МК-ВОСКРЕСЕНЬЕ В восемь утра ко мне в номер пришел директор картины Витя Гольдберг. Он сел за стол и посмотрел на меня глазами, в которых сконцентрировалась вековая грусть еврейского народа. — Я к тебе с просьбой, — тихо и печально сказал он. — Ты знаешь, сегодня ты, режиссер, я и оператор должны лететь в Москву? — Знаю. Я подошел к окну: улица Республики, где стояла гостиница "Север", в которой я жил, была залита противным желтым светом. Ветер крутил поземку, тащил по тротуарам снежные колючки. — Послушай, — так же вкрадчиво продолжил Витя, — у звукооператора плохо с матерью, ему срочно нужно в Москву. Ты не можешь уступить ему свой билет? — А почему я? А не ты или режиссер? Кстати, сегодня тридцатое декабря, послезавтра Новый год, и ты хочешь, чтобы я встретил его в поезде?.. — Старик, — еще более печально сказал Витя, — ты же холостяк, а у нас у всех жены и дети. — Это не повод для того, чтобы снимать меня с самолета. — Тогда придется мне ехать поездом... Я посмотрел в грустные Витины глаза и сказал: "Черт с тобой". Разговор этот происходил много лет назад, в городе Салехарде, где по моему сценарию снималось бессмертное документальное кинополотно об оленеводах Ямало-Ненецкого национального округа. Я мысленно проклял тот день, когда согласился ехать зимой с группой на досъемки, представив себе, как по этому морозу я сейчас попрусь на автобусе через Обь на станцию Лабытнанги, откуда шла железнодорожная линия на Котлас. Но, если говорить по совести, я был единственным свободным человеком, а все остальные накупили на детские каникулы путевки в Болшево и Репино, где располагались дома творчества кинематографистов. Правда, мне позвонила из Москвы моя дама и твердо предупредила, что если я не приеду на Новый год в Москву, то могу забыть номер ее телефона. Но сообщение это не слишком отразилось на моем настроении. Я спустился в ресторан позавтракать. Оленина во всех видах, рыба муксун, поганая водка Тюменского завода... За соседним столом я увидел знаменитого московского каталу Борю Кулика; я его встретил несколько дней назад: он с тремя подельниками приехал сюда на гастроли — почесать в карты доверчивых рыбаков и геологов, получающих в декабре весьма солидные суммы за свой каторжный труд. Рядом с ним сидел человек в новеньком синем костюме и необмятой рубашке. Он был коротко стрижен, а лицо как бы обожжено северным воздухом. Такого цвета лица бывают у людей, много работающих на воздухе. Я знал этого человека. По московским делам. В молодости встречал его на танцплощадках, позже — в ресторане "Гранд-отель". Чаще всего именно там: видимо, Герман (так звали этого человека в новом костюме) любил больше других этот кабак. — Ты чего задержался, Боря? — спросил я Кулика. — Да вон Герка вчера откинулся — решил его встретить и вместе ехать в Москву. Человек по имени Герман молчал, улыбался как-то непонятно и глядел на меня с явным осуждением. Я доел свою оленину, проглотил местную бурду под названием "черный кофе" и собирался уходить, когда Борис спросил меня: — Слушай, вы до станции на своем автобусе едете? — Да, у нас аппаратуры навалом. — Прихватите нас? — Конечно. Я был рад этому обстоятельству, потому что Гера по кличке Шофер вызывал у меня острое чувство любопытства. Но ни в автобусе, ни в поезде мне так и не удалось разговорить его. Он даже несколько презрительно цедил слова, глядя мне в лицо холодно и равнодушно. Только в Москве, когда наш поезд подошел к перрону, он спрыгнул с площадки, притопнул ногой, словно пробуя столичную землю на прочность, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь: — Ну что ж, теперь посмотрим. Сказал и исчез в вокзальной суете. Через год он вновь возник в моей жизни. Встретились мы в ресторане ВТО на улице Горького: был когда-то там прекрасный