…Когда в далеком олимпийском Мюнхене Ольга Корбут сорвалась с брусьев и потеряла звание абсолютной чемпионки по спортивной гимнастике, нервничать перед отдельными видами она пришла к главному врачу всей сборной — Фаине Алексеевне Иорданской. Туда же и Валерий Борзов перед “стометровкой” пришел, правда, не с нервами, с легким недомоганием. Корбут ему говорит: “Вы кто?” Борзов засмеялся: “Это вас, прима-балерин, все знают, а мы — скромные легкоатлеты…” Так и начали с шутками чай пить. Иорданская шутки да веселые истории тоже подбрасывала, а еще в комнату никого не пускала: пусть, мол, расслабленно посидят… На следующий день в сборной страны стало на два олимпийских чемпиона больше.
Заведующая лабораторией функциональной диагностики и врачебного контроля Всероссийского научно-исследовательского института физической культуры и спорта, кандидат медицинских наук, заслуженный врач РФ Фаина Иорданская в этом году отметила пятьдесят лет работы в спортивной медицине. За то, что происходит сегодня в профессии, очень переживает. Над проблемами не ахает — продолжает работать.
— Фаина Алексеевна, вы так долго работаете со спортсменами, они вас еще не раздражают?
— Вы думаете, я бы терпела? Если бы появилось раздражение — ушла. Большие спортсмены вызывают у меня очень большое уважение. Несмотря на то, что…
— …что они бывают капризные и противные до невозможности?
— А талант всегда нестандартен. И неудобен. А спорт высших достижений — это талантливые люди. Наиболее капризными у меня были, кстати, фехтовальщики.
— Они же вроде считаются интеллектуалами? Или как раз потому?
— Вот интеллектуально и задавят: сделайте одно, другое, третье. Но, знаете, опыт работы заставляет по-другому относиться даже к капризам. Врачи часто ничего не объясняют: тебе положено, прыгай и иди кровь сдавать! А сколько раз так было — приходят ко мне спортсмены и говорят: “Зачем вы нас так мучаете?” Я объясняю и обязательно показываю потом выводы. Сегодня они вооружены ноутбуками, их информированность достаточна, все понимают. Поэтому и инициативу проявлять не боятся. Проводили мы, например, тестирование в момент работы “до отказа”: это когда надевают маску, сажают на велоэргометр или беговую дорожку, и…
— Пока не упадет?
— До этого не доходит, потому что функциональные возможности у лидеров высокие. Провели, начались вопросы: “Вы нас тестируете, показатели разные, ну и что? Нас завтра вывезут на сбор, и все как один безо всякого рейтинга побежим по общему плану!” Так вот сейчас мне удалось убедить тренеров волейболистов, что по выявленным результатам людей необходимо разбить на группы. А больше всех вопросов задавал и, можно сказать, инициировал это решение Алексей Вербов. Спортсмены изменились. У отца было три сына: два умных, третий футболист — это не про наши дни. Сегодняшний “третий” требует объяснений.
* * *
— По сути, вы полвека ищете пути эффективного восхождения на пьедестал. Причем в абсолютно разных видах спорта…
— Я стремилась именно в спортивную медицину. Началось все с физкультуры в школе — очень обязана преподавателю. Я ребенок блокады, какие уж там развлечения после войны, спорт и физкультура — вот отдушина. В мединституте играла в волейбол, получила красный диплом, затем аспирантура и — распределение в отдел спортивной медицины. Это счастье, что за столько лет ни разу не усомнилась в правильности выбора.
— У вас единственная запись в трудовой книжке?
— Да, я неправильная — говорят, надо менять место работы раз в семь лет. Начинала работать, когда спортивная медицина была на очень большом подъеме, ее основы были заложены именно у нас во ВНИИФКе. И сегодня я очень переживаю за профессию. То, что случилось с Алексеем Черепановым… Знаете, что самое обидное: вся информация по подобным несчастным случаям уже давно есть. И выводы давно уже сделаны. В 2005 году, например, было принято соглашение между спортивными медиками и кардиологами — какой стандарт нужно использовать для профилактики случаев внезапной смерти. Учитывался 25-летний опыт итальянских врачей, американцы принимали участие, англичане, тогда же было жестко сказано, что электрокардиограммы для обследования, конечно же, недостаточно. Это — ключевой вопрос. А мы все перебираем, перебираем — что делать, как не просмотреть?..
