"2 июня 1999 года Простите меня, родные... Мир рухнул. Он бросил меня... Тема меня разлюбил. Я знаю, вы все меня ненавидите. Вы ненавидите меня так же, как ненавидели моего Митю, моего милого малыша. Вы ненавидели Тему, ненавидели наш союз. Вы гнали меня с моим ребеночком из дома на улицу. Так забирайте же все! Я оставляю вас в вашей квартире, с вашей мебелью, со всем вашим. Дорогие мама и бабушка, вы никогда не поймете меня. Прощайте. Я все всем прощаю. И по-прежнему люблю Темочку. Нет больше малыша. Нет больше нашей с Темой любви. Не будет больше и меня. Я не могу жить без него, не хочу. Прощайте... И передайте ему, что до последнего вздоха я продолжала любить его больше жизни. Артем! Я умерла, так и не узнав, почему же ты разлюбил меня. Я любила тебя. Я люблю тебя. И буду всегда любить, но... там. 2.06.99 год. Прощайте. Ваша "несбывшаяся" Надежда". Надя не умерла. Возможно, она все-таки узнает, почему Артем разлюбил ее. По крайней мере у нее будет возможность спросить об этом. Если, конечно, после всего пережитого ей этого захочется. Сейчас она лежит в токсикологическом отделении Склифа, куда два дня назад ее привезла "скорая помощь" с диагнозом передозировка психотропными веществами, суицид. За сутки через приемное отделение токсикологического центра института имени Склифосовского проходит около тридцати больных. Иногда меньше, иногда больше. Это не простое отделение и не простые больные. Сюда попадают люди, пожелавшие свести счеты с жизнью. Из десяти-пятнадцати случаев только в одной истории болезни нет записи "суицид". Врачи, возвращающие к жизни людей, которые провели без дыхания от 5 до 20 минут, называются токсикологами-реаниматологами. В связке с ними работают психиатры. Это доктора самой высокой квалификации. Ангелы-хранители отчаявшихся душ. От Склифа, как от тюрьмы, не зарекайся Когда я ехала в Склиф на суточное дежурство, мне не давали покоя два почти шекспировских вопроса: "Как это — покончить с собой?" и "Как это — спасать жизнь человека, который не хочет жить?" Но знакомство началось с прозы. Заведующий отделением представил меня дежурной бригаде. Токсикологи Михаил Михайлович Шенгелия, Резо Белтадзе, Кирилл Сорин и психиатр Дмитрий Владимирович Авертян — все как на подбор, прямо-таки красавцы. А санитар Дима вообще как две капли воды похож на доктора Картера из сериала "Скорая помощь". Медсестра Таня сразу же налила мне тарелку супа. "На голодный желудок тут не работают, — пояснил доктор Шенгелия. — Не дай бог тошнота, головокружение..." — Только не пиши, как много врачи матом ругаются, — предупредила Таня-кормилица. — Доедай, и пойдем тебе за халатом. Едва я успела облачиться в униформу, приехала "скорая помощь". На кресле-каталке в отделение ввезли женщину с кровавыми бинтами на запястьях обеих рук. — Резаные раны предплечий. Суицид. А вообще-то у нее рассеянный склероз, — без эмоций доложил врач "скорой". — Сопровождает сын. Нине Андреевне 46 лет. Из разговора с врачами выяснилось, что у нее прекрасная семья, замечательный муж, двое сыновей, дочка-отличница... Только устала от собственной беспомощности — тринадцать лет склероз мучает. "Не хочу больше семье надоедать. Освободить их хотела, чтобы легче жилось". 15.56 — записала время Татьяна, и Нину Андреевну увезли в операционную зашивать раны. А мы уселись на телефон: отправлять телефонограмму в психиатрическую больницу. — Сегодня поступлений будет немного, — сказала Таня, флегматично закуривая. — У нас есть примета: если на дежурстве первой привезут женщину — трудные сутки будут. Сегодня, до твоего прихода, первым был мужчина, так что лучше шла бы ты домой спать... Может, от вида крови, а может, почему-то еще у меня закружилась голова. Мысли начали путаться. Показалось, что, если сейчас войду в операционную, обязательно потеряю сознание. "Выпей таблетку, а лучше две — полегчает", — посоветовал Дмитрий Владимирович. Выпила. Помогло. 