МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ Прошу читателей не относиться к моему роману как к историческому источнику. Все события, в нем описанные, полностью придуманы, а совпадения имен, отчеств и фамилий его героев с реальными персонажами русской истории конца ХХ века — случайная вещь. Грачев нервничал: он уговорил Ельцина лететь в Завидово вертолетом, борт должен подняться в 12.45, а в Завидове, оказывается, ветер, переходящий в бурю. Ну какого черта — да? Кто тянул его за язык? Всякая инициатива наказуема, Грачев понял это давным-давно, еще в Каунасе, когда он командовал взводом, но так уж устроен русский человек: все ему хочется сделать как лучше... Летом, когда приезжал генерал Пауэлл, председатель объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США, Грачев повез его в Тулу — к генералу Лебедю, в лучшую воздушно-десантную дивизию Советского Союза. Грачев ходил гоголем. Он был самым молодым (Язов выдвинул!) командующим Воздушно-десантных войск страны за всю их историю. В июне 91-го Язов и Ачалов, его заместитель, посетили Вашингтон, где Пауэлл (не без ехидства, конечно) демонстрировал перед ними боевую мощь Нового Света. "Вы-ё... мастерски", — хмуро заметил Ачалов. Сейчас — высокий ответный визит. Пауэлл уже въезжал на полигон, как вдруг поднялся такой ураган, будто ветер решил уничтожить всю землю сразу. Грачев смутился: "Господин генерал, рисковать людьми не будем!" Но после двух стаканов за боевую дружбу между СССР и США молодой командующий разгорячился: "Офицеры, слушать приказ! Самолеты — в воздух!" Лебедь и Пауэлл стали его отговаривать, причем Пауэлл испугался не на шутку: "Мистер главнокомандующий, зачем? Ветер стихнет, тогда..." Нет, надо знать Грачева. "Сейчас увидите, суки, как умирают русские солдаты!" Перепуганные ребятишки-десантники разбежались по самолетам. Для них приказ Грачева — это приказ Родины. В итоге: шестнадцать перебитых ног, одна сломанная спина и один труп. Увидев, как бьются люди, Пауэлл протрезвел: "Господа, что вы делаете?! Зачем?.." В горах Гиндукуша, где Грачев воевал целых пять лет, он — герой Афганистана — был дважды контужен, получил семь ранений (два серьезных и одно очень серьезное), прыгал с горящего вертолета и дважды подрывался на мине-ловушке. В войсках Грачев был живой легендой. Десантники его обожали, московские генералы — побаивались. В декабре 86-го разведотряд Грачева попал в засаду. "Духи" подстерегли десантников в скальном разломе возле селения Баях. Погибли пять человек, Грачев знал их поименно: Алексей Кастырной, Иван Поташов, Сергей Осадчий, Владимир Токарев и Борис Местечкин. Грачев тут же поднял дивизию, "духов" поймали, и Грачев лично, перед строем, расстрелял их из своего автомата... Все войны в конце ХХ века — бандитские, где подвиг ничем не отличается от преступления. Афганистан стал звездным часом молодого генерала Павла Грачева. Но когда человек, превратившийся (за пять лет войны) в головореза, вдруг, буквально в одночасье, становится министром обороны России, это все-таки слишком смелая кадровая политика. Если бы министр обороны России не был головорезом, не было б и Чечни. Кровь в Грозном — это его тоска по Афганистану. И — водка. Грачев пил много, постоянно, причем пил (если он был не один) из своей старой командирской кружки, то есть — без меры... — Соедините меня с Коржаковым, — распорядился Грачев. Он кругами ходил вокруг старого дачного дома. Каждые пятнадцать минут дежурный адъютант докладывал метеосводку. Ничего хорошего: шквал. — Это я, Саша, — тихо сказал Грачев. — Знаешь, тут докладывают... над лесом буря, лететь нельзя... — Над каким еще