Заказные убийства 90-х

МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ Автор многих популярных книг о событиях в Афганистане, Приднестровье и о чеченской войне, а также остросюжетных романов, написанных на основе личного опыта, приобретенного в "горячих точках", во время службы в армии и налоговой полиции. Ныне автор служит в органах МВД. Полковник милиции. Новая книга посвящена раскрытию четырех уголовных дел, связанных с особо опасными серийными и заказными убийствами. По просьбам читателей мы публикуем еще один отрывок из главы "Ночь Мансура". Август 1993 года. Вскоре после создания охранной фирмы "Секьюрити Форт", а точнее 6 августа 1993 года, произошло чрезвычайное событие, которое лишний раз подтвердило необходимость иметь свою охрану в лихое время раннего капитализма. Многие газеты в разделе криминальной хроники сообщили: "В офисе малого предприятия "Водолей" на Большой Якиманке неизвестными были расстреляны брат Отари Квантришвили, Амиран, и один из лидеров казанской группировки Ишин Федор Николаевич, 1956 года рождения, известный в Москве как вор в законе Федя Бешеный. В столицу Ишин приехал из Куйбышева, отличался непредсказуемым, взрывчатым характером, за что и получил соответствующую кличку..." Ишин был лучшим другом Мансура и Завадского. Последний привил ему страсть к коллекционированию антиквариата, научил хоть немного разбираться, где подлинное произведение искусства, а где просто подделка. Впрочем, зная положение Феди в уголовном мире и его характер, мало кто отважился бы подсунуть ему "туфту". Амиран и Отари Квантришвили были птицами более высокого полета. Их знали все спортсмены не только в России, но и в республиках бывшего СССР. Об их благотворительности и заботе о ветеранах спорта ходили легенды. Амиран свой путь к деньгам начинал картежным игроком. Бывал удачлив, но всегда считался честным картежником. Никогда не задерживал карточный долг, все знали о его правиле: отдавать долг за 15 минут до окончания срока. Эта честность, рассудительность, огромные связи выдвинули его в число самых авторитетных "крестных отцов" столицы. В свое время Амиран обвинялся по 102-й и 146-й статьям, но был оправдан. К нему шли, когда нужно было рассудить затянувшийся спор, когда стороны не хотели обращаться к официальным органам, рискуя стать еще и жертвами судебной системы. Так было и в тот роковой день. Вместе с Федей Амиран отправился в "Водолей" решать чьи-то финансовые проблемы — попросили быть третейским судьей. Дело было сравнительно мелкое: одна из сторон задолжала около 30 тысяч долларов. Поехали, как всегда, без оружия, да и ситуация была вполне мирно разрешимая... Q Q Q Завадский первым узнал о расстреле его друзей и, коротко сообщив о печальной новости Мансуру, тут же со своим водителем-телохранителем сел в "Ягуар" и поехал на Большую Якиманку. Именно там произошла кровавая драма. Но уже за квартал его тормознул гаишник. Пришлось выйти из машины. Вокруг офиса толпилось около полусотни человек, несколько милицейских машин беззвучно крутили проблесковыми маяками. Красно-белая лента огораживала солидный участок улицы. Суетились люди в форме и в штатском, всех любопытных оттесняли в сторону. Завадский узнал нескольких оперативников из МУРа и Главка по оргпреступности. Увидел и старшего Квантришвили — Отари, он пробирался ко входу в офис. Его тут же узнали и пропустили. А в толпе заметил нескольких известных в прошлом спортсменов, тут же стояли угрюмые мужики с бритыми затылками и печалью на лицах: "Не уберегли!". Вытягивали шеи суетливые журналисты и телевизионщики с камерами. Чуть позже появился Мансур. Почувствовав от него запах водки, Завадский поморщился, но ничего не сказал. Заметил только: — Говорят, это были чеченские боевики. Подъехали и почти в упор из автоматов... — Суки поганые, дождутся! — скрипнув зубами, проговорил Мансур. — Эх, Федя, Федя, говорил — ни шагу без охраны... Они простояли еще около часа. Толпа постепенно рассеялась. Мимо Мансура и Завадского прошли двое в штатском. Услышали обрывки разговора: — Следователь сказал, что с Бешеного сейчас сняли всякого золота более чем на 600 граммов: цепи, кольца, кресты... — Как папуасы. Не понимаю этого, — отозвался другой. Когда двое отошли, Мансур отреагировал: — Не понимаешь, потому что заработать не можешь. Своей марухе и кольца хорошего купить не в состоянии. Прошло еще какое-то время, и из дома появилась процессия: крепкие парни с носилками, покрытыми белыми простынями с отчетливо проступившими кровяными пятнами. — Несут, — прошелестело по толпе. Убитых загрузили в санитарные машины и в сопровождении двух милицейских автомобилей увезли. Последующие два дня у Завадского и Мамсурова были заняты организацией похорон. По давным-давно укоренившейся традиции соратников, погибших от рук врагов, хоронили с особым почетом. Каждый авторитет и уважающий себя бандит должен был последнее отдать на похороны, чтобы весь мир мог увидеть, с какими почестями провожают в мир иной любимого сподвижника. Амирана Квантришвили хоронили на Ваганьковском кладбище. Более двух тысяч человек тянулись в процессии. Среди толпы выделялись жесткие лица людей, привыкших повелевать и всегда доказывать свою силу. В обладателях черных костюмов неожиданно узнавались известные артисты — Кобзон, Розенбаум, Соткилава; спортивные звезды — Александр Якушев, Валерий Васильев, Иван Ярыгин, Александр Карелин, Владимир Иванченко, Николай Балбошин, Александр Тихонов. С ними тихо и почтительно здоровались, не преминув упомянуть о большом горе. Завадский и Мамсуров шли в первых рядах траурной процессии. Леня на таких мероприятиях, которые, увы, в последнее время стали проходить неприятно часто, ощущал себя вполне комфортно. На похоронах больших людей собиралась вся криминальная знать России, и с отпеванием покойника можно было лишний раз напомнить о себе, здравствующем, подкрепить личным общением былые контакты, наладить новые, совершенно неожиданные связи... Мансур же откровенно скучал и тосковал, ожидая, когда покойника положат на определенное ему Богом и властями место. Друзей не вернуть. К чему слова и суета? В эти минуты в голову ему шло лишь одно: как самого его в недалеком будущем опустят в могилу. Он даже представить не мог себя глубоким седым старикашкой, с палочкой, слезящимися глазками и остатками волос на морщинистой голове. Одно приятное дело — выпить и закусить на поминках, оценив богатство стола близких покойного... Звучали запальчивые речи грузинских воров в законе — клялись отомстить; взвешенно скорбно вещали народные артисты; с тяжкими паузами складывали тяжеловесные фразы известные спортсмены... Q Q Q Дмитрий Большаков и Михаил Иванушкин тоже были на похоронах Амирана. И не только они. Сотрудники оперативно-поискового подразделения вели скрытую видеосъемку. Лучшего случая пополнить картотеку лидеров преступного мира не сыщешь. Все они, голубчики, здесь, причем из разных, в том числе и враждебных кланов, не скрывая лиц, идут стройными колоннами. На похоронах вежливо раскланиваются, справляются о здоровье друг друга, чтобы через пару дней "поправить" его очередью из автомата. — Все это напыщенное великолепие, — кивнув в сторону бесконечного колыхающегося моря венков, заметил Иванушкин, — подспудное желание замолить и собственные грехи. — Похороны — любимое бандитское занятие, — отозвался Большаков. — Сначала с удовольствием убивают, затем с таким же удовольствием хоронят. На зависть всем. А вообще, все это показуха — мол, смотрите, какие мы все хорошие, как ценим дружбу. — Ты погляди на эти рожи. Идут и думают: смотрите все на нас, захотим — весь город на уши поставим. Q Q Q На следующий день после похорон Большаков вслух читал коллегам заметку из "Комсомольской правды": "Был ли Амиран Квантришвили "крестным отцом" московской мафии? Выстрелы в Москве не редкость. Вчера с особой пышностью на Ваганьковском кладбище был похоронен Амиран Квантришвили. Во многих изданиях убитый назван "крестным отцом" московской мафии или, во всяком случае, одним из "крестных отцов". Да, он считался авторитетом и нередко исполнял функции