МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ Елена Шевченко — актриса. Свою первую роль она сыграла в "Армавире" Вадима Абдрашитова. Поражали ее лицо, пластика, абсолютная органика. Потом поехала в Америку, снималась в фильме "Черное и белое", играла на английском языке. Помню ощущение: выглядит и двигается как иностранка. В ней было что-то звездное. Потом были еще роли — и вдруг она исчезла. Вышла замуж, родила сына. То, что Лена Шевченко была замужем за Владимиром Машковым, и у них — дочь Маша, узнала позже. Об этом вообще мало кто знал. Даже когда Машков утвердил на главную роль в "Сироте казанской" свою бывшую жену, это широко не афишировалось. У Лены и до Машкова была своя актерская биография. Но узнали ее именно по этой картине. А история ее брака с Машковым так и оставалась закрытой. — Лена, где ты родилась? — Я родилась в Новосибирске, где очень много снега, и наш дом стоял первый от взлетной полосы — над нашим домом взлетали самолеты. Поэтому я совершенно не реагирую на шум за окном. — Кто твои родители? — Все-все у меня летчики: старший брат летает, несколько дядек моих летают. Папа сейчас на пенсии, пчелами занимается, но он 35 лет отлетал. Более того, летала даже я — бортпроводницей на каникулах, уже учась в Новосибирском театральном училище. Я закончила Новосибирское театральное училище, поступив туда в 15 лет. Я не закончила школу... Мне стало там скучно. И совершенно неожиданно поступила в театральное. У нас был очень хороший курс, три моих однокурсника стали заслуженными артистами России, один из них — недоучившийся на этом курсе Вова Машков, который приехал в Новосибирск из Новокузнецка. — Какой ты была тогда? — Я была невинна, нетронута. (Смеется.) Белый лист, на котором не было написано ничего. Я несла маме с братом кефир в больницу и увидела ворота, где было написано: "Новосибирское театральное училище". Я всегда сокращала путь, потому что опаздывала на электричку, взбегала на огромную насыпь, спускалась — и успевала. В этот день я кувырком полетела с этой насыпи. У меня была длинная юбка с каким-то немыслимым шитьем — я любила себе шить что-нибудь немыслимое, — юбка задралась до ушей, я содрала все ноги и в таком виде явилась на приемные экзамены. — Что ты читала? Ведь ты же не готовилась? — Я прочитала "Буревестник". (Смеется.) Поскольку только что выучила его, учась в 9-м классе. Еще какое-то стихотворение без названия про какую-то немыслимую любовь. Помню только, как начиналось: "Люблю, и все на свете смею, люблю, и больше нет меня..." (Смеемся уже обе.) Меня попросили приподнять юбку, чтобы убедиться, что у меня все в порядке с ногами. Я приподняла, а там — кровавые, стесанные ноги. Они сказали: "Опустите, опустите". — Но ты же не закончила школу! Как тебя приняли? — Меня отправили параллельно учиться в школу рабочей молодежи. С образованием, в общем, было закончено, и началось совершенно замечательное время. Сначала я влюбилась в какого-то женатого человека. Потом — в неженатого, но тоже с биографией. Потом на меня свалилось большое настоящее чувство. — Это был Машков? — С Вовой все случилось не сразу — в конце второго курса. На самом деле я собиралась выйти замуж за близкого друга Вовы. На дне рождения друга Машков напоил меня "Агдамом", мы оказались на балконе... и начали целоваться. Так это все и началось. — Ты почувствовала: Он? — Первой это почувствовала моя мама на моем дне рождения. Мне исполнилось 18 лет, и Вова в углу нашей квартиры исполнил песню. Мама сразу спросила: "Кто это?" Я на тот момент еще не влюбилась, а мама почему-то подумала, что это со дня на день произойдет. Что, собственно, и случилось. — Каким ты его узнала? — Я помню, что у него была белая нейлоновая рубашка, и он пользовался на тот момент одеколоном "О'жен". Поскольку он беспризорно жил — родители в Новокузнецке, все время снимал какие-то углы, — то он с большой компанией приехал ко мне домой готовиться к экзаменам по изобразительному искусству. Вова пошел в ванну принять душ, и тут вернулся мой папа — он почему-то не улетел. Вова стоял в ванне в нейлоновой рубашке и брился папиным лезвием. Это на папу произвело неизгладимое впечатление. Он быстро разогнал компанию, которая пришла готовиться по изобразительному искусству... Родители всегда тушат там, где еще не горит, а