лесом? — насторожился Коржаков. — В Твери, Саша. — А, в Твери... — протянул Коржаков. — В Твери, значит? Над полями да над чистыми? — Над ними. Санек... а, Санек... Доложи Борису Николаевичу, пожалуйста... — А ты, командир, сам позвони. Не стесняйся, командир! Так, мол, и так, товарищ Президент Российской Федерации, я, боевой генерал Грачев, хотел вы-ё перед вами, но погорячился, в сводку не глянул... Грачев не любил Коржакова: он злой, а злые люди — кусачие... — Ты, командир, че раньше думал? Ты где раньше был, командир? — Где?! В гнезде! Буря только что началась — понял?! — Вот и докладывай! — Саша! — Да пошел ты... Телефон поперхнулся лихорадочным тиком. Сволочь! Почему вокруг Ельцина столько сволочей? — Товарищ Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам! — адъютант вытягивался перед Грачевым так, будто хотел стать выше берез, — министр обороны товарищ Шапошников просит взять трубку! — Просит — значит, давай, — буркнул Грачев. Черный кейс с телефоном стоял рядом, на лавочке. — Генерал-полковник Грачев! Слушаю! — Приветствую, Пал Сергеич, — пророкотал Шапошников. По натуре Шапошников был оптимист, а оптимисты всегда действуют на нервы своей бодростью. — Ты скажи: мы летим или не летим? — Видимость — тысяча, облачность — сто, ветер — тридцать. Вот так, Евгений Иванович. — Понял тебя, — Шапошников задумался. — Значит, по асфальту? — А это не я решаю, Евгений Иванович. Я не Коржаков! С некоторых пор Грачев откровенно хамил министру обороны страны, но маршал этого как бы не замечал. — Я... думаю так, Пал Сергеич: может... в моем "членовозе" поедем? Я б за тобой заехал, тем более — разговор есть... Шапошников — министр, Грачев (по статусу) его первый заместитель. Кому за кем заезжать? "Новое мышление", — догадался Грачев. — А что, Евгений Иванович, есть вопросы? — Есть, Паша. Возникли. — Тогда, может, я подъеду? — А в кабинете, Паша, не поговоришь... Для Грачева не было секретом, что Шапошников боится собственной тени. — Буду рад, товарищ министр обороны! И жена будет очень рада. — Паша, сейчас не до жены, сам знаешь. — Не-е, я к тому, что перекусим... — Ну, жди! На самом деле Грачев относился к новому министру обороны вполне спокойно: Шапошников — мужик компанейский, не вредный, в генеральском застолье — откровенен, хотя сам почти не пьет. Год назад, в 90-м, Язов убедил Горбачева: если страна не хочет, чтобы ее солдаты и офицеры погибали от голода, армия сама должна зарабатывать деньги; крайне выгодно сдавать под коммерческие рейсы боевые самолеты и корабли. Президент СССР почему-то не сообразил, что на коммерческих рейсах будут зарабатывать не солдаты, а генералы. Грачев знал, что Дейнекин, главком ВВС, лично контролирует — с подачи Шапошникова? — всю коммерцию военного аэропорта "Чкаловский". Честно говоря, Грачев тоже хотел попробовать себя в бизнесе, но он, во-первых, не знал, как это делается, а во-вторых, был — пока — полководцем без армии, она подчинялась Горбачеву и Шапошникову, то есть что-то спереть ему было просто негде. Подошел адъютант: опять Коржаков. "Замучил, гад", — поморщился Грачев. — Чего, генерал? — А ничего, Паша. Нич-чё хорошего. Позвони, говорю, шефу, он ждет. — Ветер тихнет, слышишь? Сейчас будет хорошая сводка. — Позвони, бл... — Коржаков кинул трубку. Борис Николаевич был на даче. — Алло, у телефона генерал-полковник Грачев. Соедините с президентом. Пожалуйста. Ельцин тут же снял трубку. — Товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам, генерал-полковник Грачев! — Ишь ты... — хмыкнул Ельцин. — Теперь, товарищ президент, разрешите доложить по вылету на объект... — А што-о тут докладывать?.. — Ельцин