Искусствоведы считают, что «обилие декора, включающее едва ли не все известные зодчеству XVII века формы, вносит в облик храма ноту беспокойства». Хотя, на мой взгляд, никаких иных настроений, кроме радости и умиления, обилие декора не пробуждает. «Богатырь в патриаршей митре и саккосе» не только расколол церковь, но и положил конец национальной традиции в архитектуре на всей Руси, начиная от столпа Василия Блаженного на Красной площади, кончая рубленными из дерева церквями северных окраин.
Рождество Богородицы в Путинках, словно вырезанное из камня, уцелело, когда другие подобные красоты безжалостно разрушались. Спасло, очевидно, то, что за домами бульвара и Малой Дмитровки церковь не бросалась в глаза воинствующим безбожникам.
Отрезок бульваров от Малой Дмитровки до Нарышкинского проезда называется Большим Путинковским переулком. На расстоянии 170 метров уместилось пять владений. Все их здания появились на месте старинных строений в начале ХХ века. Доходный дом под номером 1, угловой, четырехэтажный, датируется 1911 годом, когда эклектика сменилась модерном. Дом, как сказано в путеводителе «Бульварное кольцо» за 1972 год, «по плану реконструкции площади намечен к сносу, так как не представляет ценности и закрывает вид с площади на церковь Рождества». Дом устоял, но соседнее здание во владении 3 — нет.
В 1909 году появилось явно нежилое строение 5 в стиле модерн с арочными окнами и надписью «Утро России», облицованное светлой плиткой. Его соорудил архитектор Шехтель, Франц в католичестве, Федор в православии, исключенный из Московского училища живописи, ваяния и зодчества «за плохую посещаемость». Стало быть, не получил диплом о высшем образовании и не имел права подписывать проекты. Что не особенно его печалило. Сначала послужил помощником у маститых зодчих, набрался опыта, а потом сам сооружал за пределами Москвы замечательные особняки.
Легендарный Савва Морозов доверил ему на Спиридоновке дворец, принесший автору имя и право «производства работы по строительной и дорожной части», однако без права «именовать себя Инженером или Архитектором». (Этот дворец не без потерь пережил революцию, пожар времен перестройки и по сей день служит Домом приемов МИД.) Шехтель выглядел «добродушным гулякой», живя в роскошном особняке и творя в собственной мастерской «между чертежной доской и бутылкой шампанского». Подписывался под проектами «техником архитектуры». Чехов представлял друга «талантливейшим из всех архитекторов мира».
Все стили ему были подвластны, и в каждом он не терял лица, никому не подражал. У авторов современных изданий по архитектуре Шехтель занимает первое место по числу ссылок на сооружения в Москве. Среди них кроме особняков всем известные Ярославский вокзал, МХАТ, кинотеатр «Художественный», бывшая гостиница «Боярский двор» на Старой площади, резиденция Администрации Президента России, а до нее — ЦК КПСС с кабинетами Сталина, Хрущева, Андропова и Горбачева.
Дом, где жил сам Шехтель, советская власть реквизировала. Пришлось ютиться на старости лет в квартире дочери, где удалось оставить при себе музейные ценности, украшавшие былые особняки «добродушного гуляки». В Донском монастыре, где помещался архив Архитектурного музея, я нашел конспект публичного выступления, помеченного 15 апреля 1919 года. Когда все вокруг голодали, мерзли и умирали от эпидемий, Шехтель прочел студентам «Сказку о трех сестрах»: «Едва ли есть сказка более волшебная, чем сказка о трех сестрах: Архитектуре, Живописи и Скульптуре. С тех пор как существует наш мир, мы не перестаем зачаровываться этой постоянной сказкой. В которой в не меньшей степени участвуют музыка, поэзия и литература».
Для самого лектора — замечательного зодчего, живописца, графика, сценографа, создавшего дизайн МХАТа, в 60 лет сказочная жизнь кончилась. Он выполнял годами нереальные проекты появившихся советских учреждений, а построил всего-навсего единственный павильон Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки 1923 года, заслужив по ходатайству наркома просвещения Луначарского пенсию в 75 рублей. Мастер стал бедняком. В том же архиве я прочел предсмертное письмо советскому правительству. Неизлечимо больной раком желудка предлагал принять в дар его коллекцию живописи и скульптуры и обеспечить жену и дочь-инвалида. С такой же просьбой обращался к издателю Ивану Сытину, полагая, что он у советской власти в большей чести: «Моя жена стара и немощна, дочь больная (туберкулез легких), и чем она будет существовать, я не знаю, нищенствовать при таких ценностях — это более чем недопустимо. Продайте все это в музеи, в рассрочку даже, но только чтобы они кормили жену, дочь и сына Льва Федоровича. ...Я строил всем Морозовым, Рябушинским, фон Дервизам и остался нищим. Глупо, но я чист».