когда уже сгорело, этого не замечают. У нас еще ничего не было. В общем, папа попросил всех на выход. И я... ушла тоже. Я первый раз не ночевала дома. Мама как раз была в отъезде. Удар принял на себя папа. — Как же ты вернулась домой-то? — Не помню. (Смеется.) Вова сравнительно недавно был в Америке, позвонил, я говорю: "Алло, алло!" Было раннее утро, и вдруг слышу: "Это Вова, мы были близки когда-то". (Смеется. Пауза.) Я очень счастлива, что у нас с ним такая дочь и что мы, несмотря ни на что, сохранили друг друга. Может быть, нам надо было расстаться, чтобы состояться... — Как вы поженились? — Начались записки, адресованные моим родителям: "Лена задержалась, потому что у нас была поздняя репетиция. Режиссер Машков". Ему исполнилось 19 лет, он репетировал первую самостоятельную работу. И мама в конце концов сказала: "Я хочу видеть этого режиссера". Он появился. А потом в моей жизни появились его родители — совершенно удивительные, уникальные люди. (Этот Новый год я встретила со своими родителями. Первый раз у меня есть своя квартира. Первый раз я встретила маму с папой на своей машине...) Я очень верю в то, что Вовины родители чувствуют и знают, что у него сейчас все так замечательно, и у Маши, и у меня. Они умерли совсем еще молодыми: мама умерла — через год умер папа. — Как он тебя с ними познакомил? — Очень смешно. Я работала бортпроводницей, рейс Новосибирск—Новокузнецк—Ташкент. Я прилетела в Новокузнецк, меня никто не встретил. Мы как всегда неправильно понимали друг друга: то он меня два часа на морозе ждет, то я. Я приехала сама (адрес у меня был), постучала в окно — он жил на первом этаже. Уже все спали, был накрыт стол... Чтобы не будить маму с папой, он меня втащил через окно, а утром я познакомилась с мамой. Потом Вову выгнали из Новосибирского театрального училища. Он сказал: "Оставь все, поехали со мной". Но тут родители встали стеной, и его родители подсоединились: "Пусть все будет нормально, пусть Лена доучится". Оставалось учиться полгода. Он репетировал Гамлета, ни больше ни меньше, я — Офелию, и я осталась с другим Гамлетом, а он уехал в Новокузнецк, в кукольный театр, где работали его родители. Но самое смешное, что через некоторое время все поняли, что Офелия беременна. Естественно, все сказали, что Машков не мог до конца не развалить спектакль. Офелию я так и не сыграла. Я закончила училище, а он поехал и поступил в Москву. — Маша уже родилась к этому времени? — Маша еще не родилась. Я ждала Машу, когда он первый раз поступил, и его опять выгнали. Я прилетела. Это сейчас можно понять, как ему было тяжело: даже своим родителям он не мог сказать о том, что его отчислили. Я была вся из себя беременная, он был весь из себя выгнанный. И мы не поняли друг друга. Где внимание, где трепет?.. Ему, наверное, хотелось того же. — А вы вообще подходили друг другу как пара? — Ну как сказать? Он был... бешеным. Какой и сейчас. Просто я стала другой. А тогда я тоже была совершенно невменяемая и ненормальная. Даже на свадьбе нам пели частушки: "Пропадай, Австралия, пропадай, Америка, в Толмачево женятся два холерика". Толмачево — это авиагородок, где я жила. Два совершенно безумных бешеных человека. Вспомнить невозможно, с чего все начиналось. Допустим, он загадает какой-нибудь глагол и говорит: "Что я сейчас загадал?" Типа, если ты не отгадаешь, ты меня не любишь. Я сидела отгадывала глагол, и если я не попадала... Плакала я каждый день. Не то что плакала — я рыдала. Любой его прибабах я воспринимала совершенно серьезно. У меня с юмором становилось минус 20. Он постоянно жил в игровой ситуации. Для него это была игра, а для меня — большая трагедия. Может, было какое-то обаяние в моих слезах, я, наверное, смешно плакала? Я не знаю. — А какая у вас была свадьба? — Смешная. Студенческая, безумная. Кто-то стойку делал на перилах на пятом этаже, ребята нам сделали потрясающий капустник... Как раз перед рождением нашей девочки мы и поссорились. Очень сильно. До этого он каждый день писал мне письма, изумительные, — и тут связь оборвалась. Родилась Маша. Он очень хотел именно дочь, говорил: "Потому что девочки нежнее". У нее были длинные черные волосы — это она потом превратилась в блондинку. Он сразу придумал, что Маша должна быть Машковой. Когда он первый раз взял Машу на руки, она