МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ Юрий Борисов, сын Олега Ивановича Борисова, снял художественно-публицистический фильм по дневникам своего отца "Пришельцам новым...". Действие происходит в Киеве, где артист работал, в Плесе, где он родился, и в Венеции, где он никогда не был. Мы все время думаем, что артисты живут какой-то особой, счастливой жизнью, и, как правило, не знаем ни этой жизни, ни этой судьбы. В этом месяце Олегу Ивановичу Борисову исполнилось бы 70. Его нет уже 5 лет. Для нас. Но не для его сына. —Юра, вы ведь не пошли по стопам отца, решили ставить оперы? — Да, я пошел в консерваторию и закончил факультет режиссуры оперы и балета в Питере. Зазвал меня туда папин друг Владислав Стржельчик, он преподавал там актерское мастерство. — А родились вы где? — В Киеве. Папу распределили туда после Школы-студии МХАТ, в Театр Леси Украинки. Он проработал там 12 лет, потом переехал в Ленинград, в БДТ к Товстоногову. Я закончил там консерваторию, и меня пригласил Борис Покровский в Москву, в Камерный театр. Я работал там лет десять, ставил музыкальные спектакли. Пока нас с отцом не схлестнуло желание работать вместе. Сначала это был его бенефис на телевидении — "Лебединая песня", его несыгранные драматические роли — отрывки из Хлестакова, Чичикова, Гамлета. Дальше два наших спектакля — "Пиковая дама" и "Человек в футляре": мы создали свою антрепризу. И закончилось все совместным фильмом "Мне скучно, бес". Это — 94-й год. После этого его не стало. — У отца такая нервная биография — Киев, Питер, Москва? — Одна из причин, почему он переехал в Москву, это я. Плюс у него начались разногласия с Товстоноговым — он проработал в БДТ 18 лет, — и Ефремов пригласил его в Москву во МХАТ. В 83-м мы уже всей семьей переехали в Москву. — Кто ваша мама? — Мама достаточно известная личность для поколения, которое работало в кино при советской системе. Она была главным редактором телевизионного объединения на "Ленфильме". Когда мы переехали в Москву, отец запретил ей работать. Она посвятила себя дому, нам. Шесть лет нет отца, а я не представляю, если бы не было ее. Она очень сильная. Я бы мог развалиться, она — нет. — Простите, что я спрашиваю. У отца был рак? — Лейкемия. У кого-то она развивается быстро — человек внезапно заболевает и быстро умирает. А у отца была вялотекущая — он болел 16 лет. Жаклин Кеннеди умерла от этого же через 9 лет. Олег Иванович держался — болел тяжело и как-то умудрялся работать. — Откуда эта болезнь возникает? — У артиста, если он сгорающий артист, — это нервы. Его подкосил конфликт с Товстоноговым, тогда все началось. Москва еще прибавила. Он хотел преподавать, ему этой возможности не дали. — Почему? — Ему предложили киргизский или туркменский курс во МХАТе. Он спросил: "Почему?" Ему ответили: "Проверишь себя как педагог, получишь нормальный". — Почему в вашем фильме Борисова играет Евгений Миронов? Он так похож? — Он не играет отца. Это его альтер эго, двойник. Миронов умеет, как Олег Иванович, воздействовать молча, без слов. У отца была схожая история. Он снимался в болгарском фильме и, не желая учить болгарский язык, вычеркнул слова. Все вокруг говорили по-болгарски, а он молчал. За это и получил приз на кинофестивале в Венеции. — За лучшую мужскую роль? — Да, 90-й год. Пресса почему-то об этом умолчала. Приз стоит у нас дома, а отца даже не выпустили на фестиваль. Делегация Союза кинематографистов была заполнена другими желающими. Фильм называется "Единственный свидетель". Мы ездили в Венецию, снимали там из дневников его сны — не суждено было ему на гондоле прокатиться, это его беспокоило последние семь месяцев. У Булгакова есть запись: "Когда я умру, я прикажу своему духу обязательно слетать в Париж, потому что я никогда там не был". Что-то подобное я проделал с духом Олега Ивановича. — А какие еще сны у него в дневниках? — Он в утробе матери, вокруг летают ангелы. "Ты хочешь родиться?" — спрашивают они. "Хочу, мне здесь неудобно". — "А ты хорошо подумал?" — "Да. А где я появлюсь на свет? В Венеции? Тут карнавал, мне здесь так нравится". — "Нет, это не для