МК-ВОСКРЕСЕНЬЕ Родился в 1959 году. После школы-интерната учился в Одесском технологическом институте. В 1980-1990 годы он один из лучших карточных шулеров Одессы. Пять лет находился во всесоюзном розыске. Сделал пластическую операцию на лице. С 1991 года — журналист криминальной хроники Одесского телевидения. Сегодня мы представляем очередной отрывок из его новой книги. Пуля в спину Япончика Из одного бандитского размаха и страха перед собственной персоной репутацию короля не слепишь. Для лепки нужен как минимум еще один ингредиент. Самый важный. Без него лепи не лепи... Мишка Япончик ингредиент из виду не упустил. Некоторые соображения по поводу этой королевской специи — позже. А пока что рецепт ее применения в Мишкином случае: "...Врачей, адвокатов, артистов они не трогают или, как говорят, "не калечат", обворовать или ограбить человека этих профессий — величайшее нарушение их "морального кодекса". Это из книги Л.Утесова "Спасибо, сердце!". Или вот отрывок из записок другой одесской знаменитости — куплетиста Владимира Коралли: "...Он не грабит врачей и артистов, любит ходить в театр, кино и на дивертисменты. Его мальчики работают очень картинно — на вечерах и маскарадах появляются в смокингах, ничем по облику не отличаясь от господ, и вежливо просят дам и кавалеров расстаться с драгоценностями. Никакой грубости, хамства, а тем более насилия не допускают, только поигрывают своими никелированными браунингами. Для маскировки налетчики иногда облачаются в студенческую форму..." "...Налоги Япончику платили своевременно. На эту дань он время от времени поил-кормил одесскую голытьбу. Он мог послать своего представителя к богатым владельцам с ультиматумом такого содержания: "Виноконьячному заводу Шустова поставить 20 ведер водки, "колбасному" Неофита по улице Хуторской отпустить столько-то пудов колбасы, хлеба или булочек". Все это выставлялось на столы, где за порядком следили подчиненные Мишки. Каждый бедный имел право прийти, выпить хорошую чарку водки, закусить куском колбасы и хлебом. Такие столы неоднократно выставлялись в разных местах города. В одесской ночлежке каждый мог за пять рублей переночевать на матраце, а за три — на голом полу. Мишка часто наведывался сюда. Кормил постояльцев. Приносил вещи или раздавал деньги. Кормил бедных во многих трактирах. Регулярно передавал деньги грузчикам и биндюжникам порта. (Через девушку-цветочницу.) Многодетные семьи к большим праздникам получали целые рулоны мануфактуры, деньги, продукты, одежду, обувь. Посыльные не говорили — от кого. Но все понимали: от Япончика". "...Однажды Мишка, направляясь к другу, случайно попал не в ту квартиру. Войдя, увидел старика, умершего несколько дней тому назад. И никого вокруг. Поинтересовался: почему не хоронят умершего. Оказалось, что оставшейся молодой дочери покойного не на что похоронить отца. Мишка пригласил соседей по двору, дал денег на похороны и поминальный обед, а дочь позже выдал замуж, субсидировав деньги на свадьбу, на наряд и приданое невесте". "...Мишка неоднократно давал деньги молодоженам на свадьбу". n n n Некая Бродская с Преображенской рассказывала: "Мой отец, хотя и имел до революции звание купца второй гильдии, был небогат, да и семья была большая. Родилось 19 детей, в живых осталось 10. Так когда Мишка Япончик приехал с друзьями реквизировать отцовское богатство и увидел большую семью с кучей детей, то сказал матери: — Извините, мадам, за беспокойство. Мы у вас ничего не возьмем, и вас больше никто не тронет. И уехал". Впрочем, по поводу иллюстрации того самого, королевского ингредиента особо напрягаться нет смысла. Лучше Бабеля все равно не проиллюстрируешь. Факты, описанные в рассказах, большей частью имели место в жизни. И рассказ Бабеля о свадьбе — правда. Сюжет рассказа таков: чтобы полицейским не лезли в голову дурные мысли испортить людям праздник, по Мишкиному распоряжению (у Бабеля — по распоряжению Бени Крика) был подожжен полицейский участок. Есть, правда, у писателя крохотная неточность. В рассказе король выдавал замуж сестру. В жизни же — женился он сам. На большеглазой красивой девушке Циле, работнице завода, которую он высмотрел себе в очереди за водой. Теперь о том, что мешало исследователям истории позволить себе полную объективность в отношении Мишки. О политике. Вернее, о Мишкиной аполитичности... "...