Живым или мертвым

14 августа 2008 года в общежитии на Мусы Джалиля в Москве почтальон вручил коменданту такую вот телеграмму:

“Владикавказ 40/22_53 14/08 1614=

Вторично исправлением

Город Москва, ул.  Джалиля

Пасько Анатолию Петровичу

Пасько Анне Анатольевне

АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ АННА АНАТОЛЬЕВНА

С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ ЧТО ВЫПОЛНЯЯ БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ ПРОЯВИВ СТОЙКОСТЬ И МУЖЕСТВО 12 АВГУСТА 2008 ГОДА ПОГИБ ВАШ СЫН ПАСЬКО МАКСИМ АНАТОЛЬЕВИЧ ВЫРАЖАЕМ ГЛУБОКОЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ = ВРИО КОМАНДИРА ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ 66431 ГВ. МАЙОР В ПРЯМКОВ НННН ВРЕМЯ — 18:25 ДАТА — 14.08.2008 Вх. Номер — 0007…”

Это только так кажется, что телеграмма пронизана скорбью. Временный комполка гвардии майор Прямков, в мирной жизни, кажется, замполит, не сильно-то утруждался, составляя посмертное извещение. По-хорошему надо бы позвонить в общагу, позвать к телефону отца солдата Анатолия Петровича или мать Анну Анатольевну. Попытаться их подготовить, сообщить подробности, подсказать, что делать дальше, куда идти. Не для того ль тебя, замполит, и оставили на хозяйстве во Владике, когда весь полк на войну уехал? И если бы ты, майор, позвонил, за служебный или даже за свой счет, то узнал бы, что Анатолий Петрович Пасько в той общаге давно не живет, а живет он на Украине, в Кременчуге. И Анна Анатольевна, который ты пишешь “ваш сын погиб”, на деле никакая бойцу не мать, а родная сестра. Но и она извещение не получила, похоронка твоя, майор, ушла в никуда, потому что Анна Анатольевна уже 14 лет как лежит на Домодедовском кладбище. Погибла еще ребенком.

Погибшая колонна

Впрочем, не стоит упрекать замполита. Прямкову в тот день пришлось несладко. Похоронок он разослал с десяток. 12 августа где-то на земле Грузии, уже за Гори, на расстоянии примерно шестидесяти километров от Тбилиси, погибло сразу несколько человек из части №66431. Подробности того боя нам в полку пока не сообщают. Но спасибо челябинской журналистке Анне Катковой, дозвонившейся во владикавказский госпиталь до своего земляка — сержанта из той же части Андрея Медовикова. Вот что Андрей рассказал. Цитирую по новостному агентству Chelyabinsk.ru: “11 августа мы на БМП двигались за пятью танками. Я сидел в машине, только голова выглядывала. Вдруг метрах в пятидесяти от нас разорвался снаряд. Двое наших ехали на броне — убило сразу. Одному оторвало руку и ногу. Их тела накрыли меня, поэтому я не ранен. Я выбрался из машины. Мы, человек пятнадцать, спрятались за домом и стали отстреливаться. Позже командир роты принял решение вернуться назад, и мы уходили огородами до Гори, потом до отметки, на которой написано, что до Тбилиси — 60 километров. Там повернули на Цхинвал. Позже нас забрал вертолет. А через три дня мы вернулись за своими убитыми. Только из нашего полка погибло девять человек…”

Давайте соберем всю имеющуюся у нас информацию и попробуем восстановить хотя бы частично картину этого боя.

Во-первых, время. В телеграмме Прямкова говорится, что Максим Пасько погиб 12 августа. Знакомая Максима москвичка Юля также утверждает, что в 11.30 12 августа она получила от Максима SMS-сообщение: “Идем в наступление”. А Андрей Медовиков говорит, что все произошло 11 августа. Следует понимать, что вся эта информация стоит недорого. Похоронку составлял не участник событий, а человек, находящийся на пункте постоянной дислокации полка во Владикавказе. Он мог сообщить то число, которое ему указали по связи, возможно, ошибочно. Юля, писавшая эсэмэску якобы 12 августа, также может ошибаться с датой. Рассказывала она об этом уже после того, как прочла телеграмму, а саму эсэмэску удалила в тот же день, потому как память в телефоне была переполнена. Однако не исключено, что бой был именно 12 августа, а Андрей Медовиков, лежащий в госпитале с контузией, просто перепутал число.

В части нам удалось выяснить, что танк, в котором ехал Максим Пасько, был сожжен противником из гранатомета. Поэтому мы склонны считать, что речь идет об одном и том же бое. Вряд ли противнику на протяжении двух дней удалось сжечь две российские танковые колонны. Сведений о таком успехе грузин не поступало.

А сейчас обратим внимание на самое важное. Андрей Медовиков утверждает, что за трупами они вернулись только через три дня. Если бой был 11-го, то вернулись 14-го. Если бой был 12-го, вернулись 15-го. А похоронка из Владикавказа послана вечером 14 августа. А теперь попробуем разобраться, на каком основании командиры решили, что Максим Пасько находится в числе погибших.

Два куска плоти

Сейчас в Ростовском морге лежит два куска человеческой плоти. Один — фрагмент туловища, без головы.

