МК-ВОСКРЕСЕНЬЕ Кроме кассирши теплоход встречала пепельно-серая ворона. Она бродила по причалу, искоса пялясь на реку. — Ноготь сломался, — сказала женщина. Ворона не ответила. Теплоход прошел под мостом и пристал к берегу. — Пилочки нет? — спросила кассирша у вахтенного матроса и сложила губы уточкой. — Топорик есть, — сказал матрос. — Ваша инспекция уже на месте, — сказала женщина. — Я вижу, — сказал матрос. Ворона взлетела на леер, нагнулась всем телом к палубе и каркнула. Она всех тут знала. Трудилась внештатным контролером. Поглазев на пассажиров, она поднималась в воздух, делала два круга и опускалась на причал. Ждать следующего теплохода. За любовь к речному флоту ворону прозвали Пятницей. Об отношении к воде Вчера я был сухопутной крысой. Нынче я морской волк. Может, не морской — по реке ходим, и не волк, а младший вахтенный матрос прогулочного теплохода "Москва-74". Но это неважно. Потому что теперь я знаю, что такое шкафут, поднаволок и леер. Все морские волки знают, что это такое. Сейчас я вам расскажу, что случилось на нашем корабле. Про пистолет, москвичей, любовь. Сначала про любовь. В нашем городе много воды. Целая большая река. Как мы к ней относимся? Отвратительно. Используем, тратим и гадим в меру своих эгоистических наклонностей. Ничего доброго — ни стихов, ни цветов, ни поцелуев — она от нас не видит. Даже Церетели ей памятника не придумал. А она, болезная, заслуживает большего. Во-первых, она вскормила грудью наш город, когда он был маленьким. Во-вторых, делилась питьевой водой и худо-бедно защищала от врагов. В-третьих, не обиделась, когда ее загнали в бетон. Теперь в нее сливают всякий ужас. А пешеходы — хамье... Теперь я Москву-реку люблю больше. Осознал. И город наш с реки выглядит значительнее. Вот Кремль, например. Я когда мимо него плыву, внутри душа дышит — натурально живая. Столько лет стоит, а все как новый. И завораживает, как удав кролика. Или, скажем, дома на набережных. Сотни и сотни окон. Мы плывем медленно, и они. Так что успеваешь задуматься и представить себе, как там, в квартирах и углах, женщины переодеваются в домашние халаты, мужчины сальцо строгают для закусывания, собаки зевают, а дети тырят зефир из вазочек и мелочь из карманов. И становится от этих представлений тепло. Одним словом — жизнь. И нет как будто суеты, маеты и сумасбродства. А москвичи на реке совсем другие люди. Они здесь успокаиваются, расслабляются и пускают свои чувства на самотек. И тогда с ними происходят всякие неожиданные вещи... Девица Я и говорю, с пистолетом до сих пор не ясно. Но точно — началось все с девицы. Она поднялась на борт у Киевского. Парень в черном костюме и трубой для чертежей поцеловал ее в губы, она развернулась и пошла. Как-то особенно он ее поцеловал, со значением. Радости или вдохновения у нее на лице не появилось, а он с парапета смотрел ей вслед до самого отплытия. Упитанная такая, мосластая девушка. Прошла, села наверху, потом спустилась в салон, купила себе пакетик яблочного сока и осталась. Смотрит в окно и пакетик в руках теребит, как спичечный коробок. И было у нее такое выражение — жалкое, из последних сил достоинство держит, — как у простуженного ротвейлера. А парень ей махнул рукой, и она невнятно, словно нехотя, ответила. Не улыбаясь. Короче, сердечные дела. Сразу видно. А здесь подваливает к ней усатый. Подвыпивший. На бабский взгляд, мужчина видный. А по-моему, обыкновенный постовой майор. Но тон неверный взял. Лялечка, говорит ей, по ком глаза мокнут? А она на него посмотрела тяжело, как молоток на гвоздь, и говорит: иди проветрись. Потом вытащила какой-то конверт, но читать не стала. Смотрела, смотрела на него, ресницами хлопала, но ни слезинки не пролила. Хмурилась и вздыхала. С места не двинулась до самого "Парка культуры". За ее спиной еще