* * *
— В ваших кругах трагедия с Черепановым рассматривалась как халатность, закономерность, непредсказуемость?
— Как трагедия. В 50 процентах таких случаев внезапной смерти при вскрытии обнаружено увеличенное сердце. Как к этому относиться? В чем тут дело? Хоккеисту 19 лет — это могла быть форсированная подготовка, талант, он рвался к результату. Или — что-то просмотрели уже давно. Такой резонанс трагедии с молодым хоккеистом вызван еще тем, что это произошло на публике. А ведь видим мы не все. В Ленинграде в педиатрическом институте занимались проблемами детской спортивной медицины. Сейчас этой проблемой в стране почти не занимаются. Должны быть кадры. Эхокардиография должна быть везде. На уровне правительства должен быть решен вопрос о создании федеральных медицинских центров в округах. Раз речь идет о XXI веке — должны быть центры по спортивной медицине. Чтобы и клиника, и реабилитационное отделение, и отделение функциональной диагностики. Не должны спортсмены все рваться в Москву на лечение. А в глубинных районах, откуда мы и черпаем таланты, — ну, сделайте в поликлиниках элементарное отделение врачебного контроля! Есть, кстати, еще одна проблема — большой спорт многие родители сегодня рассматривают как один из простых способов обеспеченной карьеры ребенка. С одной стороны, делают все, создавая условия, а с другой — закрывая глаза, отправляют его в жесткую систему тренировок. Я сталкиваюсь с этим, когда консультирую.
— Родители знают о каких-то заболеваниях и скрывают?
— Был один жесткий случай: весенний сбор в Алуште, период цветения. Тренировки волейболисток проходили на открытой площадке. Я была с медсестрой, которая занимается биохимией, был врач, который дежурит на тренировках. И он мне вдруг говорит — чего-то у Маши глаза слезятся. Подходим, а Маша Лихтенштейн, вторая связующая, на наших глазах начинает отекать. До сих пор мне кажется, что это проходило просто в какие-то стремительные сроки. Тренер Николай Карполь, все игроки сбежались, положили девочку на пол, она уже хрипит. Мы все стоим на коленях перед ней, и вот моя замечательная сестра, несмотря на отек, сумела сделать укол в вену, оказались у нас и необходимые лекарства. Когда приехала “скорая”, Маша уже была в порядке. Шок. Но самое ужасающее выяснилось потом: маме было прекрасно известно, что девочка — аллергик, но она об этом не говорила, хотя сама врач. А после всего случившегося еще и спокойно заявила доктору: “Знаете, Юрий Васильевич, если бы что-то произошло с Машей, я бы вас засудила”.
— С тренерами бывает так же трудно, как и с иными родителями?
— Нравится им что-то — не нравится, но я оперирую фактами. Приходится убеждать. Я сейчас занималась подготовкой документов о социальной защите спортсмена и тренера. Так вот, первое, о чем надо говорить, — противопоказания в детских спортивных школах. Сейчас другая диагностика, значит, и нормы противопоказаний должны быть расширены. Второй вопрос связан со сроками освобождения от тренировок после перенесенных заболеваний и травм. Кто их сейчас выполняет? Никто. Переболел спортсмен воспалением легких, как только оклемался, идет на занятия. Дальше — уменьшение нагрузок в момент созревания организма и роста — это очень уязвимый момент у подростков, в числе которых был и Черепанов. Есть проблемы адаптации высокорослых спортсменов и больших весовых категорий. А тренеры? Внезапная смерть и у них — не редкое явление. Замечательный тренер гандболисток Игорь Турчин — умер в зале на скамейке. Юрий Венгеровский, помощник Геннадия Шипулина, главного тренера “Локомотива-Белогорье”, умер прямо на волейбольной площадке… Защищать нужно всех. Не от спорта — от неумения жить в нем грамотно.