тебя. Ты родишься у бедных голодных родителей в страшной стране". — Страшноватенько... А кто были его родители? — Говорил, коммунисты. Мама работала агрономом, отец директором сельхозтехникума. В Плесе, на Волге. Но у них была библиотека, и он пошел поступать на японское отделение Института востоковедения. В 46-м была мода на Японию. И поступил. Но друг затянул подыграть ему в Школу-студию. Он так подыграл, что его взяли во МХАТ. — У отца в течение жизни меняется имидж. Начинал с простаков... — В Киеве он даже Шекспира играл, но кончилось все "За двумя зайцами", и это повисло над ним на долгие годы. Метаморфозы начались у Товстоногова — он открыл в нем драматического артиста. Но из драматического в трагическое мироощущение его перевел Достоевский: "Кроткая", "Подросток". Он в этот мир вошел с концами. В дневнике есть запись: "Что вы читаете?" — "Достоевского. Подряд. Не торопясь". Это чтение подряд, не торопясь, шло все последние годы. — Он болел 16 лет. Были приступы, обострения? — Обострения были последние пару лет, когда ему было по-настоящему тяжело, и мы ощущали необходимость уже следить за ним, не отпускать одного. А до этого он не подавал никаких признаков. Мужественный человек, сам справлялся. Удивительное дело... Мы совершенно не были готовы к его уходу. До последних дней он фантазировал о следующих ролях, от него шла такая энергия. Допустить саму мысль было невозможно. Он столько раз возвращался из безнадежных ситуаций, что мы думали, что и сейчас это произойдет. — Он умер дома? — Нет, в больнице, в институте переливания крови. Ему было 64 года. — С кем отец дружил в последние годы, кому мог позвонить? — Общался только с семьей. Он был очень замкнут в семье и находил в этом счастье. Я не преувеличиваю. Он построил себе полдома в Ильинском и там жил последние шесть лет. На съемки выезжал с дачи — он уже не жил в Москве. — Почему только полдома? — Трудно было купить целиком. Нужно было ходить по инстанциям, купить дом тогда было непросто. Он был в Москве новый человек, ему было трудно просить — он всю жизнь никогда ничего не просил. Никуда не ходил, не унижался. Я даже не представляю, как бы в этой жизни он сейчас существовал. Он умышленно не входил ни в какую элиту, хотя был ее частью. Ему это было дико скучно. Он шел домой и читал, писал дневники, слушал музыку, у него была совершенно другая жизнь. — Совсем ни к кому не ходил? — Дом был всегда очень хлебосольный — к нам ходили. Но все друзья были в раннем, среднем периоде. А в Москве было что-то уже более замкнутое. Он был очень верным человеком и очень болезненно переживал предательства. Отчасти поэтому и возник наш творческий союз. Вообще в первые годы в Москве, когда он играл "Кроткую" и "Дядю Ваню", у него был невероятный подъем. Он вырвался из Ленинграда. По-настоящему признание к нему пришло именно в Москве, а не в Петербурге, где в театре была не очень хорошая атмосфера и ролей ему не давали. Он страдал, что не сыграл вовремя Чехова, Островского, Пушкина, а в театре эти спектакли шли. "Кроткая" вначале была поставлена в БДТ, это потом ее перенесли в Москву. Режиссером был молодой Лев Додин, и Товстоногов очень болезненно относился к существованию инородного режиссерского тела в его театре. Был открытый конфликт во время сдачи спектакля. — Я слышала какую-то мистическую историю с Хлестаковым, которого он так и не сыграл. — Хлестаков — получертик — однажды постучался к Олегу Ивановичу ночью и попросился на ночлег. В его жизни много было религии и много мистики. Малый театр когда-то звал его играть Хлестакова. Но он тогда получил заслуженного артиста Украины, очень удачно работал в Киеве и отказался. С тех пор Хлестаков начал ему мстить. Этот мистический персонаж прошел через половину его жизни. Это он затягивает его в БДТ, подстраивает ему конфликт. Несыгранные роли оживали в его снах и управляли его судьбой. У всех ощущение, что Борисов все имел, прожил счастливую жизнь, и никто не знает этой жизни, этой судьбы. Я хотел в фильме выйти за рамки просто судьбы, рассказать об Артисте, который жил в это время, в этой системе и был