третейского судьи... Такая репутация давала ему право выступать арбитром во всевозможных спорах в тех случаях, когда стороны не могли или не хотели обращаться к официальным органам. В теперешнее время это почти безнадежно — обращаться за справедливостью к судам, адвокатам, арбитражам, когда и законов-то отчетливых нет, а некоторые статьи УК существуют сугубо на всякий случай, для выборочной борьбы с отдельными неугодившими личностями. К Амирану Квантришвили часто обращались с просьбой рассудить. Так было и в этот, последний для него раз. В офис фирмы "Водолей" он поехал решать не свои финансовые проблемы, а чужие, и дело было не столь уж солидное по нынешним масштабам... На похоронах на Ваганьковском кладбище авторитетный человек (кандидат наук, художник, мастер спорта по боксу, кое-что отсидевший за валюту в свое время) растолковал мне примерно следующее. В прежние, сравнительно недавние времена все спорные вопросы решались в итоге в тюрьме. Шел действительно основательный разбор с привлечением авторитетов воровского мира, а не моментальные разборки. Теперь воровской мир неуправляем. Очень много молодняка. Стреляют по малейшему поводу, нередко для профилактики. Криминальный мир распадается как система, подобно распавшемуся Советскому Союзу. Утверждается новое, то, что имеет пока лишь одно более или менее полное название — беспредел. Каждый хочет быть президентом, авторитетом, судьей. Утрачена государственная власть над оружием, оно вырвалось на свободу, а значит, стремится к своему главному предназначению — стрелять и убивать. К тому же появились бешеные деньги. Не в смысле большие, это само собой разумеется, а бешеные по происхождению и по стремительности своего оборота, не поддающиеся наблюдению. А бешеные деньги — это посерьезней, чем бешеное оружие". Q Q Q Большаков отложил газету и произнес: — Бешеные деньги угрохали Бешеного Федю. Единственное, в чем серьезно прав автор этого опуса, — что молодых беспредельщиков сейчас хватает. Но Амирана с Федькой замочили не они. Это сделали борзые чеченские боевики. А заказ шел с больших вершин. А чей конкретно, подозреваю, узнаем не очень скоро, может, и никогда... Оперуполномоченный Слава Лисицын заметил: — На квартире у Феди — целый музей. Следователь как увидел, сразу же: "Никого из личного состава не допускать. Золота, икон, картин, антиквариата немерено". — Это занятие Федя перенял от Завадского, большого ценителя прекрасного, — пояснил Большаков. — Вчера его и Мансура видел на похоронах. Ребята вкладывают деньги. Это понадежней, чем в акции и банки. И я скажу, они разбираются в искусстве и антиквариате, дешевку бы покупать не стали. За впаренную "туфту" поставщикам уши режут. — Эксперта-оценщика пригласили, — продолжил Лисицын. — Прочел мне целую лекцию по поводу Фединых икон. У него старообрядческие были, XVII-XVIII веков, в северных традициях: в цветовой гамме много киновари и прозелени. "Посмотрите, — говорит, — молодой человек, особенности лиц святых — одутловатые, с выпуклыми круглыми глазами, птичьими носами, маленькими ртами. Так писали северные мастера". Особенно ценная у него икона рождества Христова. В XVIII веке Богородицу уже изображали по-новому — сидящей у яслей младенца Христа, а не возлежащей на ложе... И еще там много чего рассказал по поводу утвари церковной, про кубки, потиры, чашки — сразу не упомнишь. — Даже иконы не уберегли Федю, — заметил Большаков. — Что у человека на роду написано, того не миновать. Думаете, чего бандюки крестами пудовыми обвешиваются? Суеверные все, под Богом ходят... Лето 1994 года После августовского путча, октябрьских событий 1993 года ситуация в стране стала понемногу стабилизироваться. Народ по-прежнему верил в счастье, которое сулили малочисленные акционерные компании, сваливал сбережения в обмен на вкусно пахнущие свежей краской акции. Акции восторженно разглядывали на семейных советах, пробовали на ощупь бумагу, смотрели на просвет, с ними связывали будущее, их любили, как членов семьи, и потому жертвовали ради них нынешним