театральный кабачок, горячо любимый всеми московскими людьми, имевшими причастность к литературе и искусству. В тот день там отмечали юбилей. Чей, точно не помню, но праздновать его собрались все. "Все" — это было особое московское понятие. "Все" считали себя сливками столичного светского общества. Туда входили, естественно, дети больших родителей. Некоторые из них нынче с телеэкрана рассказывают о своих папах в передаче "Большие родители". Конечно, модные писатели, познавшие успех кинематографисты, артисты, журналисты-международники и все те, кто был женат на иностранках. По социальным понятиям такой брак позволял занять в московских светских кругах место где-то сразу за дочерьми и сыновьями членов Политбюро. Надо сказать, что Володя Высоцкий, с которым мы дружили, уже тогда был знаменитым бардом и популярным актером, но попал в избранный московский круг только после женитьбы на Марине Влади. Кроме того, в светское общество входили вездесущие торгаши и зубные техники и, безусловно, сотрудники КГБ. Так вот, весь цвет столичной полукриминальной тусовки гулял в ВТО. Я приволок цветы и подарок, вручил их юбиляру, выпил за его здоровье и решил тихонько смыться, как вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд. Я повернул голову и увидел шикарно одетого Германа. Я кивнул ему, он — мне, и все. Когда я уходил, то спросил у кинорежиссера Витаутаса Жалакявичуса: — Ты не знаешь, кто этот мужик в синем костюме? — Этот? Полковник из КГБ. А утром мне позвонил Боря Кулик: — Понимаешь, какое дело, ты теперь на всяких тусовках будешь встречать Герку Шофера — ну, он зарядил этим козлам, что он полковник, ты уж, пожалуйста, не сдавай его. — Боря, пусть себя называет хоть сыном Павлика Морозова, какое мне до него дело? Действительно, какое мне было дело. Я кое-что знал об этой развеселой компании. Там крутились камушки и золото, валюта и шмотки. Но все они были, как броней, прикрыты положением родителей, ресторанными связями, товарищескими отношениями. Но все-таки "полковник" Герман Станиславович Мазур по кличке Шофер заинтересовал меня. Я позвонил своим муровским друзьям, и они поведали мне, что гражданин Мазур родился в Москве в 1930 году, окончил два курса филфака МГУ, был исключен за поведение, недостойное звания советского студента, после чего работал снабженцем на трикотажной фабрике в Купавне, осужден по статье 88 УК РСФСР за торговлю драгоценными камнями сроком на пять лет. Освобожден по отбытии срока наказания, прописан в Москве, работает в ЖЭКе техником-смотрителем. Вот такая карьера сложилась у полковника спецслужб. От всезнающего Яши, директора мастерской металлоремонта в Столешниковом переулке, я узнал, что Мазур — один из самых крутых фарцовщиков драгоценными камнями. — У него есть возможность доставать неплохие камни, — сказал Яша. — Откуда? — Ты же знаешь наш принцип: "Меньше знаешь — дольше живешь". Он работает предельно осторожно. Камни уходят в хорошие руки, откуда их чекистам и ментам не выковырять. Много позже я узнал, где крал камни Мазур. n n n В марте 1971 года по приглашению родственников Боря Глод собрался посетить Германию. В те далекие годы немногие граждане нашей великой страны ездили с частными визитами в ФРГ, поэтому таможенная служба осматривала их особенно внимательно. Ни чемоданы, ни ручная кладь не вызывали у инспекторов таможни никаких подозрений. Боря Глод мог бы свободно пересечь таможенную границу, но один из инспекторов заметил на его пальце массивное кольцо с крупным камнем. — Позвольте взглянуть. — Пожалуйста — камень не настоящий, кольцо из сплава. Вот это показалось инспектору подозрительным, и он решил внимательно осмотреть перстень. Почему элегантный, хорошо одетый человек носит на руке такую безвкусицу?.. Каково же было изумление инспекторов, когда