— Часто приходится сталкиваться с точкой зрения, весьма распространенной и оскорбительной для вас, что спортивная медицина у нас отсутствует.
— Это неверно. В спортивных федерациях прекрасно начали понимать, что результаты — это не только методика тренировок, не только создание спортивных комплексов, но и врачебный контроль. Во Всероссийской федерации волейбола, где я руковожу комплексной научной группой не один год, к этому вопросу относятся предельно серьезно. Не случайно ВФВ признана в уходящем году лучшей спортивной федерацией страны. Космонавты возвращаются с орбиты и дальше идут на реабилитацию. А спортсмен по 6—8 часов в день на протяжении многих лет находится под нагрузкой, и никакой системы реабилитации после ухода из большого спорта не существует. Нет системы выхода из большого спорта. Сам же тренировочный процесс — это две позиции: тренировка и восстановление.
— Пекин показал, что с восстановлением на практике у нас — беда. А методик у того же ВНИИФКа — море. Как так получается?
— Проблемы восстановления были сформулированы у нас в 70-е годы. Я как раз занималась ими перед Играми в Монреале. На вилле в 60 километрах от Монреаля Госкомспорт СССР организовал восстановительный центр на 25 спортсменов, ведь атмосфера олимпийской деревни давит на психику. Но были моменты, когда там находилось до 40 человек. Катались на лодке, рыбу ловили, в теннис играли, в бассейне купались или отдыхали. Помню, Людмила Турищева закрылась в комнате и целый день не выходила. Потом она попыталась оправдаться — хотя никто и не требовал: “Мне надо было подшить форму”. Но на самом деле просто надо было побыть одной. Вопрос подготовки к выступлению — когда уже не нужно физически готовить себя к успешному выступлению, а просто надо на него настроиться — очень индивидуален.
— А почему затем отказались от идеи таких восстановительных центров, как в Монреале?
— На Олимпиаде в Сеуле восстановительный центр был на нашем теплоходе “Михаил Шолохов”, а затем в период перестройки на это не хватало денег. В Пекине же вновь был организован восстановительный центр.
— О нем кто-нибудь из спортсменов знал?
— К сожалению, я в него не попала — видела только фотографии. Знаете, многие ностальгируют по старым временам. Там было много хорошего, но сегодняшняя спортивная медицина — это новые технологии. Главное — чтобы была заинтересованность со стороны спортивных федераций и руководителей спорта. У нас много выпускается методических рекомендаций, издаются книги, научно-практические материалы. Внедрением новых технологий должны заниматься не только ученые, но и функционеры и тренеры. В спорте мелочей не бывает. Надо атлетам помогать. Вы видели, например, пульсотахометр? Он надевается перед началом тренировки. Спортсмен по ее окончании говорит: “Ох, мне было тяжело!” А ему показывают: “Смотри, вот твой пульсовый режим. Нет перегрузки, просто ты еще не достиг такого-то уровня”.
* * *
— Пятикратный олимпийский чемпион Оле-Эйнар Бьорндален выступил недавно с заявлением: дайте норвежцам барокамеры! В 2003 году в Норвегии этот способ имитации высотных тренировок путем регулирования содержания кислорода в воздухе был законодательно запрещен. Вы ведь хорошо понимаете Бьорндалена?
— Знаете, как мы начали заниматься проблемой гипоксии? Игры-68 проходили в Мехико на высоте 2200 метров. И что такое среднегорье, мы в те годы понятия не имели никакого. Первое исследование мы проводили в 65-м году в Цахкадзоре. Тогда и были разработаны подходы — к дозированию нагрузок, каковы реакции, каким видам хорошо, а каким — плохо. Дальше занимались проблемами индивидуальной устойчивости к гипоксии. В Цахкадзоре с нами готовились спортсмены ГДР, помню, они решили своего лучшего бегуна поднять выше на гору — до трех тысяч. Поставили палатку, и какое-то время он в этой палатке пребывал. Выносливость-то свою, может, и повысил, а скорость потерял. Среднегорье оказывает влияние на скорость и на сложную координацию.
— Поэтому в горы не ездят гимнасты и прыгуны в воду?