благополучием. Огромные деньги перекачивались из одной финансовой структуры в другую, исчезали бесследно, чтобы неожиданно воплотиться, материализоваться где-то в далекой стране среди пальм в виде белоснежных вилл, роскошных автомобилей и разной недвижимости. Заниматься коммерцией было столь же рискованно, сколь и чрезвычайно выгодно. Удачливые предприниматели, оборачивая деньги в черном "нале", получали неслыханные для устоявшегося Запада прибыли. Несколько коммерческих фирм Завадского и Мамсурова тоже приносили регулярный доход. "Система" работала исправно. Батя все чаще выезжал за границу, в Израиль, Австрию, заключал новые контракты, полностью отошел от дел, которые хоть как-то были связаны с криминалом. В свои сорок семь лет он по-прежнему пользовался могучим авторитетом, и многие лидеры группировок почли бы за честь выделить по его просьбе "бойцов" для решения "деликатного вопроса". Но Завадский опять-таки предпочитал экономические средства борьбы с конкурентами. Мансур, в свою очередь, чаще уповал на силовые методы, о которых не каждый раз ставил в известность своего старшего компаньона. Временами он пускался в загул, в сверкающем мареве ночных баров, почти не таясь, вдыхал кокаин, стараясь не думать о последствиях. Но наркоз не приносил былого успокоения. Его чувства обострялись, мир становился выпуклым и раздвинутым. После решения деловых вопросов он, бывало, приказывал кому-либо из своей компании привести уличных девчонок. Узнав имена проституток, тут же мог подарить их кому-нибудь из присутствующих. Иногда провоцировал вопросом: "Роман, говорят, тебя видели с Измаилом?" — имея в виду одного из чеченских авторитетов. "Да ты что, Мансур, гадом буду, не было такого!". Ему нравилось наблюдать за реакцией на свои экспромты. Реакцией чаще всего был страх... Иногда Мансур исчезал на два-три дня, и его окружение всерьез опасалось, не убит ли меткой пулей киллера их "крестный отец". Но он объявлялся: с наркотическим блеском в глазах, злой и нахмуренный, делал общий "сбор" братве и для каждого находил повод придраться или обвинить в безделье. Завадский знал, что Мансур подсел на "дурь", и, устав от бесплодных увещеваний, каждый раз лишал компаньона доли прибыли, когда тот по неуважительным причинам срывал сделку. Мансур терпел экономические санкции, понимая, что Батя прав. Надо или гулять, или работать. Как и любой наркоман, он каждый раз утешал себя тем, что может завязать в любую минуту. Порывать с Завадским ему не хотелось. Он понимал, что без его огромных связей, коммерческой интуиции, опыта во многом проиграет. И если они будут делить предприятие, то доставшаяся каждому часть будет меньше половины. Однажды, вернувшись домой на Красноказарменную раньше обычного, Мансур лег на диван, попросил Татьяну приготовить ему кофе. Она послушно ушла: ее удивило раннее появление возлюбленного. Вместе с кофе она принесла крошечный хрустальный графинчик с водкой. Но к спиртному Сергей не притронулся, что тоже удивило ее. Он лениво созерцал стены жилища. Со всех сторон на него взирали суровые лики святых, червонным золотом отсвечивали чаши, потир, украшенный бирюзой и сапфирами, на шкафу в ряд — серебряные подсвечники XVII века. Предметом особой гордости Мансура был золотой крест XVIII века, который принадлежал когда-то одному из высших иерархов Русской Православной Церкви. — Может, когда-нибудь на нашем доме появится мемориальная вывеска: "Дом-музей Сергея Мамсурова", — пробормотал Сергей, встал, подошел к иконе, изображавшей поясной портрет Александра Невского. — Протри пыль... Татьяна взяла сухую тряпицу, обмахнула святого воителя. — Поеду, Ленчику подарю. У него неделю назад день рождения был. Поедешь со мной? — Не помешаю? — Нет. Сергей позвонил Завадскому на мобильный телефон, тот сразу пригласил к себе домой. По количеству антиквариата, произведений искусства на квадратный метр площади Мансур, несомненно, проигрывал Леониду Васильевичу. Завадский начал коллекционировать еще в брежневские времена, когда это надо было делать осторожно и с