Большие услуги штабу ВРК в доставке оружия оказывал Мишка Япончик, который за сравнительно небольшую плату продавал штабу главным образом лимонки и револьверы. Но этот факт еще не говорит о сочувствии большевикам. В политику Япончик не вдавался, хотя был за "справедливость". Он был сам по себе. И все же контакты с революционерами у Япончика были. Он помогал большевистскому подполью выкупать за большие деньги их людей, попавших в застенки полицейских участков, а то и просто их освобождать. По поручению ревкома мишка собирал ценности на закупку хлеба за рубежом. При формировании бригады Григорием Котовским, который хорошо знал Япончика еще по одесской тюрьме, комбриг довольно часто встречался с ним. Мишка помогал Котовскому деньгами и оружием..." "...Как-то к Япончику явились представители матросского революционного комитета. Они коротко изложили свою просьбу. Послезавтра комитет устраивает благотворительный вечер с концертами и танцами в Матросском клубе. Весь сбор поступит в пользу сирот одесских матросов, погибших в боях за революцию. Но при нынешнем положении в Одессе вечер может сорваться: жители не решаются выходить из домов с наступлением темноты. Если концерт, в котором выступят знаменитые артисты, пройдет при пустом зале, в том будет вина Япончика. — Что ты мне доказываешь! — возмутился Мишка. — Или я враг бедных сирот? У меня сердце разрывается слушать таких глупостей. Передай комитету, пусть положатся на меня! В тот же день на улицах были расклеены объявления, напечатанные крупным шрифтом. Они гласили: "В Матросском клубе состоится интересный вечер с артистами! Сбор в пользу сирот! Все на концерт! Порядок обеспечен! Грабежей в городе не будет до двух часов ночи!" И стояла подпись: "Михаил Винницкий". Впервые за много лет одесситы безопасно гуляли вечером. Люди Япончика патрулировали по городу, охраняя порядок. Но ровно в два часа те же патрули начали раздевать зазевавшихся горожан. — Уже два часа, где дисциплина?! — возмущались они..." Или вот эпизод с освобождением политзаключенных. Правда, не только их... "...Подпольный комитет принял решение привлечь Япончика к освобождению заключенных. Но под своим контролем. Совместно был продуман план операции. Была уточнена одна деталь: освободить лишь политических. Мишка с друзьями под видом веселой пьяной компании пробрался к Чумной горе, где стояли немцы, а оттуда к тюрьме. Бесшумно сняли часовых. Взорвали замок тюремных ворот, отобрали у обезумевшего надзирателя ключи и при любезном сопровождении начальника тюрьмы выпустили более трехсот заключенных. Конечно же, не только политических. Любопытным образом была решена проблема смены одежды арестованных. Был остановлен проходивший мимо переполненный трамвай, публика раздета, и бывшие арестанты поменялись с ней своими нарядами..." По одной из версий исследователей, нападавшие обложили соломой сарай, в котором заперся начальник тюрьмы, и заживо сожгли его. И сделали это по приказу Мишки. Но вряд ли версия реальна. Мишка не был кровожаден. Это с неохотой и даже некоторым непониманием отмечали почти все собиравшие материалы о нем. Тот же Утесов в своей книге обмолвился: "При виде крови он бледнеет..." n n n Теперь о том, к чему Мишка в конце концов пришел. Как закончил... По тому поводу, что большевикам удалось покончить с безвременьем, некоторые историки до сих пор испытывают недоумение. Террор — это понятно. Но можно подумать, что они первые до него додумались. Как бы там ни было, страну они помаленьку прибрали к рукам. И Одесса не избежала этой участи. С приходом в город более или менее устоявшейся большевистской власти... Впрочем, вот версия, считавшаяся долгие годы общепринятой: "...