— Перезвоните через пять минут, Марк Евгеньевич вышел, он спускает во двор коляску...
Несколько минут спустя:
— Извините, его опять нет, он Диму понес вниз. Позвоните ровно через три минуты, не позже, а то он опять уйдет — с Машей.
Гулять с детьми в этой семье — обязанность молодого отца...
Гроссмейстер, многократный чемпион СССР и Европы по шахматам, выдающийся пианист, журналист Марк Тайманов за свои почти 80 лет успел сделать столько, что хватит на несколько жизней. Вот только сына вырастил всего одного. По его энергии и жизнелюбию — маловато будет. Но никогда не поздно наверстать упущенное. Восемь месяцев назад Марк Евгеньевич стал отцом сразу двоих детей — двойняшек Маши и Димы.
Синеватый питерский вечер, присыпаемый мягко падающим снегом. Старый дом на Каменноостровском проспекте. Крупногабаритная эрдельтерьерша Джессика вылетает из комнаты, ловко огибает открывающего дверь хозяина и бросается ко мне — лапами на грудь. Испугаться не успеваю — Джессика любвеобильно облизывает все, что попадается под язык: мои руки, пальто, сумку. “Она у нас не сторож, — поясняет Марк Евгеньевич, безуспешно пытаясь отогнать собаку. — От каждого человека ждет только хорошего и страшно радуется жизни”. Правильно все-таки говорят, что собаки чем-то похожи на своих хозяев...
В кабинете Тайманова бьют старинные часы и гордо молчит строгое пианино. А за стеной надсадно орут малыши.
— Тяжело с ними приходится?
— Тяжело — неправильное слово. Трудно — это да, особенно Наде, жене. Днем мы вместе возимся с ними, что называется, в четыре руки, а по ночам она одна.
— Вы сами ухаживаете за малышами?
— Конечно! И гуляю, и кормлю из бутылочки — Надя готовит, а я вот на этой подушечке кормлю их поочередно. Да и прочими хозяйственными делами целый день занимаюсь. Мне это не в тягость — наоборот, огромное удовольствие доставляет. Ощущение отцовства у меня сейчас особое, концентрированное. Вот когда мой первый сын Игорь родился — ему сейчас 57 лет, — его появление тоже, конечно, стало большой радостью, но я был совсем молодым, жизнь только начиналась, столько планов, столько интересов: и шахматы, и музыка, и путешествия... Все это мешало сосредоточиться на ребенке. А теперь Машенька и Димочка — центр моей жизни. В музыке и шахматах главное я уже сделал, а тут совершенно новые эмоции, радости и тревоги...
— Как отнесся Игорь к появлению брата и сестрички?
— Честно говоря, перед их появлением этот вопрос очень беспокоил меня. Но, как оказалось, напрасно. Игорь часто заходит к нам, очень нежен с маленькими, иногда помогает — остается посидеть с ними, погулять. Его дочь, моя единственная внучка Кирочка, сейчас живет в Париже, заканчивает там консерваторию, но каждый раз, приезжая в Питер, навещает дядю с тетей — она же в свои 23 года Диме с Машей приходится племянницей.
— Сколько лет вы прожили вместе с мамой Игоря, своей первой женой Любовью Брук?
— Долго, 27 лет... Это счастливые годы, у нас была безукоризненная семья, я очень многим обязан жене.
— И все-таки расстались?
— Так получилось... Не хочу вдаваться в эту тему, понимаете, личная жизнь... Это касается двоих. Максимум троих. Могу лишь сказать, что это случилось на романтической основе... К тому же разорванным оказался не только семейный, но и творческий союз — ведь мы с Любовью Брук выступали в жанре фортепианного дуэта и считались одним из лучших дуэтов в мире.
После развода у меня наступил кризис музыкальной карьеры. Пришлось переходить на сольную программу, а как пианист-солист я не мог рассчитывать на такое признание, какое имел наш дуэт.
— А нельзя было после развода продолжать играть вместе?
— Невозможно. Дуэт — это взаимное признание в любви.
— Кем была ваша вторая жена?
— Моей второй женой. Она не принадлежала к миру искусства — работала инженером.
— Как вы познакомились с Надей?
— Я в то время жил в Москве, но связей с родным Питером не порывал — у меня здесь была своя шахматная школа, квартира. В один из приездов ко мне зашел мой старинный приятель, известный врач-отоларинголог, как обычно, с компанией друзей. Среди них оказалась и Надя — его пациентка. Для меня она стала любовью с первого взгляда. У нас сразу начался очень красивый роман, мы прошли через все стадии влюбленности...