соблюдением известной конспирации. Искусство в стране развитого социализма, конечно, принадлежало народу. Но когда оно являлось собственностью отдельных его представителей, это вызывало подозрение и живой интерес компетентных органов. Завадский принял дар, не сумев скрыть восхищения. Он бывал у Мамсурова и, конечно, сразу отметил эту икону среди других. — Прекрасная работа. — Завадский тонкими пальцами гладил потемневшую поверхность. — Серебряный оклад где-то середины XIX века. Да, именно так. Традиции пышного московского барокко. А какие цветные камешки на короне князя! Потрясающая инкрустация. Это, Сережа, сделано известной фирмой Павла Овчинникова. XIX век... Спасибо, брат, порадовал, вспомнил старого Батю. Он привлек Мансура, и они расцеловались. — Ну, покажи мне свой музей, — усмехнулся Сергей. Завадский вытер взопревшую лысину. Мансур знал, что для Ленчика нет более любезного дела, чем показать и рассказать о своих раритетах. — Вот недавно достал, полюбуйся. — Завадский протянул братину. — Это принадлежало дворянам Измайловым. А это — ковш князя Долгорукого. — Ну, так уж и Долгорукого, — наигранно усомнился Мамсуров. — Может, и не Долгорукого, но той эпохи, — согласился Завадский. — А вот, посмотри, серебряный потир для причастия. Какая рельефная чеканка со всеми страстями Христовыми. Цветная эмаль, финифть, как ее раньше называли. Блеск и мажорность! Мансур подержал в руках потир на высокой ножке, протянул Татьяне. Она тоже рассмотрела чашу, поставила на место, потом взяла тяжелый крест, украшенный многоцветной перегородчатой эмалью: среди розеток и крестиков в травяном орнаменте прятались святые лики и фигурки. — Сольвычегодская эмаль, — заметив интерес Татьяны, пояснил Завадский. Он одновременно помогал домохозяйке накрывать на стол. — Чернение по серебру. А какое богатство оттенков: от бархатно-черного до светло-серого. В сочетании с золотой полированной поверхностью серебра дает изумительный эффект. Чего только не было в коллекции старого доброго Ленчика. Кубки, чаши, солонки, столовые и стенные подсвечники, медный литой напрестольный крест. Еще один потир с овальными вставками-медальонами с изображением Христа, Богоматери, Иоанна Предтечи. — Это работы мастеров первой половины XIX столетия Григорьева и Малахова, — повернувшись от стола, заметил хозяин. — А вы гляньте дальше: на полке напрестольное Евангелие, там такие изящные дробнички с архангелами Михаилом и Гавриилом в технике черни. Какая техника обработки серебра! Сейчас так не делают... Разучились. А многоцветье эмали: ярко-голубой по фону иконы, красной, зеленой, дискосы, звездицы... Батю понесло... Но Мансуру того и надо было. Завадский увлек в разговоры о прекрасном. Он обсасывал, катал, как шарики во рту, явно где-то вычитанные фразы. "Николай Ге вопрошал: "Что есть истина?". Его драматический христологический цикл — это же современный этап русской иконописи... Эпика Васнецова, ориентализм Поленова, символизм Врубеля, мистицизм Нестерова и возвышенный космизм Рериха, планетарные композиции Петрова-Водкина, этот вселенский шаг прессующего коммунизма...". Потом он вытащил откуда-то из дальнего шкафа икону с изображением Христа. Оклад был скромным, из потемневшей бронзы. Но лицо Иисуса богомаз прописал с тщательностью и как бы с вызовом скупым традициям иконописи. И оттого лик светился внутренней скрытой силой. Но особенно поражали глаза. В них не было скорбного умиротворения или статичной покорной отрешенности, во взгляде более чувствовались вызов, сила власти, глаза пронизывали, как бы заставляя задуматься, вспомнить что-то важное, но забытое. — Очень странная икона, — сказал Мансур. — Необычная. — Начало двадцатого века. Где-то девятьсот четырнадцатый — девятьсот пятнадцатый год. Возьми ее себе. Это подарок, — Завадский протянул икону. Мамсуров стал отказываться: — Повода нет. Вот на день рождения мой и подаришь. — Бери, — настаивал Завадский. — От иконы отказываться большой грех. Расстались в глубокую ночь, с хмельными объятиями и поцелуями, и казалось, что все было