“Жизнь с моей сестрой Мадонной” — мемуары родного брата суперзвезды, знаменитейшей певицы и актрисы, которая старше Кристофера на двадцать семь месяцев. Кристофер Чикконе — танцовщик, художник, дизайнер, сценарист, нисколько не скрывающий свою нетрадиционную сексуальную ориентацию. Много лет он проработал костюмером Мадонны. Его чувства к сестре переходили от восхищения до презрения — до тех пор, пока последняя ссора не изменила их отношения навсегда. Но все равно, говорит Кристофер Чикконе, “я родился сыном своей матери, но умру братом своей сестры”. Отрывки из книги, которая вскоре выйдет в Москве, читайте в “МК”.
Стены гримерной выкрашены в белый цвет. Мадонна считает, что на белом фоне она смотрится наилучшим образом. Настаивает она и на том, чтобы все полотенца и постельное белье тоже были белыми. Зигмунд Фрейд наверняка сделал бы далеко идущие выводы, анализируя пристрастие сестры к цвету, символизирующему девственность. Все друзья, родственники и почитатели знают о ее любви к белому. В комнате стоит множество ваз с ее любимыми белыми цветами — гардениями, туберозами и лилиями. На столике лежат четыре коробки с коричными леденцами, пакетики с мятным и лимонным чаем. И в гримерной, и на сцене всегда есть бутылки минеральной воды “Эвиан” — комнатной температуры, а не из холодильника. Мясо в гримерке под запретом, равно как и алкоголь. Даже если подобострастный промоутер присылает в гримерную несколько бутылок великолепного шампанского, вечером их отошлют обратно нераспечатанными.
...Без десяти восемь Мадонна, танцовщики, музыканты и я становимся в круг и берем друг друга за руки. Мадонна произносит молитву: “Дорогой Боженька, сегодня премьера моего шоу в Лондоне. Пожалуйста, присмотри за моими танцовщиками и музыкантами. Я знаю, что все нервничают, мне и самой неспокойно. Мы долго и напряженно работали, чтобы сегодня выйти на сцену. Пожалуйста, помоги нам сделать это шоу отличным. Я люблю вас всех. А теперь идите, и ни пуха вам, ни пера. Задайте им жару. Аминь”.
Мы с Мадонной остаемся вдвоем. Мы держимся за руки. Я целую ее в щеку и говорю:
— Ты выглядишь просто потрясающе. Все будет отлично. Я это чувствую. Тебе не о чем беспокоиться. Все пройдет великолепно.
Она молча кивает. Ее глаза неожиданно расширяются, в них появляется какое-то детское выражение. Я протягиваю ей руку, и она сплевывает в нее таблетку от кашля — это наш ритуал, без которого не проходит ни один концерт.
…Она выбегает за кулисы. Она вся мокрая от пота и тяжело дышит. Я вытираю ее полотенцем. Она стоит неподвижно, пока я снимаю с нее украшения, топик, юбку и вытаскиваю ленточку из волос. Мадонна наклоняется сделать глоток воды. Поскольку каждая секунда на счету, я в это время проверяю, чтобы бахрома на ее костюме была в порядке. Я помогаю сестре одеться: черный топ, черный жилет с бахромой, юбка, длинные черные перчатки.
— Что за черт, Кристофер! Ты не вывернул мизинец! Черт бы тебя побрал, кусок дерьма! — бушует она.
Я замираю в ужасе.
— Поторопись, обалдуй, или я уволю тебя прямо сейчас! — кричит Мадонна.
И вот она снова на сцене, поет и танцует, словно ничего не произошло. Я остаюсь в павильоне, чуть не плача. Я не могу больше так работать. Я изо всех сил стараюсь, но в ответ получаю только оскорбления. Я не могу этого выносить.
Я слышу аплодисменты, радостные крики и знаю, что она сейчас будет здесь и начнутся новые крики и оскорбления. Мне хочется убежать из театра и никогда больше сюда не возвращаться. Но потом я из костюмера становлюсь братом. Я понимаю, что не могу бросить сестру. Я думаю о толпах поклонников, о славе, о том давлении, какое она испытывает, тысячи людей собрались посмотреть на нее, в ее крови бушует адреналин... Я — единственный человек, на которого она может положиться, на котором можно, когда нагрузка становится невыносимой, отыграться. Только я это выдержу, потому что я ее брат и чувствую свою ответственность за нее. Я слушаю поток оскорблений, и мне вспоминается, как в детстве отец скоблил нам языки мылом за единственное слово на букву F. Сегодня он поостерегся бы подходить к Мадонне с мылом.
Итак, я вытираю Мадонну, одеваю ее, проверяю состояние прически и макияжа и выпускаю на сцену. Я всегда говорю, как здорово она выступает, как прекрасно выглядит, как нравится слушателям. И она возвращается на сцену счастливой.