16.40. Двери отделения опять распахнулись. Почему-то не врач, а милиционер ввел к нам молодого кавказца. — Задержан при попытке ограбления кассы в Охотном ряду. В камере достал из кармана лезвие и полоснул по руке. — Кому ж охота в тюрьме сидеть? — резюмировала Татьяна. — Имя? Возраст? В операционную... Гоча (грабитель) скрылся за дверью операционной. В приемном покое вновь тишина. Доктор Картер картинно курил. Регистратор Нина дописывала историю болезни. Вдруг из-за дверей раздался крик. Громкий, взывающий о помощи крик. "Убивают! Помогите! У-би-ва-ют!" Пулей вылетев в коридор, наткнулась на психиатра Дмитрия Владимировича. — Что, приехала "скорая"? — Да нет, это "резаная рана" кричит, пытается привлечь к себе внимание. На самом деле ему не очень-то больно. Пойдем, посмотришь, как хирург швы накладывает. Когда мы вошли в операционную, "рана" уже успокоился. Услышав, что кто-то вошел, повернул голову. С секунду он смотрел на доктора Авертяна, потом перевел свой взгляд на меня, словно решая, к кому лучше обратиться. И... опять закричал. За сутки, проведенные мною в Склифе, в операционной побывало восемь неудавшихся самоубийц с резаными ранами. К счастью, никого из них не пришлось госпитализировать. Ноу-хау с того света Следующего больного привезли в 17.50. Мальчишка, 17 лет. Зачем он "съел" 35 таблеток клофелина, не знает никто. Ни он сам, ни его мать: "Учится хорошо, наркотики не употребляет. Одно слово — домашний ребенок". Верно говорят: чужая душа потемки... В течение месяца центр отравлений принимает в среднем 500 человек. За год — до 5 тысяч. Эта статистика постоянно растет. Сезонное обострение у самоубийц наблюдается весной: в марте-апреле кривая попыток суицида делает резкий скачок вверх. Пик приходится на самый конец марта — начало апреля. Ближе к маю число попыток самоубийств снова "приходит в норму". По наблюдениям реаниматоров, чаще всего решают покончить с жизнью либо из-за несчастной любви, либо из-за проблем с родителями. Постоянный рост безработицы тоже вносит свой вклад в число самоубийств. Надо отметить, что чаще всего суицидальные склонности имеют психически нездоровые люди. Возраст самоубийц — от 16—17 лет до бесконечности. Чаще всего наложить на себя руки решаются вполне взрослые люди, от 20 до 50. Режут вены. Глотают таблетки. Пьют жидкости вроде уксусной кислоты, электролиты, "Карбофос", крысиные яды... В способах ухода из жизни москвичи на редкость изобретательны. В состоянии, в котором это чаще всего случается, — нет. Почти половина всех отравлений происходит по пьянке или в состоянии наркотического опьянения. Кстати, о наркотических опьянениях. Очень часто в токсикологический центр Института Склифосовского с диагнозом передозировка героина или какого-либо другого наркотика попадают бывшие пациенты модных ныне коммерческих наркологических центров. Такие больные, понимая, что дорогостоящее лечение не помогло, либо делают себе "золотой" укол (передозу), либо глотают психотропные таблетки. "Радедорм, 50 таблеток", "клофелин, 40 штук", "феназепам, 38", "тазепам, 20", "димедрол, 50" — вот записи, которые чаще всего встречаются в журнале регистраций. "Передозировка героина". — Эуфиллин? — переспросил доктор у насмерть напуганной мамы только что поступившей шестнадцатилетней пациентки. — Сколько, ради бога, скажите, сколько она проглотила? — Не знаю. Штук десять или двадцать. Вы отпустите ее домой? — Сегодня нет. Вы же знаете, эуфиллин — сердечно-сосудистый препарат. Ваша девочка должна остаться в больнице. Лену привезли в 23.30. Запись на сопроводительном листке: "Елена Оленина, 16 лет. Передозировка эуфиллина. Суицид". Что толкнуло Лену на этот шаг? Ответила мама: "Послушная девочка. Единственный раз в жизни поругалась со мной — и вот". У самоубийц обострение в полнолуние. У наркоманов — в полночь Ближе к полуночи машины "скорой помощи" стали приезжать одна за другой. — Хоть очередь из них выстраивай! — жаловалась Нина. — Я уже записывать не успеваю. Так. Димедрол. 