Борьба с бандитами с этого дня началась беспощадная. За неделю, не давая грабителям опомниться, чекисты очистили от них всю центральную часть города. Бандиты попрятались в катакомбы и затаились на окраинах города". Мишка сам пришел в комендатуру особого отдела ЧК. Пришел с предложением. Сказал он якобы так: — Я хотел бы, чтобы мои ребята под моим командованием вступили в ряды Красной Армии. Мы хотим честно бороться за советскую власть. Не могли бы вы дать мне мандат на формирование отряда Красной Армии? Люди у меня есть, оружие тоже, в деньгах я не нуждаюсь. Мне нужно только разрешение и помещение... После некоторых перипетий Мишке разрешение дали. "...К середине июля 1919 года "54-й стрелковый полк имени В.И.Ленина" насчитывал в своих рядах 2000 человек, из которых было сформировано три батальона. Япончиком были назначены командиры батальонов, рот, взводов, а также работники штаба и тыла. Казармы для личного состава полка были настоящим раем, пристанищем с крышей над головой, постелью, питанием. Но главное — была гарантия безопасности от ЧК. В полк для воспитательной работы и наведения революционного порядка губком мобилизовал 40 коммунистов. Но когда те узнали, куда их отправляют, то почти все отказались. Живописнейшее зрелище, по словам очевидцев, представляла собой эта часть. Мишка Япончик больше всего любил маршировать во главе своего отряда по улицам Одессы. Такие прогулки одесситы называли "дефилированием". Впереди — командир на вороном жеребце с конными адъютантами по бокам. За ним — два еврейских оркестра с Молдаванки. Потом шествует пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки. Правда, головные уборы были разношерстнейшие — от цилиндра и канотье до фетровых шляп и кепок... Перед отъездом на фронт состоялся прощальный вечер в здании консерватории. В голодной Одессе странно было видеть такое обилие коллекционных вин, закусок, фруктов. В торжественной обстановке комендант города преподнес командиру полка серебряную саблю с революционной монограммой. Утром собрать своих подчиненных Япончик не смог, мотивируя это "поздним окончанием прощального вечера". Назначено было новое время — опять не собрались. Когда наконец отряд прибыл на станцию и объявили посадку, раздались крики, что в Одессе остается контрреволюция, и если полк выедет из города, то контрреволюционеры возьмут власть в свои руки. Три раза отряд собирался грузиться в эшелон, и три раза люди разбегались. Наконец Мишка Япончик все же погрузил в вагоны около тысячи человек... ...Начиная с ближайшей станции защитники Отечества стали выбегать из вагонов, грабить станционные буфеты, привокзальные кассы, базары, забирать вещи попадавшихся пассажиров, чистить квартиры в домах, расположенных недалеко от станций, не забывая и про небольшие кассы сельских советов. Работники попутных станций звонили своим соседям, сообщая о выходе "особого" литерного воинского эшелона. В пункт назначения прибыло 800 человек (остальные отстали или сбежали). Котовский, в распоряжение которого прибыл полк, провел митинг, поставил боевую задачу: выбить петлюровцев из Вапнярки. ...К полудню петлюровцев из Вапнярки выбили. Были захвачены большие трофеи. Взято в плен 400 человек. В честь такой победы командир полка приказал звонить во все колокола местных церквей..." По официальной версии, в ближайшую же ночь петлюровцы выбили Мишкин полк из Вапнярки, нанеся ему ощутимые потери. "...