Дэнни сидел на полу, держа в руках открытку от Ричарда. Достаточно было одного взгляда на него, чтобы понять: у меня неприятности. Он бросил открытку к моим ногам и обвинил меня в измене. Он потребовал, чтобы я ему во всем признался. Я сказал, что мне не в чем признаваться.
Дэнни набросился на меня.
— Тебе решать! — сказал он. — Поклянись, что никогда больше не будешь мне изменять, или уходи.
Я был в полной растерянности. Два часа мы ссорились. В четыре Дэнни пошел спать. Я до восхода сидел в кухне на полу и думал, что делать. Утром я позвонил Мадонне и рассказал, что случилось. В нашей семье не было принято говорить о чувствах, и я должен был об этом вспомнить, а не ждать, что она подставит мне плечо, в которое я смогу выплакаться. И все же в глубине души я надеялся на то, что она достаточно хорошо ко мне относится, чтобы проявить сочувствие.
— Не переживай, — сказала она. — Он мне никогда не нравился.
На какую-то минуту я утратил дар речи.
— Не переживай об этом, — продолжала Мадонна. — Все обойдется.
Конец лирике. Назад к работе. Она не предложила мне приехать к завтраку или сесть рядом в самолете, чтобы поговорить. Ничего. Десять лет моей жизни ничего не значили.
Как-то утром я просматривал каталог “Сотбис” и обратил внимание на три пейзажа XIX века — ничего особенного, чисто декоративные картины. Они стоили 65 тысяч долларов. Я подумал, что они идеально подойдут для дома в Коконат-Гроув. Мадонна дала добро на покупку. Обычно для “мелких” покупок я пользовался своими деньгами по поручению компании, а когда картины доставляли Мадонне, она возмещала мои расходы. Я дал запрошенную цену и получил картины. Потратив почти все свои сбережения, я их оплатил. Со счетом в руках я привез картины в квартиру Мадонны и показал ей их.
— Они мне не нужны, — сказала она.
Я подумал, что она шутит.
— Ты шутишь надо мной, Мадонна?
— Я их больше не хочу и не буду за них платить.
— Я не могу вернуть их. На “Сотбис” не принимают проданный товар. Они не вернут мне деньги. Ты должна возместить мне расходы.
— Мне нет до этого дела. Я их не хочу.
Я почувствовал, что сейчас упаду.
— Но, Мадонна, я потратил на них собственные деньги. Я не зарабатываю столько, сколько ты.
— Меня это не касается.
— Но ты не можешь так со мной поступить…
— Продай их кому-нибудь еще. Картины мне не нужны. А сейчас у меня встреча.
Она поднялась и вышла из комнаты, оставив меня стоять со счетом на 65 тысяч долларов в руках, тремя картинами и чувством, словно она со всего маху дала мне под дых.
Отец всегда учил нас верности и чести. Но с годами чувство верности и справедливости — то есть способности верно оценивать, кто на ее стороне, а кто нет, кому можно доверять, а кому нет, — изменило моей сестре. Низкопоклонство, аплодисменты и слава затмили Мадонне глаза.
После этого мы с Мадонной почти не разговаривали. Хотя мы еще не стали совершенно чужими друг другу. В конце октября 2003 года она по какой-то лишь ей понятной причине решила вернуть один из светильников, приобретенных мной для дома на бульваре Сансет. Каресс принесла его в магазин, а там ей сообщили, что я получил комиссионные за его покупку — обычная практика дизайнеров и декораторов.
24 октября Мадонна позвонила мне и сказала, что не может поверить в то, что я так с ней поступил. Она назвала меня вором и лжецом, сказала, что я не заслуживаю ее доверия, что я обманул ее, хотя она всегда относилась ко мне с любовью и доверием.
— Я сделала из тебя человека! — кричала она. — Без меня ты бы был пустым местом!
Эти ее слова оскорбили меня до глубины души. Я попытался оправдаться. Но Мадонна прислала мне факс с новыми обвинениями, в котором писала: “Пожалуйста, больше никогда ко мне не обращайся”. Мне показалось, что Мадонна вонзила мне в грудь нож и повернула его двадцать пять раз. Или просто вырвала мое сердце и разорвала его на тысячу кусочков. Двадцать лет я помогал ей стать звездой, поддерживал и защищал ее, не требуя особого вознаграждения. А она так со мной обошлась.
…Хотя сегодня мы очень мало общаемся, та горечь, которая жила в моей душе, давно испарилась. Я вспоминаю о Мадонне с теплотой. И рад тому, что мне посчастливилось разделить с ней ее успех. Я не таю на нее обиды и не желаю ей зла. Я ее очень люблю и всегда буду благодарен за то, что было в нашей жизни.