перстень этот оказался футляром, в котором лежал бриллиант весом в четыре карата. Конечно, Глод сразу же заявил, что перстень ему подарили и он ничего не знал о том, что находится внутри. Дело приняло к производству следственное управление КГБ. А Глод понял, что с контрразведкой шутить не надо, и начал понемногу колоться. Так выяснилось, что буквально в ста шагах от сурового дома КГБ находится маленькая ювелирная фабричонка, расположенная в церкви как раз между зданием КГБ и магазином "Детский мир". То, что там творилось, никакому описанию не поддавалось. На фабрике, вернее, в большом цехе, никто не отвечал за сохранность драгоценных камней. Начальник цеха и мастер могли спокойно выносить любое количество камней, недостачу которых спокойно списывали на разрушение при резке. Фабрика получала неплохие камни, поэтому московские спекулянты бриллиантами буквально охотились за ними. Тут-то и появлялся недоучившийся филолог Мазур. Но он так обставил дело, что следствие не зацепило его даже в свидетели. В марте арестовали Глода, а в июне забрали в "Лефортово" восемь человек во главе с начальником цеха. У арестованных изъяли полмиллиона рублей, что по тем временам считалось суммой баснословной, и шестьсот отличных бриллиантов. Это было самое крупное бриллиантовое дело тех лет, им заинтересовался сам председатель КГБ Юрий Андропов. Он и приказал полковнику Добровольскому устроить показ ценностей для руководства комитета. Вся верхушка КГБ — Андропов, Цвигун, Цинев, Пирожков — ходили мимо импровизированного стенда, брали камни в руки. Рассматривали их. Конечно, ситуация была предельно опасной для следователей группы. Не дай бог, какой-то камушек случайно закатится в щель на полу или еще что-нибудь... Но все обошлось. Хотя у всех на памяти была странная история с золотыми самородками. Ребята из МУРа закрыли канал, по которому из Магадана уплывало в Москву самородное золото. Несколько месяцев шла разработка преступников, в банду под видом покупателя внедрялся сотрудник МУРа. Дело было опасным. Золотом в те времена торговали люди, которые чужой крови не боялись. И все-таки их взяли. Министр внутренних дел Николай Щелоков доложил об этом напрямую Брежневу. Генсек сам любил золотишко, а тут такая возможность своими глазами увидеть уникальные самородки. Надо сказать, что мне приходилось видеть самородное золото и золотой песок, или шлих. Золотой песок мало напоминает по цвету те изделия, которые из него делают. Самородки — совсем другое дело. Сама природа придает им особую форму. Я держал в руках кусок золота, слепленный этим великим мастером в виде собачьей головы. Держал в руках и удивлялся: как в земле, в породе, где залегает золотая жила, можно было создать такую вислоухую голову доброго дворового пса? Но это все лирика. Золотые слитки были привезены в здание штаба ленинской партии, разложены и открыты для глаз членов и кандидатов в члены Политбюро. Уж я не знаю, как и сколько они смотрели все это богатство, брали в руки самородки или нет, только следователь Подшивалов, который отвечал за доставку золота в ЦК КПСС, принимая ценности обратно, обнаружил, что не хватает одного 150-граммового самородка. Несчастный следак сразу же увидел картину своего исключения из партии, позорного увольнения из органов и даже тюремные решетки. Но он был парнем не трусливым, достал акты сдачи и приемки и положил их перед растерянными чиновниками секретариата Брежнева. Скандал докатился до Брежнева. Тот собрал всех членов Политбюро и сказал, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Члены Политбюро осознали глубину праведного гнева генсека, и самородок был возвращен. Кто его спер, видимо, знал только покойный генсек. n n n Когда-то многие наши соотечественники добросовестно заблуждались, считая, что