честен. Я не могу сказать, что мы были чем-то обделены, но когда уходит большой артист, наша страна проявляет полную незаинтересованность. Они считают, что памятник делать не нужно. Мемориальные доски надо срывать. Потому что это напоминает колумбарий. И ни от кого никакой помощи. Памятник мы получили благодаря Насте Вертинской, которая пробилась в высшие эшелоны. Государство удивительное. Как оно при жизни не бережет то, что является цветом нации, так и потом. — У Олега Ивановича есть внуки? — Нет, я одинокий человек. Мы жили всегда настолько дружно, что когда я один раз попытался уйти из семьи, у родителей была такая невероятная реакция, что я не смог этого пережить и вернулся назад. Нам было очень хорошо вместе, и нам по-прежнему хорошо. Мы живем с сознанием, что он присутствует, я это физически ощущаю. — Вы сказали, папа последние 6 лет жил на даче. Он любил заниматься участком — сажать, копать? — У него были участки деятельности, которые он обожал и никому не передоверял. Например, он был одержим идеей покупки газонокосилки. Это сейчас они продаются здесь, а тогда он из Парижа ее привез, тащил на себе. Его любимая страна — Англия, он восторгался газонами. Он плакал и становился на колени при виде газонов. Всегда сокрушался, что на территории дачи какие-то пролысины, неровности, которые он не может устранить. Покупал какую-то почву, чтобы росла новая трава. Газонокосилка его до сих пор работает. — А кроме газонов хобби было? — Он был заядлым болельщиком футбола. Всю жизнь болел за киевлян, дружил с футболистами. Валерий Лобановский — его близкий друг. Лобановский каждый год одевал ребят в костюмы и привозил в Ленинград на спектакли "учиться" у Борисова. Петербуржский дом был открыт буквально всем. Были случаи, когда приходил весь БДТ. Мама готовила на всех, делала это виртуозно. Папа обнаруживал все это наутро, потому что весь вечер бывал увлечен общением: "Боже, какие блюда! Что-нибудь осталось?" — У папы был один брак? — Всю жизнь с мамой. Перед смертью отца они отпраздновали 40 лет. — Какой была ваша последняя встреча с отцом? — Это была уже реанимация, но нас пустили. Он мучился, но был в сознании, а когда сознание стало покидать, то он как-то... быстро ушел. Была Страстная неделя, он умер в Чистый четверг, и его хоронили в Пасху. Обычно в Пасху не хоронят. Но так решил его священник, который крестил и венчал папу с мамой, — отец поздно крестился, и они решили с мамой венчаться за несколько лет до его смерти. Это было не отпевание, а какие-то колядки, праздничные песнопения — такая сюрреалистическая картинка совершенно не соответствовала ритуалу, но нам это помогло вернуться к жизни. — Говорят, на Страстной неделе открываются врата рая. — Да, говорят, там без таможни... Дико невосполнимая история. Дело не в утрате отца. Дело в утрате собеседника. Артиста с большой буквы. Стало скучнее ходить в театр. На кого можно было сходить в БДТ? На Павла Борисовича Луспекаева. На идеально игравшую Доронину в "Горе от ума". На Юрского, который играл Чацкого замечательно. На Смоктуновского в "Идиоте". Постепенно с отцом мы начали открывать музыку — это был Мравинский, Рихтер. С Виктором Некрасовым он дружил вплоть до его эмиграции. Хорошие артисты были всегда в доме. С Настей Вертинской они играли "Дядю Ваню", дружили, у них были чудесные отношения. Хорошие отношения были со Светой Крючковой и с Людмилой Гурченко, которая была со-вер-шен-но другой артисткой в молодости, и у них с Борисовым шесть фильмов! Сейчас она другая... Сейчас мир изменился, звезды стали замкнутые и недоступные, а тогда по-другому жили. Мои детские воспоминания — я ложусь спать, а они все не расходятся. С Копеляном, Стржельчиком у них были постоянные пикники, "по грибы". Ощущение от этих людей было другое — они жаждали общения. Общение было их основной инструмент познания. Они друг от друга все время что-то узнавали. Люди сами себя лишили самого главного — контакта. Попробуйте дозвонитесь кому-нибудь? Но телефон не общение, факс — тем более... И вот они все как сговорились — взяли и ушли один за другим. Вам не грустно? Мне грустно.