один пассажир сидел. К пистолету не имевший отношения, значит, и к ней тоже. Но к слову... Огромного роста, с маленькой лысеющей головой и весь в царапинах. Вот он, как раз наоборот, сидел за столом и плакал. Не стеснялся, что слезы из-под темных очков текут по царапинам на щеках, как по речкам. Он поднял девушке упавшую салфетку... И у "Парка" у нее сок кончился. Она причесалась и вышла. Я швартовы подавал, она говорит: "Здесь парк?" — "Здесь, говорю". — "Надо мне развеяться". И мы дальше поплыли без нее. Вот так все полузагадочно началось. Усатый донжуан А потом на "Фрунзенской" мы посадили женщину, похожую на американскую киноактрису Сандру Баллок. Женщина зашла на теплоход с маленьким ребенком и в плохом настроении. Наверное, неработающая мамаша, из нервных. Мы как подплывали к причалу, второй матрос говорит: смотри. Там на ступеньках стоял парнишка лет пяти и писал в реку. Ну, писал и писал. Что тут такого? Ему интересно было, как оно в воду фонтанчиком льется. Даже язык вытащил от напряжения. А мамаша его, та что на актрису похожа, прямо в середине процесса за руку дернет да как зашипит: ты что делаешь, я где тебе сказала? И пугает взрослыми глупостями — щас милиционер придет. Ух, злющие глаза у нее. Прошли они на борт, и здесь она его не отпускает, бегать нельзя, шуметь нельзя, в носу не ковыряй и вообще сходи с корабля. Наверное, день неудачный у нее. Не повезло парнишке с мамкой. Короче, отдали мы швартовы, спрятали трап и двинулись не спеша дальше. И здесь опять усатый в салоне. У него, наверное, нюх. Он чувствует расстроенных женщин. На этот раз он выступил лучше. Он говорит: — Слушайте, хотите я бутылку шампанского?.. — Не хочу, — говорит нервная Сандра Баллок. — Да я не о том. На голову себе поставлю и пронесу. А женщине скучно, она отвечает: — Ну, валяйте. И сынишке своему: — Миня, иди смотреть, как дядя из себя дурачка будет корчить. — А его потом в милицию заберут? — спрашивает мальчик. — Непременно. Усатый купил шаманское, открыл его, перевернул бутылку вверх дном и, заткнув горлышко, большим пальцем приладил к себе на лоб. Потом отпустил и пошел. Бутылка стояла ровно, потом качнулась и желтые пенные капли полились по лицу усатого. Все засмеялись, кто видел, и женщина тоже. Усатый остановился, не снимая бутылки, вытер пальцем залитые глаза, усы и сказал: — Смертельный номер. Только для разведенных женщин. — Я не разведена! — быстро сказала Сандра Баллок. — Откуда тогда такие неправильные морщины? — А что, бывают правильные морщины? — У счастливой в браке женщины морщины тонкие и ровные, а у вас зигзагами. — Чепуха! — сказала женщина и потрогала свой лоб. — Чепуха! Усатый донес бутылку до самого шпиля и вернулся. — Опа, — сказал он и упал на одно колено, — подставляйте бокал, сейчас открою кран. — Я не буду пить. — А кто вам наливает? Я жадный, скупой и вообще хам. Только иначе мне придется помыть этим шампанским голову. Как шампунем. Несите стакан. Женщина принесла два пластиковых стаканчика. — Подставьте к усам, — сказал усатый, — не так. С разных сторон. Он приподнял бутылку и шампанское, заливая глаза и обтекая нос, закапало с усов в тару. Женщина довольно хохотала. Вот так он ее подкупил. Увел в носовую часть теплохода, а там сидела еще одна пассажирка с ребенком. Она сидела тихо и задумчиво. Он ей сказал: вы видите зареванного исцарапанного мужчину в очках? — Вижу, — сказала она. — Знаете, почему он плачет? Я вам скажу. Он поругался со своим котом, они подрались, и кот, хлопнув дверью, ушел. Девятый день как ищут. Теперь у мужчины на целом свете никого нет. — Бедненький! — сказали женщины почти хором. — Он что, жил только с котом? — Да. Я наливаю. И они пододвинули стулья ближе друг к другу. Сабантуй А мы все плыли и плыли. Приближаясь, проходя и оставляя за кормой мосты