наши золотые изделия и камни имеют огромную ценность за границей социалистического лагеря. Конечно, золото всегда останется золотом, драгоценные камни — драгоценными камнями. Наш доверчивый покупатель, простояв многочасовую очередь в ювелирный магазин и приобретя золотую цепочку, считал, что он необыкновенно удачно вложил деньги. Когда же он попал на Запад и увидел целые улицы ювелирных лавок, то сразу же понял, что драгметалл не так уж и ценится. Но в Москве в те времена об этом знали немногие. Но люди, имевшие представление о мировом рынке ценностей, располагали и информацией о ценах. Надо сказать, что, несмотря на "лечение от золотухи", которое в свое время проводило ВЧК-ОГПУ, несмотря на голод, войну, послевоенную неразбериху, у многих московских людей остались на черный день припрятаны дорогие ювелирные украшения, сработанные превосходными мастерами и украшенные стоящими камушками. Мы, как известно, жили в стране победившего дефицита, поэтому в городе было несметное количество мелких спекулянтов. Иначе говоря, людей, которые могли обеспечить вас дефицитом. Мне кажется, такие мелкие спекулянты были в каждом дворе. Когда я жил на улице Москвина, то обращался за помощью к некой Алле Михайловне, обретавшейся в доме №3, — она помогала мне достать хорошие туфли или рубашку. Надо сказать, дамы эти работали в разных московских конторах, но только там, где была возможность спокойно уйти с работы днем. Они выстаивали длиннющие очереди за дефицитными вещами, а потом продавали их дорогим соседям с минимальной наценкой. Довольны были все. Отношения между продавцом и покупателями были просто патриархальными, поэтому к ним обращались с просьбой помочь продать старинный сервиз, гобелен, а частенько и старинные украшения. Для такого случая у многих были свои тихие ювелиры, которые уже давно числились пенсионерами, но продолжали работать посредниками. По-настоящему богатыми людьми были только московские деловые. Только они могли дать настоящую цену. Как ни странно, подобные формы купли-продажи нашли в городе твердую основу. Люди приносили золотые монеты, кольца, кулоны. Все, что смогли сберечь их экономные мамы и бабушки. Появилась возможность вложить деньги: люди становились пайщиками ЖСК, покупали автомобили, строили на полученных на производстве садово-огородных участках хорошие домишки. Если бы наше дорогое государство принимало у населения эти цацки по нормальной цене, никому бы и в голову не пришло иметь дело с мелкими дворовыми спекулянтами. Но государство твердо стояло на своем и принимало в скупках редкое ювелирное изделие как золотой лом, за копейки. Поэтому и существовал этот маленький черный рынок. Я уже говорил, что редкие, дорогие вещи уплывали к московским деловым. Где они прятали свое добро, о том не знал никто. Их жены могли только на домашних праздниках появляться перед гостями во всей приобретенной красоте. Много позже, в 80-е годы, они перестанут бояться и их дамы засверкают в ресторанах и театрах изумительными украшениями. Вот тогда лихие ребятишки поняли, что брать госсобственность опасно и тяжело, и решили начать бомбить цеховиков. Главное заключалось в том, чтобы делец, напуганный до смерти, сам отдавал свои ценности и деньги. Но как узнаешь, у кого они есть, а у кого, кроме дубленки и "Жигулей" по доверенности, ничего нет? Вот тогда-то и началась кропотливая оперативная работа. Мощному аппарату ОБХСС в сравнении с лихими ребятами просто было нечего делать. Но для настоящего дела нужнее были люди, имевшие возможность беспрепятственно проникать в стан врагов. Были и другие, более тонкие методы. Дельца заманивали в катран (подпольный игорный дом), где умелые ребята лихо обыгрывали его или подставляли красивую девушку. Этот способ был наиболее эффективным. А денег