50 таблеток. — О, димедрол! Сейчас, Оленька, ты увидишь, что значит "белены объесться", — обратился ко мне Кирилл Сорин. Но тут вмешался врач "скорой помощи": — Ничего не получится, она проглотила еще шесть таблеток радедорма. Он перебьет димедрол на какое-то время. — Да, действительно. Придется подождать. Зато когда радедорм отпустит... Мы пошли принимать больную. — О, да тут героин! — воскликнул Кирилл, показывая нам с Димой руки пациентки. — Видите следы от инъекций? Ну-ка, доча, открой глаза, покажи нам свои зрачки, — доктор приподнял "доче" веко. — Странно, сейчас вроде все в порядке. Но руки-то, руки! Не спи! Как тебя зовут? Яна? — Дайте кто-нибудь сигарету! — открыла она глаза и начала трястись. Действие радедорма заканчивалось. Ее трясло все больше и больше. Зрелище жуткое. Мне стоило больших усилий заставить себя не сделать шаг назад. — Сигарету, говоришь? А героина тебе не дать? Скажи, ты сегодня кололась? — Можно и героина, если есть. Я уж почти сутки не кололась, меня "подламывать" начинает. Диалог доктора Кирилла с любезной Яной прервал раздавшийся в коридоре детский плач. Этого еще и не хватало. И так уже две "скорые" во дворе стоят. Выхожу в приемную. Плачет мальчик. На вид лет десять — маленький, щупленький. Дрожит весь. Теребит за халат, просит: — Сделайте, пожалуйста, хоть что-нибудь. У меня мама... (всхлип...) — Что? Что случилось с твоей мамой? Где она? — Там, — мальчик махнул рукой, — там, в машине. У нее ломка. Героиновая, — это слово он произнес очень тихо, почти что одними губами. — Помогите, доктор, пожалуйста, помогите! Незадачливую мамашу уже вели врачи "скорой". Она едва перебирала ногами. Видно, что каждое движение причиняет ей невыносимую боль. — О-ой, господи! — застонала она. — Ой, дура я, дура. Ирой меня зовут. Дура я-а-а, наркоша е...уча-я-а-а... Ирину с трудом усадили на кушетку. Как ни странно, мне почему-то стало жалко и ее, и ребенка. Она не была ни злой, ни грубой, как ее "предшественница". Та, кстати, лежала на соседней кушетке и, обнаружив поблизости "товарку", начала действовать еще увереннее — стала требовать у врачей уж если не дозу, то хотя бы таблетку трамала. Ирина в это время тихонько стонала и ждала, что с ней будет. Иногда просила: "Сделайте же хоть что-нибудь. Хоть на полчаса. Чтобы ребенок не боялся". Она наркоманка, это правда. Но на героин ее подсадил собственный муж. А ломка у нее оттого, что муж уехал за "белым" и уже сутки не появляется. — Я работаю, — будто оправдываясь, стонет Ирина. — Проституток на Кантемировке продаю. Вы не смотрите, что я сейчас такая. Это из-за ломки. Вы думаете, мне нравится героин? Да я его терпеть не могу! Это муж решил мне фигуру подправить. Жирная была — ужас. Сейчас я вешу 50 кило. При росте метр семьдесят... Около получаса мы с Таней пытались найти Ирину вену. Но вен у нее нет. "Дороги" есть, а вен нет. — А на ногах у тебя вены есть? Там хоть ты не кололась? На левой ноге мы с Татьяной наконец нашли "чистую" вену. Часы показывали 1.28. Все это время ее сынишка Никита сидел в коридоре, дожидаясь маму. Яну тем временем отправили в госпитальное отделение. В комнате с белым потолком с правом на надежду В палате темно и тихо. По противоположным углам разъехались три кровати. В самом дальнем, по-детски свернувшись калачиком, спит Димка, Доктор Картер. Аня, с которой наконец сняли капельницу, тоже сладко спит. Я на цыпочках, чтобы не разбудить, подошла к ней. Вспомнила "скорую", на которой привезли Аню. ...Часы показывали четверть девятого. Мы сидели в ординаторской. "Доктора, "скорая"!" — крикнула медсестра в микрофон селектора. Трое врачей — токсиколог, психиатр и дежурный доктор — вышли в приемную. Я следом. Медсестра Нина, заменявшая заболевшего регистратора, записывала данные в амбулаторную карточку. Рядом стоял Анин папа. Поседевший невысокий грузин лет шестидесяти, с глазами, в которых, казалось, будь они меньше, не могло бы поместиться столько страха и тревоги за дочь. Он молчал — не хотел мешать докторам. Только иногда, еле слышно ступая, подходил к двери и заглядывал внутрь. — Успокойтесь, с вашей Аней все будет в порядке, — пообещала я, проходя мимо. — Вы хорошо себя чувствуете? Побудьте здесь. А в смотровой палате приемного отделения над Аней уже склонились врачи: — Не спи, доча, не спи! — тормошил ее доктор. — Открой глаза, посмотри на меня, доча. Тебя как зовут? — Аня, — ответила "доча" и открыла глаза. Огромные голубые, такие же, как у отца, глаза, полные страха перед смертью и неизвестностью. Была ли она красива? Возможно, но неестественно-смертельная бледность и болезненная заторможенность делали красоту почти незаметной. Ане 26 лет. — Пульс замедленный, давление очень низкое, — сообщил Дима, — дыхание ровное. "Скорая" делала промывание желудка. К Ане подошел психиатр: — Скажите, зачем вы проглотили эти таблетки? — Не знаю. Так все навалилось, я очень устала. Дома, на работе, да где угодно... Я от всего устала, мне не хотелось жить... Папа вызвал "скорую", спасибо ему огромное. И вам спасибо, что умереть не дали. Аню пришлось госпитализировать. Ночь Аня провела под капельницей, а утром ее уже выписали домой. Через полчаса после того, как Аня уехала, ее место уже заняла другая больная. — Передозировка героина, — кивнул мне Картер. Полдевятого утра. Отдежурившие ровно сутки врачи еле держатся на ногах. Они пытаются поставить ей капельницу. — Я не хочу жить! Я сама так захотела! Это был "золотой" укол. Я не могу жить без героина. И с ним тоже. Дайте мне умереть! Наташа кричит, матерится, вырывается. Ей всего 23 года. На ее исколотых руках, как несколько часов назад на руках наркоманки Иры, нет ни одной вены. — Придется в бедро, — говорит Михал Михалыч. — Не надо, — пытается сопротивляться Наташа. — Не надо, у меня месячные! Но у нее больше нет сил: героин сделал свое дело — начало прерываться дыхание. — Держите руки, чтобы она не дернулась. Короче, Склифосовский... Это было через полчаса после Аниного отъезда. Не знаю, поблагодарил ли врачей Анин папа, но от таких пациенток, как Наташа, доктора вряд ли дождутся даже слов благодарности... В институте Склифосовского — самый высококвалифицированный персонал. Здесь — лучшие в России лекарства, о многих из которых даже не знают в других больницах. И здесь — самая маленькая зарплата. — Не надо писать, что самая маленькая, — попросил заведующий приемным отделением Михаил Михайлович Шенгелия. — Зарплата у нас такая же, как и у всех врачей. Побольше, конечно, чем в районных поликлиниках. А что поделаешь? Приходится крутиться. Многие подрабатывают, где могут. Иногда "благодарят" и больные. Такое, правда, редко случается. Из сорока человек "благодарствует" дай бог один. Обычно тысяча-полторы в месяц выходит. Моя жена зарабатывает раза в три больше. Приходится у нее занимать. Реаниматология — вообще не женская профессия. Поэтому у нас больше мужчин. Только медсестры почти все женщины. И все молодые. Средний возраст медперсонала токсикологии — 25—35 лет. На одну ставку здесь не работает никто. Берут дополнительные дежурства. Ставка включает в себя шесть суточных дежурств. Кто-то работает на полторы, кто может — на две ставки. — И вообще, — смеется Михал Михалыч, — это человека должно хватить зарплате, а не зарплаты человеку! Надю Бондареву, которой вчера исполнилось двадцать два года, сегодня утром выписали домой. Если честно, я не думала, что ее удастся спасти. Мне казалось, что эта девушка так и останется чьей-то "несбывшейся" Надеждой. Во всяком случае, именно так она выглядела в ночь на одиннадцатое мая. — Да ладно тебе, — похлопал меня по плечу Доктор Картер, — сейчас только половина второго. Обещаю, до утра ты увидишь и не такое. В конце концов это "скорая помощь". И их мы тоже поставим на ноги. А с Надей Бондаревой все будет в порядке. Смертность в токсикологическом центре Института Склифосовского никогда не превышает 4%. В приемном отделении смертельных исходов не бывает вообще. То, что Аня Лычева провела на больничной койке всего двенадцать часов (из них почти половину под капельницей), а утром была выписана домой, — для Склифа обычное явление. То, что в обычных больницах занимает четыре-пять дней, здесь делают за сутки. Которые спрессованы в жизнь... P.S. Имена героев материала изменены.