— Да. Хотя тогда перед Мехико там были все виды, мы еще только на ощупь пробирались. Как и все, впрочем. Не каждая команда могла поехать в горы. Нужны же условия — для проживания, тренировок. Что такое, кстати, знаменитые “гипоксические, герметические домики”? В них искусственно созданы условия высокогорья. Иностранные спортсмены там ночевали, а вся работа шла в обычных условиях. Наши лыжники, кажется, ставили вопрос о закупке этих домиков, чем дело закончилось, не знаю.
— Видимо, не закупили, судя по сегодняшним результатам…
— Это дорогое удовольствие. Хотя любая подготовка дорого стоит. Если вы хотите получить результат — надо вкладывать. А что касается барокамер… Я, между прочим, всю жизнь очень боялась замкнутого пространства, даже душевой кабины. И вдруг пошла в эту барокамеру. Вот сейчас ни за какие миллионы я туда не пойду. И не буду “подниматься” на пять тысяч метров да наблюдать за спортсменом, который работает под нагрузкой. Это ведь страшно. Ну, есть, там, конечно, средства под рукой для оказания первой помощи. Но — чтобы выйти из барокамеры, надо пройти ступени, дверь не откроешь пинком, надо постепенно высоты снимать. А барокамера очень маленькая. Кушетка для спортсмена, велоэргометр и стул. Задаю программу спортсмену, наблюдаю — сижу или стою. В общем, как боязнь замкнутого пространства преодолела, не знаю, мы были идеей гипоксии увлечены очень. И не зря, так что Бьорндалена, можно сказать, я понимаю.
* * *
— Большой спорт — это экстремальный вид деятельности. Согласны?
— Да, конечно. Когда-то в Мюнхене юная Ольга Корбут совершенно потрясла всех. Это была какая-то бесстрашная феерия. А Валерий Борзов тогда же сказал: молодые не прошли через травмы, они смелые. То есть нет болевого синдрома, который является тормозом. Но к риску в спорте готовят — например, падать и вставать, особенно с высокого роста. Экстремальность в спорте есть. Но когда говорят, что большой спорт — это только вред, я не согласна. А почему сегодня вообще так популярны экстремальные виды спорта, не задавали себе вопрос? Просто с жиру вниз головой не полетишь. Те же бизнесмены идут на риск в делах, поэтому им нужна разрядка… Жизнь диктует свой ритм. А спортивная медицина помогает людям выдержать экстремальные нагрузки.
— А вы с нашими футбольными клубами работали?
— Да, со “Спартаком”, “Локомотивом”, ЦСКА, “Торпедо-ЗИЛ” и национальной сборной.
— Про наших футболистов часто говорят, что им “физики” не хватает.
— Про наших футболистов всегда еще говорят — плохая реализация моментов. Когда я работала с “Локомотивом” Семина, мы стали мерить ребятам скорость двигательной реакции. И оказалось, что у наших нападающих самая маленькая скорость реакции. В момент высокого напряжения игрок работает на пульсе 180—190 ударов. И очень важно сохранить устойчивую реакцию, тогда и мяч увидишь вовремя, и в створ ворот попадешь.
— Что с вашей подачи сделал Семин с нападающими?
— Стал тренировать скорость двигательной реакции. Положение выправилось. Мы с Юрием Павловичем даже статью написали и опубликовали.
* * *
— Фаина Алексеевна, вы чувствуете, что спортивная медицина в России приблизилась к новому витку развития?
— Я в это верю. Если раньше у спортсменов был восстановительный, подготовительный, предсоревновательный, соревновательный этапы, то сегодня — сезон круглый год. Я не знаю, будет ли восстановлен Институт спортивной медицины, который существовал в конце 80-х, но федеральный медицинский центр должен быть создан, сомнений нет. Сегодня большие деньги тратятся на то, чтобы в 2014 году хорошо выступить на Играх в Сочи. И в каждом виде спорта есть спортсмены, которые должны выстрелить именно там. Так, нужно уже сегодня у кандидатов определить их функциональные возможности и вести все эти годы. Иначе и деньги потратим, и время упустим.