не произносил, а как бы отрыгивал из себя слова. — Замутили, понимаешь, всех, напредлагали президенту, а теперь прячетесь... — Я не прячусь, — доложил Грачев. — Я на даче, Борис Николаевич! Ельцин был пьян. — Бо-орис Николаевич... — Шта? Я — Борис Николаевич, и шта?! Значит, так: вы — на вертолет, мы — в машины. Мы... на машинах поедем, вы едете по небу. Вопросы есть? — Никак нет, товарищ президент! Буду с гордостью вас встречать на объекте! — Тогда вот давайте, летите, — смягчился Ельцин. — Ну и осторожней там, понимаешь. — Есть, товарищ президент, быть осторожней! — Хорошо. Если получится — свидимся... еще. Ельцин повесил трубку. Любые ситуации Грачев оценивал по принципу "дважды два — четыре" и не имел привычки терпеть непонятное. Судя по всему, это действительно нравилось Ельцину. В чем-то главном Ельцин все-таки был на редкость примитивен, а примитивный человек не любит непонятных людей, он быстро от них устает. Грачев нервно ходил по дорожкам леса, похожего на парк: еще больше, чем хамство Ельцина, ему не нравилась предстоящая встреча с Шапошниковым. Он знал, что начальство, которое в личном общении с подчиненными, пусть даже высшими генералами, хочет, чтобы его не воспринимали как начальство, самое плохое начальство на свете. Новый министр обороны с удовольствием дружил бы абсолютно со всеми, но как только Горбачев проявлял волю, Шапошников безропотно рубил любые головы — направо и налево. Известив войска о своем вступлении в должность, Шапошников почти месяц чистил армейские ряды от влияния ГКЧП. Сразу, приказом №2, из армии был уволен космонавт Алексей Архипович Леонов, дважды Герой Советского Союза. Утром 18 августа генерал-майор Леонов, возглавивший отряд космонавтов после Юрия Гагарина, имел неосторожность подписать у Бакланова, главы ВПК, какую-то служебную бумагу. Вроде бы Бакланов что-то говорил ему о ГКЧП... И понеслось! Грачев хорошо знал Леонова: полет космонавтов Беляева и Леонова на аварийном "Восходе", выход Леонова в космос, чуть было не закончившийся трагически, и аварийная посадка (Беляев вручную посадил корабль) в снегах под Мурманском были легендой среди летчиков. Через неделю после отставки Алексей Архипович, любимый гость на всевозможных презентациях, столкнулся — на глазах Грачева — с Шапошниковым. — Что вы сделали со мной, Евгений Иванович? Лучше б убили, честное слово... — Слушай, Алексей, должность такая... ты пойми... в конце концов! Давай выпьем, хочешь? Шапошников улыбался широко, как голливудская звезда. Подошел адъютант: — Товарищ генерал-полковник! Министр обороны Советского Союза подъезжает к воротам. Прикажете отворять? Грачев терпеть не мог адъютантов: они смотрели не в глаза, а в рот. — Отворяй! Огромные "ЗИЛы" Шапошникова тяжело въехали во двор. Головной "ЗИЛ" в обиходе именовался "лидер", второй — машина спецсвязи. Ядерный "чемоданчик" был не только у Горбачева, но и, разумеется, у министра обороны, у начальников Генерального штаба; голосование происходило несколькими кнопками, то есть один Горбачев или один Шапошников ничего (в этом смысле) сделать не могли. Следом за "ЗИЛами" юркнула "Волга" с охраной, а машины ГАИ деликатно остались за забором: им здесь не место. — Павлик, я тут! — Шапошников открыл дверцу и, не вставая, свесил ноги на землю. — Здравия желаю, товарищ министр обороны! — прищурился Грачев, но честь не отдал. — Здравствуй, Паша. Шапошников протянул Грачеву руку. — Угостишь чем-нибудь старого летчика? — У... а то! Выпускай шасси! Грачев полуобнял Шапошникова и повлек его к беседке, где по-походному, без скатерти, был накрыт стол. — Слышишь, как птицы орут? — спросил