Одному из помянутых Рябушинских, Павлу Павловичу, Шехтель построил здание газеты «Утро России». Владимир Гиляровский в «Москве газетной» про нее либо сам сознательно не упомянул, либо цензура сократила его воспоминания об этой газете, ненавидимой большевиками. Ее редактировал и содержал совладелец «Банкирского дома братья Рябушинские», председатель Московского банка«. Он же лидер партии, в которую рабочих не звали.
Павлу Рябушинскому не хватало воздуха в банках и в хлопчатобумажной мануфактуре, основанной отцом-старообрядцем. Он возглавил группу «молодых капиталистов», стремившихся управлять Россией лучше, чем это делали царские министры. Его «Северное акционерное общество» занималось геологической разведкой на севере, лесом, нефтью, машиностроением. Братья Павла — Сергей и Степан — в годы мировой войны основали автомобильный завод «АМО», известный в наши дни как «ЗИЛ».
Павел Рябушинский мыслил на сто лет вперед: призывал искать рынки и партнеров не в Европе, «где нас никто не любит и не ждет», отделиться от Запада «железным занавесом», устремиться на Восток, в Китай. Преуспевавший капиталист, покрывший в 1916 году дефицит «Утра России» 84 тысячами рублей без особого ущерба для семьи, был «прогрессистом». Предлагал «заменить старый чиновничий аппарат другим — народным, доступными для народа учреждениями». Призывал отменить сословные привилегии, дать народу всеобщее бесплатное образование, свободу вероисповедания и неприкосновенность личности, наделить крестьян землей и предоставить русским рабочим возможность жить так, как в «других государствах с развитой промышленной жизнью», то есть в Европе и Америке.
После Февральской революции, когда Ленин провозгласил с трибуны броневика «Да здравствует социалистическая революция!», Рябушинский убеждал в своей газете: «Еще не настал момент думать, что мы можем все изменить, отняв все у одних и передав другим, это является мечтою — мы еще должны пройти путь развития частной инициативы». Он предсказал голод, нищету и финансовый крах России.
В историю Павел Рябушинский вошел фразой, произнесенной в Москве с трибуны съезда промышленников: «Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа — членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились». Что дало повод Сталину в статье «Чего хотят капиталисты» преподнести эти слова как призыв задушить революцию «костлявой рукой голода». Не случайно в собрании сочинений В.И.Ленина имя П.П.Рябушинского как врага рабочего класса поминается 25 раз.
После того как генералу Корнилову не удалось свергнуть Временное правительство, Рябушинского арестовали. Премьер Керенский его освободил, а после революции в октябре бывший владелец банков и закрытого «Утра России» оказался в эмиграции, где умер вслед за Лениным.
На фасаде «Утра России» сохранился барельеф рабочего, вертящего маховое колесо с надписью: «Вся наша надежда покоится на тех, кто сам себя кормит». (Я застал на Историческом музее надпись: «Религия — опиум для народа».) Такими высказываниями и барельефами по «плану монументальной пропаганды» Ленин велел оформить фасады зданий «Красной Москвы».
Рядом с «Утром России» в Большом Путинковском переулке, 7, сохранился пышный четырехэтажный дом с декоративным карнизом, колоннадами в ионическом стиле, появившийся в 1903 году по проекту Константина Бурова, успевшего до революции заполнить центр десятком подобных зданий. В доме обитали люди, бежавшие из России в 1917 году. При советской власти после ремонта и надстройки тремя этажами в 1949 году отдельные квартиры здесь занимали не бедные люди, известные в Москве, стране и во всем мире. Жил здесь великий дипломат, обязанный своей фамилией деревне Старые Громыки, вблизи города Гомеля Минской губернии. Там в бедной белорусской избе случился такой эпизод в его детстве:
«Когда я был малышом, можно сказать, еще пешком под стол ходил, услышал я как-то от бабушки необычное слово. Не помню, в чем я провинился, но она мне погрозила пальцем и сказала:
— Ах ты демократ! Зачем шалишь?».
