— Ефим Иосифович, сохранилась ли за 100 лет преемственность между РГГУ и университетом Шанявского? Ведь за это время сменилось столько эпох...
— Университет имени Шанявского был передовым для своего времени детищем Серебряного века начала ХХ столетия: демократический народный университет, куда могли поступить мужчины и женщины любого вероисповедания и уровня образования — от начального до высшего. Профессура университета также отличалась передовыми взглядами: именно по этой причине она была изгнана из других вузов Москвы. Все это вместе взятое на долгие годы превратило вуз в центр свободомыслия. Уже при советской власти в том самом здании, где мы с вами сейчас находимся, после разгона Учредительного собрания в 1918 году прошла подпольная конференция правых эсеров. Чекисты решили захватить как можно больше причастных к этому событию, и в здание впускали всех, а выпускали только студентов университета. Но у них ничего не вышло. Молодые люди спасли участников старым студенческим способом — передавая друг другу студбилеты, они вывели их из здания.
В советские времена в нашем вузе (тогда еще МГИАИ) учились диссиденты Галансков и Якир. Позже, благодаря тогдашнему ректору Юрию Афанасьеву, да и всему коллективу, прославившемуся демократическими идеями, вуз навсегда вошел в историю перестройки: достаточно напомнить, что именно в его стенах действовала “Московская трибуна” и была прочитана первая публичная лекция о Сталине “Сталин — человек и символ”. Она собрала толпы людей: помню, как я помогал протиснуться в здание самому лектору, профессору Ю.С.Борисову, которому в давке оборвали все пуговицы на пиджаке. Так что создание РГГУ на базе МГИАИ в 1991 году на волне перестройки было знаковым: это был первый наш вуз, названный российским. Первым в России он был назван и гуманитарным (сейчас вузов со словом “гуманитарный” в названии — множество). За ноу-хау у нас, правда, не платят, но к этому названию приложил руку и я.
— Так это вы его придумали?
— Мы ничего не придумали, а просто назвали вещи своими именами — взяли все из жизни. А потом в названии появилась еще одна буковка. В противном случае получился бы РГУ — российский гуманитарный университет. Вуз с такой аббревиатурой уже был — Ростовский государственный университет. И мы, чтобы не путать, добавили в название слово “государственный”. Так рождался РГГУ со своими традициями.
— Сейчас-то, наверное, вуз больше элитный, чем народный?
— Не скажите. Наш студент — чаще всего интеллигент во втором или третьем поколении: средний класс. Детей самого “верха” у нас никогда и не было. Равно как не было и ксенофобии. Хотя когда-то вместе с системой архивов историко-архивный вуз входил в систему МВД и даже успел побороться за присвоение имени Берия... В 2008 году мы восстановили традицию народного университета и читаем бесплатные лекции для широкой публики. Когда-то в университете Шанявского был очень интересный гуманитарный семинар, куда сбегалась вся Москва, и эту университетскую традицию тоже хочется сохранить. К слову сказать, в университете имени Шанявского был и потрясающий хор: в нем полтора года — до 1914 года, пока здесь учился, пел Сергей Есенин.
— Какова ниша РГГУ среди других гуманитарных вузов?
— РГГУ создавался на базе Историко-архивного института. Отсюда и уникальный блок программ: историко-архивоведение, документоведение, гуманитарная информатика и защита информации. Эти четыре кита и определили нашу нишу, дав нам мощный импульс развития. Мы не только продолжили курс на преподавание по всему спектру гуманитарного фундаментального образования: истории, филологии, философии, права, экономики и т.д. Мы развиваем и прикладные направления. Документоведение, архивоведение, музееведение или защита информации были у нас и раньше. А мы добавили целый ряд новых прикладных гуманитарных направлений. Например, управление персоналом, музеология и др. Затем из музеологии выделилась реставрация памятников. И такого сочетания — практически всех направлений фундаментального и прикладного гуманитарного образования — нет больше нигде, включая классические университеты. А ведь кроме фундаментальных гуманитарных дисциплин у нас есть практически и все социальные (социология, политология и др.).
— Говорят, что РГГУ — первый вуз, где будет гуманитарный МВА?
— Строго говоря, классические, экономические МВА — тоже гуманитарные, так что мы тут не первооткрыватели. Мы же работаем над тем, чтобы наполнить МВА нашим содержанием. Например, подготовка менеджеров для сфер художественной реставрации, туризма или историко-архивоведения. Не удивляйтесь: в России произошла архивная революция. В отличие от советских времен большинство нынешних компаний — частные. И у всех огромные архивы, которые надо где-то хранить. На этом вырос мощно развивающийся бизнес: берут на временное хранение архивы, перевозят их огромными трейлерами на колоссальные склады, заключают договоры на хранение на определенный срок. А для этого нужны менеджеры. То же с массовыми зрелищами — музейной и выставочной деятельностью: нужны менеджеры с уклоном в культурологию или музеологию. Таких специалистов готовят всего несколько вузов.