Разобравшись в причинах остановления станции и отступления, Котовский решил: небоеспособный, морально неустойчивый, политически безграмотный полк разоружить, а личный состав отправить в Киев, где его приучат к дисциплине и вольют в другие части. На следующий день после завтрака полк построили и разоружили. Чтобы не подрывать авторитет командира, Мишку не тронули, оставив ему коня и оружие. Полк был отведен на станцию и посажен в те же самые вагоны, в которых бандиты приехали". Но командующий дивизией Якир остановил отправку. Поручил комиссару заняться обучением на месте. Тут в очередной (который уже!) раз начинается "несходимость" исторических материалов. Вот воспоминания помощника начальника штаба дивизии Якира: "...Через несколько дней обстановка на фронте настолько ухудшилась, что Якир вынужден был прекратить обучение и приказал готовиться к отправке на передовую. При первом же натиске петлюровцев пополнение панически бежало. Возникла опасность образования в тылу дивизии бандитской шайки. Надо было изолировать от "храброго воинства" Мишку Япончика. Якир решил выдать Япончику бумаги о том, что полк направляется в штаб армии для получения нового назначения, а в пути Япончика арестовать, батальоны разоружить. Я подготовил необходимые бумаги, выдал их Япончику и сообщил, что для поездки ему предоставлен отдельный вагон. Якир принял Мишку Япончика и, казалось, во время беседы рассеял возможные подозрения. Хитрый и изворотливый атаман сделал вид, что всему верит, а на станции Вознесенск, где поезд долго ждал отправления, Япончик попытался скрыться и был убит". Другая исследовательская версия: "...Начальнику станции было передано распоряжение подготовить состав для отправки остатков полка в Киев на переукомплектование. Но весь личный состав полка Мишки Япончика самовольно покинул фронт, погрузился в проходящий пассажирский поезд Киев—Одесса, предварительно разграбивши и разогнав пассажиров, и убыл на Одессу. Котовский приказал комиссару полка и его заместителям догнать беглецов, а если будет возможность, то и вернуть..." "...По одной из версий, засаду устроили возле огромного железнодорожного депо. Полк Урсулова и коммунистические отряды затаились в высокой кукурузе. Поезд загнали в тупик. Мишка Япончик лично направился к будке, чтобы узнать причину остановки. Не входя ни в какие переговоры, Урсулов застрелил Мишку... Бандитов разделили на три группы. Одну расстреляли, другую отправили в одесскую тюрьму, третью — отпустили на все четыре стороны. Урсулов, приведший в исполнение приговор, забрал Мишкину шашку в качестве трофея..." n n n Версий хватает. Но все они отдают... Не то чтобы неискренностью — оголтелостью. Норовят протокольно-доказательно уверить читателя: "и поделом ему". Может быть, и поделом... Тем более что формально все в справочной биографии Михаила Винницкого более или менее точно. Не знаю: кто как, а одесситы этой протокольностью вряд ли удовлетворятся. Одесса — город нюансов. Так что теперь некоторые Левины поправки к справочным данным, к версиям... Вернувшись из отсидки в семнадцатом году, Мишка присматривал себе специализацию посподручнее. Из бандитских, конечно. Перспективное было времечко. Хоть во взломщики подавайся, хоть в налетчики с аферистичным уклоном. А не хочешь мудрить — грабь помаленьку прохожих. На кусок хлеба хватит. Фира в доме уже не жила. Съехала. И соседи даже не знали куда. Мишка, как ни странно, не особо и искал. Все уже было не так, и в нем тоже. А память... На ней далеко не уедешь. Это он уже понимал. И Фиры уже лет десять как не было во дворе, и Мишку десять лет не видели. Но историю со взрывом полицмейстера округа запомнила. Она, история, стала даже местной легендой. И не только местной. Общегородской. Соседи, те, что знали Мишку босяком, форсили знакомством с ним. А уж как форсили его кореша... Тот же Левка. И вот воплощение легенды предстало во плоти перед теми, кто ее культивировал. Чудотворцу редко удается отделаться от страждущих одним чудом. От Мишки ждали многих чудес. А времечко было такое, что только чудом и можно было его пережить... Отвлекусь вновь от рассказа Левы, возьму описание беспредела того времени из книги "Бандитская Одесса". В ней описание более сухое, но и более внятное. Да и вполне совпадает с Левиными впечатлениями. "...