— Но ведь вы тогда были женаты третьим браком... Как, по-вашему, может, напрасно люди воспринимают развод как катастрофу, в конце концов все живы-здоровы, жизнь продолжается.
— Развод — всегда тяжелое потрясение, причем для обоих, не важно, кто стал его инициатором. Я очень серьезно к этому отношусь. К тому же со второй женой я не разводился — она умерла молодой... Давайте закроем эту тему, хорошо? Главное, Надя и я счастливы друг с другом, несмотря на разницу в возрасте, мы очень похожи, оба любим жизнь, людей, общение...
— Молодая жена-красавица — ревность не мучает?
— Мне это чувство несвойственно в принципе. Нет, никогда. Хотя мы с Надей вместе уже 17 лет...
— У вас долго не было детей...
— Так Бог распорядился. Столько лет не получалось, и вдруг — сразу двое, настоящий подарок судьбы...
— Маша и Дима вытеснили из вашей жизни и шахматы, и музыку?
— Не совсем и не навсегда. Просто сейчас я взял на некоторое время тайм-аут. Дома нужна моя помощь, да и расставаться с ними мне пока не хочется даже ненадолго. А до их рождения я играл очень активно, хотя класс моей игры, естественно, снизился, никуда не денешься — возраст накладывает отпечаток. Если раньше я мог нормально играть партию по пять часов, то теперь через три часа уже бывает трудно сосредоточиться, ощущается нехватка энергии. Сейчас возрастом зрелости, пика в шахматах считается года 23, Каспарову сорок с лишним — значит, он уже переходит, так сказать, в группу риска. Хотя вот, например, Корчному за 70, а он еще полон сил и активно участвует в крупных международных соревнованиях, не чувствует себя ветераном.
— А вы чувствуете?
— Я — да. Для ветеранов после 60 лет, на шахматном языке — сеньоров, турниры, чемпионаты проводятся отдельно. Я дважды был чемпионом мира среди сеньоров, хотя и с молодыми доводится встречаться за доской, и не без успеха. Но все же с активностью Корчного тягаться не могу. Он вообще совсем другой человек, нежели я.
— Что вы имеете в виду?
— Понимаете, в шахматах, да, наверное, и не только в шахматах, для того чтобы достичь вершины, нужно обладать определенным характером. Мой же характер совершенно не чемпионский. Тот же Корчной как-то возмущался, когда я проиграл важную партию: “Не понимаю я Тайманова! Имел выигрышную позицию, не сумел воспользоваться ею, продул — и ничего, как ни в чем не бывало! Зачем вообще играть в турнирах с таким характером?”
Ну не было и нет во мне бойцовской одержимости. А без нее стать первым нельзя.
— Одержимость, столь нужная для победы, она мешает в отношениях с людьми?
— Еще как! Практически все шахматные короли — люди с очень тяжелым характером. Чтобы стать чемпионом мира, нужен невероятный эгоцентризм. Разве что Миша Таль — обаятельный человек, никогда никому не причинил вреда… Хотя не в его натуре было и что-то хорошее делать. И все-таки Таль — исключение из общего правила. Весельчак, душа любой компании, большой любитель женщин, он стал чемпионом мира в 24 года — самым молодым за всю историю. Насыщенной была и его личная жизнь — с первой женой, актрисой Салли Ландау, они то сходились, то расходились, ссорились, мирились, влюблялись, изменяли друг другу… Вторая Мишина жена, девушка из грузинского княжеского рода, казавшаяся всем гадким утенком по сравнению с его прежними возлюбленными, вскоре после свадьбы… сбежала к известному грузинскому борцу. Вообще, беды преследовали Мишу всю жизнь. Аварии, несчастные случаи, тяжелые болезни. Но после больничной койки все начиналось сначала: турниры, поездки, застолья, влюбленности… На все свои неприятности Таль ухитрялся смотреть с юмором.
— Известно, что у Таля были проблемы с алкоголем. Как такое возможно для шахматиста, которому необходима ясная голова и твердая память?
— Из-за болезни почек Мишу мучили страшные боли, поэтому неудивительно, что он часто не мог обойтись без транквилизаторов. К ним относились и уколы врачей, и коньяк, и сигареты, которые он прикуривал одну от другой.
Вообще допинг-контроля для шахматистов не существует, и некоторые перед игрой пропускают стопку-другую для тонуса.
— Даже на ответственных соревнованиях?