— В чем вы видите главную проблему нашего гуманитарного образования?
— Скорее я вижу наши преимущества. Наше великое гуманитарное достижение — сохранение в обществе престиж высшего образования. Бывает, органы управления даже хотели бы его сократить: ведь нужны рабочие кадры, пополнение армии. А люди все равно идут в вузы, хотя, окончив их, необязательно выигрывают в зарплатах. Есть и другие достижения, которые мы мало ценим. Например, то, что мы — великая образовательная держава. Общественное мнение страны справедливо отмечает, что многое надо реформировать. Согласен. Но с тем, что при этом никто не говорит, что мы великая образовательная держава, я категорически не согласен! В наш набор фундаментальных и прикладных направлений высшего образования входит практически все, что есть в мире. Он уникален, и его нужно сохранить!
Да, престиж нашей образовательной державы падает. Но мы сами в этом участвуем, нещадно критикуя нашу систему образования. Приезжаю я, скажем, в Казахстан, а мне говорят: “Чего с вами иметь дело? Почитайте вашу собственную прессу”. И все. Я не за то, конечно, чтобы писать, что у нас все идеально. У нас действительно много проблем, и все гуманитарные: образование-то — гуманитарная сфера. Но должен же быть какой-то здравый баланс. И надо не только ругать, а искать пути улучшения средней и высшей школе — что конкретно надо сделать, чтобы стало лучше.
— А что, по-вашему, надо сделать, чтобы стало лучше?
— В средней школе надо бросить больше усилий на работу с учителем: резко повысить качество переподготовки, создавать ассоциации школьных учителей, чтобы через них связать сообщества учителей с высшей школой и с Академией наук, чтобы они получали из первых рук гораздо больше информации. Второе — помощь семье через народные университеты. Я вообще считаю, что воспитывать надо образованием: от образования никогда еще процесс воспитания не страдал. А вот от отсутствия образования многое страдает.
— И кто, по-вашему, может вести эту работу?
— В подготовке учителей в первую очередь заинтересованы вузы, ведь именно учителя готовят будущих студентов. А в образовании семьи заинтересована школа: продукт семьи — это товар, с которым там работают. Плюс народный университет, который адресуется всему обществу, — для всех, кто интересуется. Что касается высшей школы, то ей нужен некоторый элемент автономии. Думаю, что ничего плохого нет в том, чтобы система стала более гибкой, нет.
— А что бы вы подправили в университетском образовании?
— При переходе на уровневую систему возникли неожиданные проблемы. Так, в России принят 4-летний бакалавриат, а в Европе — 3-летний. А в итоге взять в магистратуру какого-нибудь немецкого бакалавра мы не можем: по нашим критериям он еще не бакалавр. Заколдованный круг: мы шли к единству критериев, все поменяли, а до него так и не дошли.
— Вы довольны качеством набора студентов по результатам ЕГЭ? Стал ли он более демократичным? Или лучше подготовленным?
— В РГГУ практически все экзамены стали письменными давным-давно. Тогда же мы вели тестовые испытания, поэтому особой разницы сейчас я не ощущаю. Вообще говоря, система тестирования — это веление времени, как переход с перьевой ручки на шариковую. Другое дело, что ЕГЭ как система проверки итоговых знаний должна совершенствоваться. А главное, сочетаться с портфолио ученика, куда должны войти оценки за последние 4 года, резюме двух учителей по выбору ученика, эссе ученика о себе: чем увлекается и т.д., эссе по заданию университета, в который он хочет поступать. Все эти документы можно собирать за год. Плюс собеседование в вузе. В зарубежных моделях, с которых мы делали свой ЕГЭ, это все есть. Но мы почему-то вязли не все, что там изобретено, а только часть. Хотя очевидно: без подобного портфолио учителя будут стремиться прежде всего натаскивать на высокий балл по ЕГЭ.
Другой вопрос — формы контроля. Поначалу говорили: ЕГЭ будут принимать всего несколько центров в стране. Именно так, кстати, это делается во всех странах мира, включая такие крупные, как США, где количество ППЭ в разы меньше, чем у нас (в Азербайджане, кстати, так вообще всего один центр — все сдают результаты ЕГЭ в администрацию президента).
— Ну а вообще, хорош ли нынешний студент?
— Год на год не приходится. Наш прошлогодний набор оказался очень хорошим. А кто придет в этом году — посмотрим. С одной стороны, год может стать тяжелым, хотя и безо всякой связи с ЕГЭ. Нынешние абитуриенты родились в 1993 году. Их и мало: вспомним 1992 год — с тогдашней инфляцией, безумным повышением цен, безработицей и разгулом преступности. С другой стороны, их детство и школьные годы попали чуть ли не на золотой век постсоветской России, и это может сказаться положительно. Впрочем, я убежден: плохих эпох не бывает. Всегда рождались и будут рождаться люди, способные творить чудеса.