Шапошников. — Я в природе не разбираюсь, — мрачно ответил Грачев. Странно все-таки устроены госдачи: асфальтовые дорожки постоянно напоминают, что ты — чиновник, а фонари и зеленые скамейки, напиханные среди деревьев, отбивают всякую охоту к уединению. — Подскажи, Павлик, что делать будем, — начал Шапошников. — Сначала пива холодного, и тут же — на коньяк! — Я не об этом. Ты знаешь, что будет в Завидове? — Охота. — Нет, Паша. Охоты не будет. — Тогда чего туда переться? Шапошников улыбнулся: — А это, Паша, вопрос философский. — Какой-какой, Евгений Иванович? — Философский. — Наливаю... — Мне коньяк. Хватит, хватит... — Н-ну, где моя командирская кружка?! Пузатое чудище из кривого белого алюминия находилось тут же, среди бутылок. — В Завидове, Паша, будет принято решение отделить Россию от Советского Союза. Твое здоровье! — А на кой хер, Евгений Иванович, ей отделяться? — Вот это, Паша, я и сам не пойму. — Значит, озаримся! Грачев по-гусарски согнул локоть и припал к кружке. — Меня с утра вызвал Бурбулис, — продолжал Шапошников, — ввел в курс. И попросил меня... как министра... переговорить с тобой. Упредить, значит. — Ишь как... — сморщился Грачев. — А Бурбулис, между прочим, мог бы и сам жопу поднять! — Ну, генерал, какое настроение? — Сказать "хреновое" — значит ничего не сказать. — И у меня, Паша, хреновое. Где-то там, наверху, каркнула ворона, напугала воробьев и притаилась, подлая, оторавшись. — ГКЧП тоже так начинался, — сказал Грачев. — Придумают черт-те что, а нас потом — к стенке. — Лучше к стенке, чем в отставку, — пошутил Шапошников. — Да это как сказать... Помолчали. В беседку ползла осенняя хмурь, небо как могло прижималось к земле — видно, от холода. — Зачем все-таки Союз рушить... а, Евгений Иванович? — Михаил Сергеевич осточертел, — объяснил Шапошников. — Ну и что теперь? — А как ты от него избавишься? Убивать — жалко, вот и приняли, значит, другое решение. Шапошников отвернулся. "Как же он их ненавидит..." — вдруг понял Грачев. — А с армией что будет, Евгений Иванович? — Бурбулис говорит, все вроде бы остается как есть; Генштаб в Москве, на месте, в республиках Москва руководит по общей линии, а по продовольствию, соцкультбыту и т.д. — местные. — Двойное подчинение? — Ну, вроде как. — Все ясно. — Что тебе ясно, генерал? — Офонарели, что... — Короче, Паша, я сам не понимаю: Россия — уходит, а осенний призыв — остается. Выходит, хохлов набираем как иностранцев, что ли? Так это уже не хохлы будут, это тогда наемники. Ты не смейся: округа как были, так и стоят, только статус у них, говорит Бурбулис, другой. Я, значит, спрашиваю: "Геннадий Эдуардович, объясните, Киевский военный округ — это теперь Группа советских войск под Киевом, я правильно понял? А он, бл..., обиделся, вроде я из него дурака делаю! Грачев захохотал так, как могут смеяться только военные. — Еще малек, Евгений Иванович... — Неудобно, слушай. Ехать пора. — ГКЧП тоже вот так начинался, — повторил Грачев, разливая коньяк. — Ну... — Почему, спрашивается, орут, что ГКЧП — военный переворот, а? Почему не вице-президентский? Там ведь Янаев был, верно? Они все... это ж не Картер, который как-то, рассказывали, говорил Беквиту накануне Ирана: "Знайте, полковник, если штурм провалится, за все отвечаю я, а не вы..." — Ельцин, Паша, все-таки... не Горбачев... — Да все они, Евгений Иванович!.. Грачев махнул рукой. — Что решаем, командир? — Шапошников поднял рюмку. — В тюрьму неохота, — медленно сказал Грачев. — Я тебя понял, Павел Сергеевич. — Да я знаю, что вы все знаете... — Так что решаем, ну? — Что, что... Видит Бог, застрелюсь я, Евгений Иванович, к чертовой матери...