по-прежнему, как в те времена, когда они создали "Осмос", за каких-то полгода стали миллионерами и поняли, что им по жизни надо держаться друг друга. На улице, уже у машины, Завадский догнал Мамсурова, протянул забытую им на столе икону... Октябрь 1994 года Убийство Леонида Завадского, как камень, брошенный в воду, всколыхнуло не только людей криминального мира. "Круги" пошли, не на шутку встревожив бизнесменов разного ранга, депутатов, политиков, в среде которых вращался и чувствовал себя своим покойный Завадский. Огромные связи Ленчика со знатными ворами в законе Япончиком, Квантришвили, а также в среде правоохранительных органов, казалось, делали его неуязвимым. Тем более что Леонид Васильевич достиг высшей степени зрелости для мафиози — занимался исключительно "честным бизнесом" и избегал откровенной уголовщины. Он называл себя "пловцом большого бизнеса". В своем белом "Ягуаре" ездил всего с одним охранником, философски замечая: "От судьбы все равно не уйдешь". Кто поставил на кон его жизнь, и что было причиной неожиданной расправы? Большие деньги, которые услаждают жизнь, они же и ускоряют ее конец?.. Большаков прекрасно помнил ночной разговор с вором в законе Тенгизом. "Ленчика убил человек из ближайшего окружения". Это и кобыле ясно. Девяносто процентов заказных убийств исполняются или организуются "лучшими друзьями", с которыми пил водку, встречался и раскланивался на светских раутах или же имел счастье быть связанным семейными узами. Завадский поддерживал дружеские отношения с Амираном Квантришвили, Федей Бешеным. Но у них алиби, железней которого не бывает на этом свете. Оба уже в мире ином и, вероятно, с радостью готовятся встретить старого друга. Убит и Каратай — чемпион по боксу Олег Каратаев. Вор в законе Сережа Сибиряк, который работал с Ленчиком, давно сидит в тюрьме. Из близких друзей остается Мансур. Одно время между ним и Завадским словно кошка пробежала, но недавно, по сведениям информатора, старая дружба возгорелась, будто ее керосином приправили. Большаков никогда не верил в искренность "воровской дружбы". Как бы его ни убеждали в задушевных беседах под сенью решетки осужденные авторитеты. Ему рассказывали легендарные истории о ворах-бессребрениках, которые последнюю рубашку отдавали, месяцами гнили в карцерах, отстаивая права зеков, были чисты и неподкупны, как святые. Большаков же называл имена ссучившихся воров, которые на общаковские деньги строили себе дворцы, вспоминал известные кровавые разборки между воровскими кланами, предательства и измены в их среде. Может, он стал циником на своей работе, но не верил всем этим приторно сладким, как романтические баллады, историям о "святой" воровской дружбе. Было в этой воспетой дружбе много демонстративного, показного, сусального, а по сути — ненадежного. Все рушилось, едва возникал денежный конфликт, а вся верность друг другу была связана лишь "бабками". И в этом Большакова никто не мог переубедить. А подобные разговоры постоянно возникали во время лирических отступлений на допросах. Арестанту позволялось высказать все, что он думает о ментах, а Большаков с усмешкой доказывал, что их идеалы и дружба — дешевка, ничего не стоят, и только потому, что в настоящей дружбе нет денег. ...Итак, Сергей Мамсуров, все тот же Мансур. Хитрый, осторожный, расчетливый, жестокий, как волк-одиночка. Последнее время он стал сдавать: пить начинает с утра, к тому же регулярно нюхает какую-то "дурь" — скорей всего, кокаин. Большаков доложил свои соображения о Мансуре Бурову. — Я сам об этом думал. Надо его брать, пока не смотался. Если это сделал он, то, наверное, не очень хорошо подумав. Погорячился. Ленчика ему не простят. — Он сейчас на кокаин подсел, — заметил Дмитрий. — Весь на глюках. Надо и всю его шарагу брать — лучшего случая не представится. Список с адресами, с явками и связями мы подработали. Мансура арестовали в квартире Любимовой ранним утром. Татьяна, наученная опытом, в считанные мгновения собрала походную сумку со спортивным костюмом, комплектами чистого белья, туда же