на подготовительную работу не жалели. Я знал одну такую даму, звали ее Нина-Акула. Дама была приятная во всех отношениях. Она-то и рассказала мне историю, как она со товарищи вытряхнула деньги у проживающего ныне в далеком государстве Израиль крупнейшего московского цеховика Лени Белкина. В те годы начала расцветать новая форма обогащения — подсобные производства при колхозах. Все сельские хозяйства, находившиеся в зоне рискованного земледелия, жили небогато и трудно. Когда государство, войдя в тяжелое положение сельских тружеников, разрешило подсобные предприятия, то целая орда веселых дельцов кинулась поднимать запущенное сельское хозяйство Нечерноземья. Чего только не выпускали эти предприятия! Платки, чеканку, фотографии киноартистов, трикотажные кофточки, обувь... Товар расходился лихо, и в кассах колхозов появились живые деньги. Можно было платить зарплату, начинать строительство, думать о приобретении техники. Но большая часть прибыли оседала в карманах цеховиков. Дело Белкина процветало: у него было два цеха в подмосковном колхозе. Один выпускал резиновую обувь, второй — трикотаж. И вот он приехал на десяток дней отдохнуть в город Пярну, на любимый эстонский курорт, в страну взбитых сливок и ликера "Вана Таллин". И почему вышло так, что его комната в пансионате "Каякас" оказалась рядом с апартаментом Нины-Акулы? Роман начался стремительно. Прекрасная дама по уши влюбилась в рослого и симпатичного Белкина. Ах, эти ночи на взморье! Терраса ресторана "Раана-Хона", повисшая над заливом, маленькое кафе на Морской улице, тихий парк, населенный ручными белками... Потом Москва, уютная квартира новой подруги на улице великого драматурга Островского в Замоскворечье. И, конечно, любовь. Белкин всерьез уже начал подумывать о перспективах совместной жизни со своей возлюбленной. Еще никогда в жизни его так не любили. Все было прекрасно, но однажды председатель колхоза зашел к Белкину и рассказал, что им упорно интересуется ОБХСС. А потом подъехали два молодых опера. Поговорили о сырье, о поставках, о товаре. Белкин был паренек тертый и хорошо знал, чем могут закончиться такие визиты. Он помчался к любимой, все рассказал ей и попросил спрятать кое-какие ценности. Любимая проплакала весь вечер, чем еще больше разбередила Лёнино сердце. Черт с этим ОБХСС, главное, что он любим. В цеху бухгалтерия приведена в идеальный порядок, при обыске в доме не найдут ничего. Пробьемся! Он привез заветный чемодан на улицу великого драматурга и поехал в колхоз. Вечером, купив парного мяса, он прилетел на крыльях любви, открыл дверь квартиры и ничего не понял. Прихожая была пуста: не было ни бронзовой люстры, ни ковровой дорожки, ни зеркала. Только стенной шкаф распахнул дверцы, словно собираясь его обнять. Он вошел в комнату и не увидел мебели. Тогда Леня понял, что его кинули, а жаловаться некому. Вот какую историю рассказала мне замечательная дама Нина-Акула. Я слушал эту историю, смотрел на Нинку-Акулу и никак не мог вспомнить, где я видел ее раньше. А потом все-таки выскреб из памяти ресторан ВТО, элегантного Мазура и красивую брюнетку рядом с ним. — Нина, — спросил я, — это дело Гера Мазур поставил? — Откуда вы знаете? — Догадываюсь. n n n Два года назад я приехал в Антверпен. Времени было немного, и я торопился в Брюссель, но здесь мне надо было обязательно встретиться с человеком, который обещал мне рассказать о некоторых делах, связанных с русскими бриллиантами. Мы сидели в кафе на главной площади у ратуши, было жарко. На площадь въехал белый "Мерседес", и из него вышел Гера Мазур. Он равнодушно мазнул по площади холодными глазами и не торопясь начал подниматься по ступеням ратуши. И я вспомнил Салехард, и ресторан "Север", и бывшего зэка в новом костюме. До чего же интересно устроена жизнь...