Другой — две ноги с сохранившимся тазобедренным суставом. До вчерашнего дня эти останки считались гвардии рядовым Максимом Пасько. Отец Максима звонил в ростовскую лабораторию. В телефонном разговоре эксперт спросил Анатолия Петровича об особых приметах сына. Выяснилось, что на лопатке Максима вытатуирован скорпион. Однако на останках такой татуировки не нашлось — просто потому, что обеих лопаток не было. Когда отец спросил, могут ли медики утверждать, что эти останки принадлежат Максиму, выяснилось, что нет, не могут.

— А почему вы тогда вообще решили, что это мой сын?

— На теле была бумажка, которой труп снабдили в части. На бумажке было написано: “Рядовой Пасько М.А.”.

На чем же основывалась уверенность командиров? Возможно, Максима извлекли из танка с того самого места, где он и должен был сидеть по боевому расчету. А что, если тело находилось чуть в стороне? А вдруг его кто-то вытащил, пока оно беспризорным лежало на месте боя двое или даже трое суток? А что, если в танке №321 ехал не Максим Пасько, как положено, а какой-то другой танкист? Сослуживцы Максима как-то глухо намекают, что такое возможно. Что механики могли ехать не на своих машинах.

Следует также принять во внимание, насколько быстро было установлено, что Максим погиб. Телеграмма о его смерти отправлена либо за сутки до эвакуации убитых, либо в день эвакуации. То есть личность погибшего, от которого мало что осталось, установили практически сразу. А при такой спешке возможна ошибка.

Наши сомнения разделяет и военная прокуратура Северо-Кавказского округа. Возбуждено уголовное дело, назначена экспертиза ДНК. У следователей, насколько можно судить, нет уверенности ни в том, что труп принадлежит Максиму Пасько, ни в том, что два фрагмента этих останков вообще принадлежат одному и тому же человеку.

Но весь ужас в том, что если бы не одна случайность, то это тело уже давно было бы похоронено на Домодедовском кладбище под именем Максима Пасько.

Горы, Гори, горе

Родители Максима — отец и мачеха — безоговорочно поверили в текст похоронки. Раз написано “погиб” — значит, так оно и есть, ничего уже не изменишь, надо ждать цинка. Решали бытовые вопросы. Где сына похоронить? Хотели рядом с сестрой на Домодедовском, но тут возникли проблемы: документы на участок — у дяди. А дядя живет за границей. Спасибо Царицынскому военкомату — вопрос с захоронением на Домодедовском был решен.

Цинк из Ростова все не приходил.

— Девять дней уже скоро, — переживали родители, — а мальчик не похоронен.

Задержка произошла случайно. По правилам тело погибшего солдата должен сопровождать домой офицер части. Офицеров в полку недоставало. Кто еще с войны не вернулся, кто других мертвых повез.

А 20 августа, примерно около 17.30, в квартире бабушки Максима в Кременчуге раздался телефонный звонок.

По словам бабушки, женский голос с сильным кавказским акцентом сообщил ей, что Максим жив, тяжело ранен и находится где-то, то ли “у третьей горы”, то ли “в пригороде Гори”. Старушка толком и не разобрала, что говорила ей незнакомая собеседница: “горы”, “Гори”, “горе”…

Вот тогда забрезжила надежда. Что Максим жив, что он, возможно, попал в плен или вылез из горящего танка и его подобрал кто-то из местных. И этому человеку он продиктовал телефон своей бабушки, а тот пошел на переговорный пункт и…

Вот когда эта надежда забрезжила, родители и задали медэксперту вопрос: “А вы уверены, что в морге лежит наш сын?” И эксперт ответил: “Не уверен!”

Мы, конечно, сразу же предположили, что 70-летняя бабушка Максима просто помешалась от горя и разговор ей послышался. Мы позвонили коллегам на Украину. И вот что они нам вчера ответили. Цитирую электронное письмо из Киева: “Привет. Пробил через Кременчугскую АТС. Входящий звонок 20 августа в 17.30 на телефон, который вы мне дали, — был. Больше ничего сказать не могу. На АТС говорят, что у них нет технической возможности установить, откуда был вызов и с какого номера. На меня не ссылайтесь, мы ж теперь типа “вероятные противники”...

Есть и еще одна версия. Возможно, кто-то из мародеров просто подобрал телефон Максима на поле боя в те три дня, пока оно пустовало. И теперь развлекается, названивая по списку.

А может, кто-то хочет заработать, продав родителям труп. А может, и хороший на том конце провода человек. Прячет у себя в селе раненого русского солдата. А “скорую” вызвать боится, потому что, как только приедет “скорая”, Максим Пасько тут же станет военнопленным…

Но сколь зыбкой ни казалась бы эта надежда, ее разделяет и военная прокуратура Северо-Кавказского округа. Уголовное дело по исчезновению Максима Пасько ведет старший следователь по особо важным делам г-н Краузе (имя, отчество, к сожалению, не знаю).

Максим Пасько уже не числится в списках погибших. Он официально — пропавший без вести. То есть он тот, кого якобы нет, как заявил нам два дня назад генерал-полковник Ноговицын. Ноговицын сказал, что пропавших без вести среди российских военнослужащих нет, — и снова соврал, как врал о том, что в Южной Осетии не воевали срочники. Оказывается, не только воевали, но и находились на самом переднем крае в глубоком тылу противника. За Гори, за горами, за горем…