страшно начала реветь, и он тоже чуть не заплакал. Это позже они поняли, что они два Машковых. — Что было дальше? — Дальше я приехала поступать в московский театральный вуз, не поставив его в известность. Мама сказала: "Попробуй, чтобы потом не жалеть об этом всю жизнь". Я приехала. Мы встретились с ним на Тверском бульваре. Он тогда тоже поступил вторично — к Табакову Олегу Павловичу. Первое, что спросил: "Где Маша?" Я сказала: "В Новосибирске с мамой". Он сказал: "Ты сама все решила, сама и живи". И я пошла и начала сама жить. Это был, собственно, конец. — Сколько прошло времени с момента, как вы расстались и соединились на площадке? — Когда мы репетировали "Гамлета", мне было 18, ему 19, а встретились, когда нам было уже за 30. И было подряд две картины: "Сирота казанская" и "Две луны, три солнца" Романа Балаяна, где мы вместе снимались. — Как Машков пригласил тебя на главную роль в "Сироту казанскую"? — Вова приехал к Маше и сказал, что собирается снимать кино. Я сказала: "Ну, дай почитать". Он сказал: "Ну зачем тебе это надо, это не имеет к тебе совершенно никакого отношения". (Смеется.) Потом мне позвонили — было 8 Марта, — и сказали: не могу ли я подъехать к режиссеру Машкову и попробоваться в кино?.. Я попробовалась, увидела Вовино лицо, достаточно удивленное, и мне было так хорошо! Я в тот момент не снималась — два года я занималась только сыном, изредка играя спектакли. Потом Вова позвонил и сказал, что если я читала сценарий, то должна знать, что там не про Освенцим. А я тогда очень сильно похудела. "Тебя там что, не кормят?" — спросил он. И добавил: "Ты будешь сниматься, но если ты меня подведешь, я тебе оторву голову". — А что это был за период — без Машкова? После человека с такой энергетикой, заполняющего целиком твою жизнь? Ты наверняка была в сильной зависимости от такого энергетического и очень талантливого человека? — Как тебе ответить... Так случилось, что у меня двое детей — дочь и сын. И они — от очень правильных мужчин в моей жизни. По-своему это два совершенно уникальных мужчины. У меня есть девочка, и у меня есть мальчик, и я очень довольна их отцами. Мои дети талантливого происхождения, такого — божественного... — Игорь, по-моему, намного тебя моложе? — На пять с половиной лет. Но он... очень мужчина. Вот ты спросила меня: что было? Вот что-то было, а все равно: есть появление Маши и потом — рождение Никиты. Вот, собственно, и все — две такие больших остановки в жизни. (Пауза.) Если бы у меня не было этих двух лет с Игорем, с сыном и с Машей, я бы не обрела гармонию. Это был пик моей гармонии — перед "Сиротой казанской". От меня шел покой. Я уверена, что далеко не все можно сыграть. Эта профессия очень зависит от состояния души. Если нет внутреннего покоя, глаза все равно предадут. Во мне все было только светлое, чистое и хорошее. До этого я все время конструировала свою жизнь: я сделаю это, а потом я сделаю то. Я перестала этим заниматься. Поэтому это было лучшее время. Я просто хорошо слышала, видела, шла туда, куда надо было идти, и не заворачивала туда, куда не надо. Важно, чтобы человек был живым, чтобы он Слышал и Видел. Чем он лучше Слышит и Видит, тем он лучше существует в настоящем. — Актерский период, человеческий, женский — какой у тебя лучший? — Я знаю свой актерский коридор, где я могу существовать понятно и ясно, но мне нравится начинать с нуля. С незнания, как это сделать. Я больше всего люблю в этой профессии, когда я не могу понять, как можно так существовать на сцене и в кадре. Сережа Бодров — говорят, он не артист, он не играет, но какая разница, если он мне безумно интересен в том, как он не играет! Всегда интересно, как не может быть. Меня это безумно завораживает. — А к какому идеалу ты сама стремишься? — Я хочу так играть, что если меня нет в спектакле, то чтобы была, ну, личностная потеря этого мероприятия. (Смеется.) Иначе эта профессия смысла не имеет. — Ты сейчас чувствуешь себя гармонично? — Нет. — Покой ушел? — Да. Я долго думала: можно ли его сохранить в этой профессии? И поняла, что нельзя. — Ты веришь в судьбу? — Говорят, в 20 лет человек выглядит, как ему дано, а после 40 — как он заслужил. Судьба — она на лице. Все хорошее, что ты сделал, — все это напишется потом. Все плохое тоже проявится в портрете. Мы сами на себе рисуем.