В воровскую работу были втянуты целые села, хутора, улицы, переулки. Воры в то время селились по определенным улицам, соответственно своим специальностям. Так, на улице Петропавловской жили одни налетчики, на Привозной — карманники, на Балковской — конокрады. В воровскую круговерть были втянуты многие дворники, знавшие о деятельности своих жильцов и скрывавшие это от полиции. Днем ночные охотники отдыхали, играли в карты или сидели в пивной. Среди них были и богатые воры, которые имели прекрасные двух- и трехэтажные дома и собственные выезды. С наступлением сумерек охотники отправлялись на промысел. Убивали, грабили прохожих и проезжих, угоняли, перекрашивали и продавали скот, птицу, вещи. Воровали все, что могло пригодиться в хозяйстве, в быту. ... Воровали детей богачей, красивых женщин и девушек, чтобы получить за них выкуп или продать за границу. ...Грабили и днем, прямо на улицах, в переулках, скверах. Воровство и грабежи на конке происходили так часто, что начальник полиции вынужден был учредить пост охранного городового в конке. В летнее время, часов в девять вечера, а зимой и того раньше, пустели лавки, базары, закрывались окна, калитки, ворота, двери на прочные запоры. Город становился безлюдным, замирал. В то время создавались дворовые комитеты по охране дворов. По ночам не спали — страшились нападения. ...Часто бывало так, что ложились спать при одной власти, а просыпались при другой. Как только соседи встречались поутру, то первым делом задавался вопрос: какая власть в Одессе? Или: кого этой ночью убили? Одесситы потеряли счет пришельцам в город и смене власти. По воспоминаниям старожилов, она иногда менялась девятнадцать раз в сутки! В марте 1918 года Одесса была оккупирована интервентами. Начался невиданный в истории грабеж города. Увозили все, что представляло ценность и что можно было увезти. Съедали все, что можно было съесть. Германцы с немецкой точностью и аккуратностью собирали ценности, грабили банки, забирали и вывозили сырье, хлеб, мясо, муку, крупы, товары. Вывозили эшелонами лес, металл и оборудование фабрик и заводов. В ноябре 1918 года, в связи с революцией в Германии, немцы стали выводить свои войска из Украины, хотя в Одессе они продолжали оставаться. В город хлынул поток новых оккупантов — в лице французов, англичан, греков, поляков, гайдамаков, петлюровцев и вообще кого угодно. Чтобы не ссориться за территорию города, они разделили его веревочными границами, поставили часовых с пушками и пулеметами. Например, железнодорожный вокзал с прилегающей площадью занимали гайдамаки. Чумку занимали немцы. Новый рынок — австрийцы. Сабанские казармы и большой городской ломбард — французы. Греки обосновались в порту. Поляки облюбовали Слободку. Приморский бульвар, телеграф — англичане. Центр заняли белые. И так далее. Через мосты даже днем часовые никого не пропускали. Но пройти было можно, уплатив часовому контрибуцию продуктами или выпивкой. Приморский бульвар, как одна из главных и красивых улиц, был просто разделен скамейками между французами, англичанами, греками. Тут же стояли часовые, а у греческих "пограничников" здесь же находился и их транспорт — ослы, привязанные к скамейкам. ...Буржуазии было очень много. Все хотели побыстрее уехать за границу. Ломбарды ломились от дорогих вещей. Каждый стремился хоть что-нибудь сдать, получить золото и уехать за рубеж налегке. Город наводнили иностранные торговые миссии, открывались новые банки, конторы; дельцы скупали за бесценок фабрики и заводы. В обращении было множество различных денег. Их печатали круглосуточно в помещении бывших одесских издательств. Были даже такие купюры, у которых была отпечатана только одна сторона..." Вот такое настало времечко. От Мишки ждали чудес. Неприхотливых, но и маловозможных во все времена: защиты и хоть какой-то справедливости. Куда ему было деваться? Дотягивал ли на самом деле его образ до образа короля? Кто знает? Лихости, размаха бандитского в нем хватало. Куража королевского тоже было хоть отбавляй. Вопрос: настоящий это кураж или наигранный?.. Какое это имеет значение. Всякие благородные выкрутасы, демонстрационные подвиги, показушная галантность — обязательны в том самом королевском минимуме. Наигранность в этом деле даже предпочтительней. Потому что если исполняющих их — настоящий актер, то для него нет ничего страшнее провала. А значит, он будет стараться. Мишка был актером настоящим. Пусть и провинциальным. Роль короля он играл вдохновенно, хотя временами несколько самодеятельно. Период Мишкиного властвования в справочниках описан вполне похоже. И галантность при налетах имела место, и демонстрационная благотворительность. Все эти уличные обеды для нищих и раздача денег — все правда. Ограбления через лаз в потолке тоже были облюбованы Михаилом. И крови он старался избегать. Верна даже такая малозначительная деталь, как огромные глаза Мишкиной избранницы — Цили. Очень глазами она походила на бывшую Мишкину соседку. А то, что Мишка и его дворовый кореш Лева женились на сестрах, так это историкам было неинтересно. Кто такой для них Лева?.. Сам Лева странным образом избежал карьеры налетчика. При таком дружбане и покровителе, как Мишка, карьера эта была ему ни к чему. Он, Лева, и так чувствовал себя вполне уверенно. Защищенно и сытно. В те годы он был бездельником, не тяготящимся бездельем. От чего ему было тяготиться? Более интересного занятия, чем наблюдать за происходящим из партера, чувствуя себя при этом в безопасности, тогда и желать себе было нельзя. Впрочем, как и сейчас. Итак, уже приведенное в цитатах описание расцвета королевства оставлю без изменений. Но правка еще будет иметь место. И коснется обстоятельств свержения короля. Даже не обстоятельств... Мотивов. С нюансами тут особенно желательно разобраться. Потому что быть королем при жизни — это одно. Остаться королем после смерти — другое. Для последнего надо еще и уйти по-королевски. Достойно. Квалифицированный уход тоже обязателен для королевского минимума. А какая, к черту, "достойность" в том, как преподнесен Мишкин конец сухарями-историками? Которым на нюансы начхать... То, что рассказал нам по поводу "конца" Лева, вряд ли заинтересовало бы архивариусов. Но нам это показалось самым важным... n n n Мишка действительно сам пришел к большевикам. И сам напросился "с полком". Он вынужден был прийти и напрашиваться, потому что уже почуял неладное. Почуял, что светит его подданным при новой власти. Будь он невзаправдашним королем, а самозванцем, собрал бы ювелирные пожитки да и подался инкогнито на какой-нибудь островок. И прокучивал бы себе жизнь на манер графа Монте-Кристо. Этот вариант Мишка даже не рассматривал. Король, готовый довольствоваться графским титулом, не король, а так... шут, напяливший корону. Но даже Мишка — знаменитый одесский бандит и аферист, сам гораздый на всевозможные каверзы, не ожидал такой бессовестности от сообщников-большевиков. Странным образом уцелела в нем вера в наивно-романтическую бандитскую заповедь: своих не подставлять. Да и как ей было не уцелеть, когда он сам эту заповедь культивировал. И в себе, и в близких. Он до конца не верил в то, что его подставляют. Уже и понимал: вся эта затея с полком нужна новым соратникам-большевикам только для того, чтобы безболезненно очистить город от его подданных и свергнуть его самого. Понимал, но шел в ловушку. И вел за собой других. Может, и впрямь не видел другого выхода? А может, про ловушку понял слишком поздно, когда уже не он контролировал ситуацию, а она, ситуация, влекла его. Но и, конечно же, надежда у Мишки была: покажем себя в деле — совсем другой "фасон" будет. При этом "фасоне" так просто от него, от Мишки, не отмахнутся. Глядишь, и удастся сменить бандитский имидж на какой-нибудь более цивилизованный. И людей пристроить. Не век же им в бандитах ходить. Каждый в глубине души сохранил надежду. На приличную старость. На кусок хлеба от собственного благопристойного бизнеса. На внуков, которым не будет стыдно за прошлое своего деда. Это Мишка по себе знал. Цинизма бы ему побольше. Тогда бы наверняка он и в других его разглядел... На фронт ехали вместе. Лева не посмел остаться в Одессе. Одно дело не участвовать в налетах, в которых друзья угрожают смертью кому-то, другое — отсидеться на своем верхнем этаже, когда смерть угрожает друзьям. Лева ехал в одном вагоне с командиром полка. С дворовым другом детства Мишкой. Но не при первом переезде на фронт Мишка разоткровенничался с Левой насчет Фиры и дыр в потолке. Это было позже. До этого полк, с ходу вступив в бой, разбил наголову петлюровцев. И действительно, был звон колоколов и легкий кутеж. Но ночью никакого контрнаступления не было. Так что пьянство и беспечность к последующему разгрому полка никакого отношения не имели. Но разгром таки был. На следующий день прибывший Котовский поставил задачу: Вапнярку держать любой ценой. И ведь знал же, зараза, что петлюровцы подтянули силы, что их, петлюровцев, будет раз в пять больше, чем тех, кого он обрекал на погибель. Все он знал, все помнил, все видел... И главное — уже увидел, что с прибытием Мишки на фронт популярность его, Котовского, пошатнулась. Что помнил? Помнил Мишку по Одессе. Потому он, Котовский, не особо и лез в город, что там, не в его королевстве, он был всего лишь заезжим князьком с сомнительным прошлым. Помнил и то, что Мишка помог ему совершить знаменитый побег из здания суда. И этого он почему-то тоже не мог простить Мишке. Полк был разгромлен. Иначе и быть не могло. Но когда Мишкиных людей за случившееся объявили небоеспособными, когда сообщили о расформировании... Сомнения в том, что это таки была подстава, у Мишки отпали. Что он испытывал в тот момент? О чем думал? Что собирался предпринять? Что испытывает король, настоящий, добросовестный король, когда понимает, что из-за его королевской недальновидности погибли подданные... О чем он может думать в тот момент, кроме как о том, как спасти уцелевших... На этом последнем перегоне к тем самым плантациям кукурузы, к тому самому тупику, Мишка и рассказал Леве о Фире и простреленном потолке. И попросил, если что, при выезде за границу прихватить с собой и Цилю. Там, в кукурузных волнах, еще можно было побарахтаться. Дать бой засаде. Но Мишка не хотел крови. Понимал ее бессмысленность. Ну бой, ну даже прорыв... С этими, прибравшими город к рукам, не признающими никаких заповедей, жизни не будет. Не только у него. (При чем тут он?) У его людей. Он, король, ничего не мог с этим поделать. Только уйти. И он ушел. Самолично, без сопровождающих, спрыгнул из вагона на насыпь. Направился к стоящим у насыпи чекистам. Криво усмехнулся на требование: — Сдать оружие! Отвернулся и с наганами в кобурах, с саблей в ножнах, и с голыми опущенными руками пошел в кукурузу. Не спеша и по прямой. Оклика вслед ему не было. Был сразу выстрел.