— Однажды на международном турнире в Гаване мне предстояло играть со шведским гроссмейстером Штальбергом. Перед игрой мы обедали с ним за одним столом в ресторане. Каждый сделал свой заказ, и тут я увидел, что официант выставил перед Штальбергом пол-литра коньяка и шесть бутылок пива! В течение обеда мой соперник выпил все! Речь его стала не вполне внятной, глаза осоловели. Стыдно признаться, но я почувствовал радость: в таком состоянии он хорошо не сыграет…
И в самом деле Штальберг из рук вон плохо разыграл дебют, получил трудную позицию, но ходов через десять словно очнулся, внезапно перехватил инициативу и заиграл с нарастающей силой. От его апатии не осталось и следа, словно у меня на глазах подменили соперника. Положение мое становилось все хуже, поражение казалось неизбежным. И вдруг Штальберг снова впал в глубокую задумчивость, стал совершать неудачные ходы, растерял свое преимущество и наконец предложил ничью.
Врач, сопровождавший нашу команду, сказал, что это был типичный пример алкогольного опьянения: замедленная реакция сменяется короткой эйфорией, когда мозг работает с огромной энергией, затем — резкое торможение…
— Признайтесь, а самому вам доводилось садиться за доску, будучи навеселе?
— На ответственных турнирах — нет. Зато как-то участвовал в зональном турнире Закавказья, вне конкурса, в качестве свадебного генерала, и позволил себе не думать о строгих ограничениях режима. Жил по графику — от стола пиршественного к столу шахматному. Уже имея опыт игры со Штальбергом, с первую очередь старался не заснуть в дебюте. А потом в голову начинали приходить рискованные идеи, я блефовал и… выигрывал. Правда, партнеры были не самые именитые, но все же очень сильные мастера. В том турнире я не потерпел ни одного поражения…
Так что дилемму — пить или не пить — каждый решает для себя сам.
— Вы объездили весь мир — большей частью благодаря музыке или шахматам?
— Только благодаря шахматам! Наш с Любовью Брук дуэт на Западе знали только по пластинкам. Мы не были “выездными”: из музыкантов в советское время гордостью страны, достойными представлять ее в мире, считались всего несколько человек — Гилельс, Ойстрах, Ростропович, Коган, пожалуй, и все. И оркестры, и театры выезжали за рубеж крайне редко. Наша славная советская пропаганда зиждилась на трех китах: цирк, балет и шахматы. Все организовывалось на самом высоком уровне, ну судите сами: командировка — моя и Давида Бронштейна — на шахматный чемпионат мира среди студентов в 52-м году была подписана лично Сталиным! Накануне отъезда нас вызвал секретарь ЦК комсомола. Напутствие оказалось коротким:
— Я плохо играю в шахматы, — грозно предупредил секретарь, — но разбираюсь в них достаточно, чтобы сказать: вы должны занять только первые места!
Проиграть после этого было никак невозможно, и мы с Бронштейном в том чемпионате мира разделили 1-е и 2-е места.
Зато в другой раз, потерпев сокрушительную неудачу, я был наказан тоже на самом высоком уровне…
— Вы говорите о проигрыше Фишеру в 71-м году?
— Да, четвертьфинал на первенстве мира с Робертом Фишером стал для меня страшным ударом. Точнее, не сам поединок, а его последствия. Разгромный проигрыш со счетом 6:0 до сих пор вызывает у меня дрожь. Фишер играл как автомат, не допускал ни малейшей ошибки, казался неуязвимым… Но худшее ожидало меня впереди.
Из образцово-показательного гражданина я превратился чуть ли не во врага народа. Меня обвинили в легкомысленном отношении к государственным интересам, лишили звания заслуженного мастера спорта, вывели из состава сборной страны, мне почти на два года был закрыт выезд за рубеж для участия в международных турнирах, я не имел права ни выступать с концертами, ни печататься. У меня отобрали ордер на только что выделенную квартиру! Министр спорта Павлов хотел даже лишить звания международного гроссмейстера, но вовремя остановился: “Не имеем права, не мы давали”.
— И что, никого в мире не удивило, что к знаменитому гроссмейстеру применяют такие санкции за проигрыш, пусть и разгромный? Никто не заступился за вас?
— Для мировой общественности был спешно найден благовидный повод — нарушение таможенных правил.