бросила туалетные принадлежности, полотенце, сигареты. Повезли Мамсурова в изолятор временного содержания на Петровке. Приняли его не совсем ласково: обыскали, как положено, отняли шнурки, ремень, да еще срезали с его любимой спортивной сумки "Adidas" не только плечевой ремень, но и ручки. Мансур, не отошедший от ночной попойки, стал куражиться: — Я Серега Мансур, вор российский! Пусть сумку мою отнесут в камеру! — Сейчас омоновцев вызовем, они и помогут, — ответили ему. Мамсуров приутих, подхватил изуродованную сумку под мышку и с горделивым видом прошествовал в камеру. — Вор российский, а жизни не знаешь! — заметил конвоир. — Еще спасибо скажешь, что ремешки отрезали. А то хандра найдет, удавиться захочешь... Вечером того же дня Большаков распорядился вывести Мамсурова для допроса. — Как он там? — спросил Дмитрий у контролера. — На понт всех берет. Показывает газетные вырезки, где про него написано, что он вор в законе. — Пусть понтуется. Пока на настоящего вора не нарвется. Давай его сюда... Мансур вошел в комнату, слегка сутулясь. На лице — черная щетина, в глазах — нездоровый блеск. Спортивная куртка расстегнута наполовину. — Присаживайся, Мамсуров, — Большаков показал на стул. — Ну и что на этот раз мне инкриминирует правоохранительная система? — поинтересовался Мансур, закинув ногу на ногу. — Вопросы буду задавать я. Договорились? Мансур пожал плечами. — Спрашивайте. — Где вы были в ночь с 6 на 7 октября? — У себя дома. — Когда последний раз видели Завадского? — В этот же вечер, шестого. Я его пригласил к себе вместе с его подругой Бугровой. — За что вы убили Завадского? Мансур вскочил: — Да вы что — с ума сошли?! Батя для меня как старший брат, ближе и дороже человека не было! — Сядь и успокойся! — прикрикнул Большаков. — У нас достаточно оснований предъявить тебе обвинение в убийстве Завадского и Бугровой. Мансур обхватил голову руками: — Это ж каким нравственным уродством надо обладать, чтобы человека обвинять в убийстве лучшего друга! — Мансур сжал кулаки, нервно выхватил из пачки "Мальборо" сигарету, щелкнул зажигалкой, которая лежала на столе, затянулся. — Да, они были у меня, и что из того? Я никакого отношения к убийствам не имею. Не знаю, за что вы меня так ненавидите... Опять Мансура хотите подставить. Не можете подкопаться, так теперь убийство вешаете! — Не надо патетики, Мансур. Будут доказательства, и свидетели есть... Пора платить по счетам. Мамсуров посмотрел пристально в глаза Большакову. Две сигареты дымились в пепельнице. — Я не круглый идиот, Дмитрий Станиславович. Мы давно знаем друг друга, и я прекрасно понимаю, что меня в очередной раз хотят подставить. И на этот раз — по-крупному. Я даже догадываюсь, кто это хочет сделать. Понимаю: те самые люди, которые и заказали Батю... — В этом месте подробней, пожалуйста, — попросил Большаков. — Я не могу, конечно, стопроцентно гарантировать, тем более строить доказательства, находясь за решеткой. Мне надо подключить своих ребят, адвокатов. У меня обширные связи. И если б вы не упекли меня сюда, я сам бы нашел убийц. Поверьте, Дмитрий Станиславович, у меня люди работают, спецы, не хуже, чем в вашем МУРе. Тем более я могу хорошо платить за работу. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? И я бы их достал и преподнес вам на блюдечке. Более того, я дам четкий расклад по всем московским бригадам, лидерам, все их связи, структуры, зоны влияния, выходы на руководство МВД, ФСК, правительство, даже на Кремль. Ведь вам нужны убийца и заказчик, так я понимаю, чтобы закрыть дело, получить звезды на погоны, повышение по службе... Или же вам нужен конкретно Мансур, которого вам никак не удается надолго засадить за решетку? — А если мы приведем сейчас свидетелей убийства? — заметил Большаков, глянув на часы. — Подкупленные твари, которых не то что подкупили, а запугали до смерти. Я коммерсант, я работаю и своим умом и способностями делаю деньги. А эти уроды способны только на то, чтобы отнять или подставить...

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру