Младшая из трех сестер Цветаевых, Ася, как ее называли домашние, не дожила чуть больше года до 100 лет. Сегодня Анастасия Ивановна могла бы отметить свое уже 105-летие. В редакцию "МК" случайно попали уникальные пленки с записью бесед композитора и историка Владимира Соловьева с Анастасией Ивановной, сделанные в 1986 году. Тогда она сказала: "Можете гордиться тем, что это мое последнее интервью. Я их имела несколько, и мне уже достаточно. На известность мне наплевать, у меня ее больше, чем нужно, и она только вредна. Мне нужно работать и писать". Никогда ранее эти ее рассказы нигде не публиковались. Известная писательница вспоминала о поэте Марине Цветаевой, своих первых опытах в амурных делах, неудачах в кулинарии, детских играх с Максимом Горьким и о многом другом... ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК — Мы вдвоем с Мариной влюбились в одного молодого человека. Это был 23-летний ученик нашего отца, переводчик Гераклита, еще студент. И он тоже влюбился в обеих, потому что тоже не мог решить, кого из нас выбрать. А потом он решил, что если он так влюбился в доме у профессора, то должен сделать предложение старшей по возрасту дочери. Тогда мне было 15, а ей 17 лет. А она вовсе не собиралась выходить замуж — для нас в то время влюбиться вовсе не значило стать женой, какой кошмар! Мы хотели быть свободными, писать стихи, прозу. Поэтому она ему отказала, и все это кончилось ничем. Но остались прекрасные стихи об этой любви, которые мы и прочитали впервые публично. ФУРОР ГИМНАЗИСТОК — Наши с Мариной голоса были настолько похожи, что старшая сестра из соседней комнаты не отличала, кто говорит. И голоса, и интонации были одинаковые. Первый раз публично мы с ней выступали осенью 1911 года в обществе "Эстетика", где читали стихи "Зимняя сказка": Мы слишком молоды, чтобы забыть того, кто в нас развеял чары. Но чтоб опять так нежно полюбить — мы слишком стары. Там было такое правило: все выступления принимались молча, не аплодируя. И надо было уметь понять, что твое выступление удалось. Но когда мы с Мариной, еще в гимназических платьях, окончили читать стихи, то, наверно, в ответ на последнюю строчку раздался шквал рукоплесканий, как будто рухнуло что-то. А мы читали очень тихо, без всяких жестов, не так, как теперь читают. Кстати, я уже говорила об этом публично, поэтому могу повторить. Когда я уже в старости выступала с Беллочкой Ахмадулиной, я сказала, что хуже стихов никто никогда не читал, чем Василий Иванович Качалов. Он чудно читал прозу, но и стихи он тоже читал как прозу: с запятыми, восклицательными знаками, нарушая ритм. Я никогда не заучивала специально Маринины стихи — она их прочитывала мне 2—3 раза, и этого было достаточно, потом мы читали уже вместе. МАКС НА ШЕЕ И НЕПРИЛИЧНЫЕ ПЛАТЬЯ — Мы жили в Ялте в последнюю зиму жизни нашей матери, которая болела туберкулезом. Над нами жила Екатерина Павловна Пешкова со своим сыном Максом, которому тогда было 8 лет. Мы с ним часто играли во дворе, и я катала его на себе верхом. А Екатерина Павловна говорила: "Макс, как тебе не стыдно! Ведь Асе трудно, ты же тяжелый!", — и настаивала на том, чтобы я его спустила... Уже в военные годы я восхищалась его "Детством" Горького, а в 1927 году написала ему письмо. Тогда ему было 30 лет и он жил в Сорренто. Он сразу прислал мне приглашение к себе... Мне нужно было прилично приехать из Союза, чтобы на меня не обращали внимание. И я захотела остановиться на один день в Вене, чтобы купить пару платьев. Но когда я зашла в магазин, то увидела, что они все короткие, до колен, а мне это уже было неприлично — мне было 33 года. Тогда я выбрала два платья с большими матросскими воротниками, остановилась в гостинице и перешила их. Я разрезала на части эти воротники, и, так как платья были довольно узкие, легко удлинила их... ОБРЫВКИ ИЗ ПРОШЛОГО — Мне 92-й год, и я считаю, что совершенные идиоты американцы, которые говорят: "Time is money" — "Время — деньги". Любым искусством, ремеслом мы можем заработать себе денег, сколько хотим, а времени себе не можем прибавить и получаса, поэтому мне сейчас важно в жизни ни одного часа не тратить зря. Или работать, или отдыхать. – Я помню себя лет с трех. А когда мне было 6 лет, мы переехали в Тарусу. Очень редко мы добирались на дачу (в 1,5 км от дома) пароходом по Оке, чаще ездили в повозке с бубенчиками. Каждый год мы оставляли на даче кучу вещей, и за все время нас ни разу не обокрали и ничего не пропало. А между тем там были люди — плотогоны, которых боялись. Они перегоняли плоты по Оке, и наверняка среди них было много не верующих ни в какого Бога, которые могли убить или украсть. – У нас в гостиной стоял рояль. Наверное, за некоторое время до того, как умерла от голода Маринина трехлетняя дочь Ирина, в 1920 году, Марина поменяла этот рояль на мешок черной (ржаной) муки... ПРАЗДНИЧНЫЙ ПУДИНГ ОТ МОЛОХОВЕЦ — У нас была прислуга — Устюша. Мы всегда отпускали ее на воскресенье, и в этот день я сама должна была готовить. В книге было написано, что белой муки надо взять столько-то. Я поискала в Устюшином царстве муку, взяла самую белую, даже голубоватую, и сделала пудинг. Он чудно пах, когда испекся, на всю квартиру. Я положила туда изюм, цукаты, всякие запахи, которые тогда продавались. Но, когда мы поставили его на стол, он не поддавался никакому ножу. Борис (муж Анастасии Цветаевой. — М.К.) сказал: "Позволь, я сейчас принесу косарь". Но это было совершенно твердое яичко — оно благоухало, но не поддавалось. "Это сатанинское кушанье, надо ударить его посильнее", — сказал Борис. Пудинг раскололся на две части, и оттуда посыпались цукаты и орехи... Я так и не поняла, почему так случилось. Когда вечером пришла Устюша, она сразу спросила: "Где же торт?" Борис галантно подвел ее к помойному ведру и показал, что торт лежит там. Устюша пошла на кухню посмотреть, что же я взяла, и, вернувшись, сказала: "Эх, видно, что господа!" Оказывается, я сделала его на крахмале (картофельной муке)... БАБУШКА-ПОЛИГЛОТ – С 5 лет я начала учить внучку Риту (первая дочь Андрея Трухачева, сына Анастасии Цветаевой. - М.К.) английскому языку. С 7 лет мы с ней свободно разговаривали только по-английски. В 12 лет она перешла в 5-й класс, и мне многие говорили: "Как ей теперь будет легко учиться, она же все знает". Я ответила: "Неужели вы думаете, что я ей дам проходить всю школу то, что она уже знает? Я включу ее во французскую группу". На каждое лето я ее забирала к себе, и мы с ней за лето проходили тот учебник, который ее класс будет проходить весь следующий год. Но точными науками Рита никогда не интересовалась: ни математикой, ни химией. Когда начался 11-й класс, Рита сказала: "Здесь учиться вообще нечему, все повторение". Влюбилась в какого-то мальчишку, ходили они в кино... Когда она получила аттестат, там было 9 троек по всем предметам и лишь одна пятерка по-французскому. Это поражало потому, что пятерок по языкам вообще не ставили — их очень плохо преподавали... Но у остальных-то были хоть четверки по всем предметам, и я сказала начальству в школе: "Куда же она сможет поступать с одной пятеркой?" При царе обязательно учили в школе два языка — немецкий и французский, а в советских школах оставили только один язык. Руководство сделало исключение — проэкзаменовало Риту по английскому языку и поставило в аттестат еще одну пятерку. Потом она собралась поступать в педагогический институт, и тут выяснилось, что надо сдавать немецкий язык. Я ей сказала: "Не бойся, подавай документы. У нас есть 10 дней, и мы с тобой будем усиленно заниматься немецким". За 2 недели мы прошли учебник, и она поступила. ТРОИЦА ЕЛОЧЕК: МУСЯ, ЛЁРА, АСЯ — Мы были три папины дочки. Сестра Валерия была старше меня на 12 лет и на 10 лет старше Марины. С тех лет, что я себя помню, у нас в саду росли три елочки: одна была Мусей, вторая — Лёрой, третья — Асей. Они росли напротив наших светелок. В 1959 году, после долгого отсутствия, я приехала из Москвы в Тарусу (где прошло детство сестер Цветаевых. — М.К.) к моей старшей сестре. Мы встретились (Марины не стало еще в 1941 году), и Лёра сказала мне: "Пойди на нашу дачу и посмотри: наши с тобой елочки живы, а Муся засохла". Я пошла посмотреть — так и было... Последний раз я была там давно, и больше мне туда не хочется ездить — для меня это большое кладбище: в 1904 году там умер на нашей даче Борис Усатов, в 1906-м — наша мать, в 1966-м умерла Валерия Цветаева, моя старшая сестра, а за семь месяцев до этого я везла туда урну с прахом ее мужа. Теперь все это сровняли с землей и сделали танцплощадку.