Вот смотрите, совсем недавно мне передали копию письма… Видите? “ЦК КПСС, секретно. Комитет по физической культуре и спорту сообщает, что при возвращении в Москву делегации советских шахматистов из Канады после матча Тайманов—Фишер, закончившегося беспрецедентным проигрышем советского гроссмейстера, таможенной службой аэропорта у Тайманова была изъята книга Солженицына “В круге первом”, изданная на русском языке за границей. В последующей беседе в таможне Тайманов сообщил, что в его чемодане имеется конверт с иностранной валютой, который он должен передать гроссмейстеру Флору от президента Международной шахматной федерации Эйве… В таможенной декларации, заполненной Таймановым до беседы, эта сумма указана не была… В конверте оказалось 1100 голландских гульденов (279 инвалютных рублей) и письмо Эйве, адресованное Флору… Учитывая серьезный характер проступков, совершенных Таймановым, комитет… лишил…” — и так далее.
— Как же вы решились везти запрещенного Солженицына?
— Да я просто забыл про эту книгу — говорю же, легкомысленный я человек. К тому же тогда Солженицын еще жил в России и не считался таким уж запрещенным. Это был очень тяжелый для меня период. Многие из тех, кого я считал друзьями, отвернулись от меня.
Вдобавок это время совпало с моим разводом с Любовью Брук, за который меня многие осуждали и из-за которого я тоже потерял немало близких людей.
Спас меня датский коллега Бент Ларсен, тоже проигравший Фишеру и тоже со счетом 6:0. Уж его никак нельзя было обвинить в сговоре с империалистами. Через некоторое время меня решили “реанимировать”...
— После этого случая у вас не появилось желания уехать за границу?
— Такого желания у меня не было никогда. И не из-за каких-то там высоких патриотических чувств, а скорее опять же по легкомыслию. Не хотелось начинать все сначала.
— А с антисемитизмом вам сталкиваться приходилось? Когда его было больше — раньше или теперь?
— Всегда! При любых потрясениях людям всегда нужно найти виноватых из числа тех, кто поближе. Хотя в пору моего детства, в Ленинграде, где я рос, антисемитизма на бытовом уровне не было вообще, и о том, что меня кто-то считал евреем (у меня на четверть еврейская кровь), узнал только после войны, когда должен был с делегацией идти на похороны Сталина, но выяснилось, что я не вполне подхожу для этой ответственной роли.
И в быту, и на государственном уровне антисемитизм, наверное, вечен. В свое время моему доброму знакомому, тогдашнему главному дирижеру Кировского театра Борису Хайкину, партийные товарищи предложили сменить фамилию.
— Я готов поменять только одну букву, вторую, — ответил им Хайкин. — Тогда будет звучать очень по-русски.
Во время всего нашего разговора из-за стены аккомпанементом раздается детский плач. Надя, заглядывая в комнату, извиняется за то, что не может присоединиться к нам:
— У детей зубки режутся, не сплю четвертую ночь...
— Марк Евгеньевич, я думала, у вас тут целый штат нянь...
— Малы они еще, чужому человеку не доверишь, вот Надина мама иногда приходит помочь. Не говоря уже о том, что няня для нас — весьма дорогое удовольствие.
— А как же баснословные шахматные гонорары?
— В ту пору, когда я активно играл, гонорары были очень скромными. Например, в моем матче с Фишером призовой фонд составлял всего 3000 долларов — две победителю и одна проигравшему. Это сейчас меньше чем за миллион наши чемпионы пешку не двинут! Перемены начались лет 20 назад, когда Фишер, став первым профсоюзным боссом, потребовал повышения призовых сумм и гонораров. Но я в те времена уже не участвовал в турнирах высшего уровня.
— Чем же определялись ваши доходы?
— Все ведущие шахматисты получали государственную стипендию, для меня она составляла 220 рублей, как зарплата хорошего инженера или плохого рабочего. Плюс, конечно, писал статьи, книги, выступал с концертами... Теперь же моя пенсия — 2800 рублей. Самое обидное, что недавним указом Путина всем нашим ветеранам-олимпийцам, спортсменам назначена пенсия в 15 000. И только шахмат не оказалось среди прочих видов спорта. Хотя сейчас в стране живут всего три олимпийских чемпиона по шахматам — Смыслов, Бронштейн и Тайманов. Я написал об этом нынешнему президенту шахматной федерации Жукову, вице-премьеру. Может, что-то изменится... Ну ничего, выкрутимся. Безвыходных ситуаций не бывает, верно?
Глаза у Марка Евгеньевича горят. Кто сказал, что старость счастливой не бывает, что может быть только спокойной? У Тайманова она не как у людей — неспокойная и очень счастливая.
