искать близости к власти, “ищите прежде Царствия Божия и правды Его”.
— Между тем как священник вы сделали отличную карьеру…
— Карьера священника — его близость ко Христу. Так он реализует то, ради чего пришел в мир. Меня часто ругают за то, что я не учился в семинарии. Я рвался учиться, но священноначалие сказало: “есть ученые, а есть — толченые”. То же самое и мой духовник сказал. По образованию художник-скульптор. Но я — настоятель храма, протоиерей, поднялся на все ступени, которые возможны для семейного священника моего возраста.
— В царское время в армии служили протопресвитеры, которые приравнивались к генерал-лейтенантам. А протоиерей — это как?
— Полковник.
Против храма Христа Спасителя
— Вы были консультантом по художественному убранству храма Христа Спасителя. А между тем сперва громко выступали против его строительства.
— Да, писал патриарху, возмущался… Прежде чем строить один огромный храм, надо восстановить сотни маленьких церквей. К точке зрения моей не прислушались. Вместо этого я по приглашению из Патриархии попал в самый эпицентр закладки. Когда патриарх читал молитву об освящении сего места, я почувствовал, как с неба сходит горящая плоскость Огня и проходит через всех нас, там находившихся, касается земли, отрывается с шипением и снова опускается, уже навсегда делая это место святым! Мне даже дышать стало страшно, так я почувствовал святость этого места. Случилось чудо. И я понял: храму быть. Уже вечером следующего дня мне позвонили с предложением быть консультантом Моспроекта-2 по художественному убранству. И началась работа, да так успешно, что я стал одним из руководителей этой великой стройки. Но самое главное — я всегда чувствовал тот Божественный золотой огонь, который сошел с небес по молитве патриарха.
— Вы были молодым дьяконом тогда.
— Да, и многое себе позволял, в том числе резкие высказывания и поступки по отношению к высокому начальству. Но патриарх — человек удивительно тонкий. Он терпит часто и беззаконников, чтобы те исправлялись. Он не убирает некоторых деятелей церковного мира — среди нас ведь тоже всякие, — хотя одно его слово... Вообще, со строительством и с тем, что его окружало, истории разные связаны. В том числе и некрасивые. Мне открыто угрожали. Люди, от которых многое зависело, предложили: давай использовать для позолоты дешевые материалы, но проходить по платежкам они будут как дорогие, соглашайся, иначе не поздоровится… А как использовать дешевку, купол же облезет? Я пожаловался патриарху. Он меня защитил.
— Ходят слухи, что расположен к вам Алексий не просто так, что вы родственники?
— Бароны фон Ридигер, предки Святейшего, имели прямое кровное родство с баронами фон Штакельберг, а это мои предки по отцовской линии. Некоторые находят у нас внешнее сходство. Но для меня это слишком большая честь. Есть в нашем роду армянские корни, черногорские, польские, немецкие. Брат дедушки, скульптор Вучетич, изваял “Родину-мать” в Волгограде. А мой троюродный брат Иван Калинин, вундеркинд, в 17 лет окончил МГУ как химик-органик, теперь вынужден работать в Америке на Пентагон.
— Я знаю, что известным священником, мучеником был Валентин Свенцицкий, ваш прадед, сосланный в Сибирь. Три недели шел товарный вагон с его телом в Москву для захоронения. Его перецепляли к разным поездам, НКВД пытался задержать этот вагон, но его так и не нашли. Говорят, что во время его похорон зимой 1931 года на три часа из-за скопления народа было перекрыто Садовое кольцо.
— Да, это абсолютная правда! В альбоме семейном, дворянском, в юности я увидел фотографию молодого человека, который смотрел на меня пристально и будто хотел что-то важное вложить. Мама сказала, что не знает, кто это.
Оказалось, это и есть знаменитый протоиерей Свенцицкий. Близость к фамилии скрывалась домашними. Оба родители были коммунистами, я рос некрещеным.
Веру привез из Грузии
— Крестился я в 18 лет, будучи студентом Суриковского института. Крестной матерью стала моя преподавательница, баронесса Елена Сергеевна фон Тимрот. Она на ученом совете выдавала такие реплики, что я думал — ее в тюрьму упекут. Но была высоким профессионалом в своем деле, и поэтому ее терпели. Преподавала перспективу, как сама утверждала, в большей степени духовную.
— Считается, что человек должен креститься, уже осознанно придя к вере.
— Я поверил, уехав в Грузию на практику. Столько святынь я там увидел, униженных, разграбленных, сердце сжималось от тоски. Я наблюдал, как кавказская свадьба подходила к воротам оскверненного храма. Молодые постояли, посмотрели на пустой алтарь и — развернулись прочь. Помню еще другой случай, мы зашли в храм в бывшей столице Грузии. Там с незапамятных времен бил источник святой воды. Священник спросил: “Кто младший из мальчиков?” Оказалось, я. Священник попросил раздавать воду. А я был еще некрещен. “Ничего, — сказал он. — Приедешь в Москву и крестишься”.
— Как-то все у вас гладко, правильно было, я бы даже сказала, чудесная прямая дорога к вере.
— Не скажи. Два раза мы приходили с крестной в храм Иоанна Предтечи на Пресне к протоиерею Георгию Брееву, ныне здравствующему. Но служил другой отец, не стану называть его по имени, о котором шла молва, что кагэбэшник. К нему даже очередь на исповеди не стояла. Креститься мы не стали. Во второй раз тоже сорвалось. На третий я пришел к крестной, опустился на колени: если вы меня сегодня не покрестите, я умру. Она взяла меня в охапку и потащила в храм, заплатила батюшке десятку. Через четыре месяца я ушел в армию и два года прослужил рядовым, правда, всегда рисовал.
— Трудностей захотелось?
— Я попал в стройбат, в роту, где на пятнадцать москвичей семьдесят пять азербайджанцев и узбеков. Русским прижигали спины, выступали черные пятна на коже. Я прошел страшную школу. Духовно мне помог выстоять майор Зиновий Наумович Солодкин, прекрасной души человек. Он отпускал меня в увольнительные, я шел на концерты классической музыки, чтобы забыться. Но я не осуждаю то время и тех ребят, с кем дрался насмерть за свое право жить.
Вера помогла мне выстоять. Я лишь чудом не загремел в Афганистан, всю нашу роту туда отправили, а у меня раздуло после ангины голеностопный сустав, нога в сапог не влезала. Рота погибла… Мне потом майор Солодкин рассказал, как мальчишек бросили в горы копать ограждения, а в это время войска отступили, и их просто забыли там.
“Мой друг — Павел Хлебников”