В год Октябрьской революции будущему министру иностранных дел СССР Андрею Громыко исполнилось 8 лет. Его мать слыла в деревне «профессором» за пристрастие к книгам. Сын унаследовал ее увлечение. В детстве прочитал «Фауста» Гете. Очаровался «Илиадой» и «Одиссеей», о чем в мемуарах написал: «Сотканный из далекой были и легенд мир, населенный героями троянской эпопеи, находится на особом счету у человечества. Сколько бы ни спорили историки и археологи о деталях, относящихся к этой эпопее, творения гениального ахейца с течением времени не только не тускнеют, но светят еще ярче, чем прежде». Значит, прочел и комментарии «о деталях».
(Скажу откровенно, в МГУ, когда по программе первого курса на филфаке проходили античную литературу, дальше врезавшейся в память первой строки Гомера: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына», — я не продвинулся и был в этом положении не одинок.)
Бесплатное образование в СССР позволило сыну бедняка получить специальность в профтехшколе, поступить в техникум, Минский сельскохозяйственный институт, защитить диссертацию кандидата экономических наук. Далее в судьбу вмешалась политика партии. Группу молодых ученых из столицы Белоруссии перевели в столицу СССР. Но побыть ученым секретарем Института экономики Академии наук долго не пришлось.
Тогда поредевшие ряды дипломатов, старых членов партии, в частности, евреев, изгнанных со службы или расстрелянных в
В 1939 году его вызвали в Кремль на заседание Политбюро. Там увидел и услышал Сталина (которому очень понравилась его фамилия), обратившегося к нему со словами: «Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника...» В закрытом ателье за казенный счет ему пошили модный костюм. Из Европы океанский пароход под названием «Рекс» доставил советника с сыном и женой, бывшим зоотехником совхоза, в Нью-Йорк.
Спустя четыре года на посту посла Громыко сменил в Вашингтоне старого большевика Литвинова. Командировка в США длилась восемнадцать лет, Громыко стал с советской стороны основателем Организации Объединенных Наций, добился при голосовании принципа единогласия великих держав в Совете Безопасности, служащего России поныне.
Еще дольше, 28 лет, возглавлял Громыко Министерство иностранных дел, как никто долго за всю историю российской дипломатии. Иностранцы поражались тактом, памятью, «умопомрачительной компетентностью», считали его на восьмом десятке лет «самым информированным министром иностранных дел в мире».
За твердость в переговорах называли Мистером Вето, Мистером Нет, против чего он не возражал, заметив в воспоминаниях: «Мои „нет“ они слышали гораздо реже, чем я их „ноу“, ведь мы выдвигали гораздо больше предложений». Таких инициатив он насчитывал сто.
На публике, на снимках этот министр СССР выглядел мрачным, но сотрудники знали шефа как остроумного человека. Илья Глазунов рассказывал мне, что, когда писал его портрет, неожиданно услышал от Громыко анекдот:
«Вышел маршал Жуков после доклада Сталину и сказал в приемной:
— Жопа с усами!
Поскребышев, секретарь, поспешил в кабинет:
— Товарищ Сталин! Маршал Жуков сказал: „Жопа с усами!“
— Верните маршала!
— Товарищ Жуков, кого вы имели в виду под словами: „Жопа с усами?“.
— Гитлера, товарищ Сталин!
— Товарищ Поскребышев, а вы кого имели в виду?».
По одной из легенд, во время переговоров в Кремле над головой госсекретаря США свисала старинная люстра — и он, опасаясь, что в ней спрятан фотоаппарат, прикрывал свои бумаги ладонями. Заметив это, Громыко сострил: «Думаете, там спрятана камера? Вы правы. Но не волнуйтесь. Эта аппаратура вмонтирована туда еще во времена Ивана Грозного».
Современные аналитики признают за Громыко две непростительные ошибки. Одну во внешней политике, когда он поддержал ввод войск в Афганистан. Другую ошибку совершил во внутренней политике. Перед тем как в марте 1985 года состоялось историческое заседание Политбюро, где выдвигалась кандидатура на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, между ним и Горбачевым произошел такой диалог:
— Андрей Андреевич, надо объединить усилия: момент очень ответственный.
— Я думаю, все ясно.
— Я исхожу из того, что мы с вами сейчас должны взаимодействовать.
Длилось взаимодействие недолго. Громыко покинул кабинет министра иностранных дел, стал формальным главой государства. В 1988 году ушел на пенсию и вскоре умер.
Кроме него в Большом Путинковском переулке, 7, жили другие великие люди, но об этом — далее.