и улицы. По реке плыли клочья тополиной одежки. На "Валерии Брюсове" у самой ватерлинии сушилась связка воблы. Толкач "Тарнога" успешно двигал перед собой куда-то на стройку ржавый железный кран. Маленькая шаланда пыхтела по своим делам в Нагатинский затон. Медно-коричневый мусоросборщик, закинув сеть, дрейфовал вниз, огибая Лужники. Нефтесборщик чапал на полном ходу к Речному вокзалу. На дебаркадере возле Парка культуры загорал какой-то голый тип в военных ботинках. Водолазный катер упирался носом в каменную стену набережной. Шарил по дну, ища потерянную одним из теплоходов входную дверь в салон. Несколько раз навстречу выходил загадочный теплоход ОС-3. "Особо секретный, — отмечал вахтенный матрос Серега, — клады ищет". "Какие клады?" — спрашивал я. "Говно собирает", — важно говорил Серега. Между берегами сновали закопченные рабочие катера с брезентовыми крышами. Они перевозили строителей от одной опоры моста до другой и назад. Суда проплывали мимо нас, мигая, как семафоры, то правыми, то левыми бортовыми огнями, предлагая разойтись без столкновения. И все они чем-то занимались на реке. Только в Нескучном саду на скамеечках целовались парочки-бездельницы. А потом зашли три группы товарищей. Немецкие туристы, женщины с черешней и клуб поэтов-любителей. Немцы, те не в счет. Они дисциплинированные и смирные. Только китайцы смирнее и тише. Они если сядут рядком на верхней палубе, то до конца рейса с места не сойдут. Головы пооткручивают, рассматривая берега. А потом кого-нибудь одного командируют в бар, купить 18 американских шоколадин на всех, и опять сидят, шелестят, пережевывают. А с черешней вышел шум. Хохлушки везли черешню. У них, слава Богу, кончился рабочий день. Лица бронзовые, руки медные, губы блестят, плоть под майками и блузками истомилась за базарный день. Просит выходу. Они тоже наверх заберутся, к свежему воздуху. До первой рюмки решат, где сходить, черешню под лавки запихают, на коленях и ладошках порежут сало, колбасу, хлеб и зелень, и пойдет гулять губерния. Угощаются. И плывет теперь наш теплоход мимо Кремля и храма, Парка и набережных под смех и гогот. А потом, разогревшись, они начинают петь. И любой фриц в кулак кашлянет для приличия и заткнется. Не спрашивает, куда там и что. Немного не по себе ему становится. Это верно. Потому что столько бабьей нежности и неистраченной силы немцы нигде не видели, а если эта сила к тебе нежность проявит, то и вздохнуть не успеешь. Не зря они на наш теплоход сели. Короче, под "Несэ Халя воду..." подплываем мы к Воробьевым горам, а там на причале, как назло, мужское собрание. Дискуссионный клуб из четырех человек по оценке достоинств трех по 0,5 "Гжелки". Все как полагается — поочередные выступления, прения и итоговые доклады. Дивчины с мест вскакивают, через леера перегибаются, того и гляди из-под рубашек главное богатство выпрыгнет, в воду сорвется. И начинается глубокое переживание за свое и мужское одиночество. — Мущщины! Шо ж вы стоите?! Сидайте к нам!! У нас все е! — кричит одна и трясет всем, что у нее есть. И черешней тоже. Мужчины первые две минуты, конечно, морды отворачивают. Они же специально место выбрали подальше от городской суеты и лиц женского пола. На парапете белые стаканчики, початая бутылка и конфетные фантики. Но напор не ослабевает. Бабы кричат, машут, черешню в воду сыплют. В конце концов неминуемая реакция наступает. Мужики хватают "Гжелку". Вся беда в том, что корабль наш уже отчалил. Первого еще успевают схватить за пиджак, а второй уходит в свободное плавание. По бензиново-фекальным причальным водам. Бабы в панике. Зато на нижней палубе благодать. Никогда не видел такого количества интеллигентов на квадратный метр. И все поэты. Или просто любят это дело. В центре женщина постбальзаковского возраста и нетленной "любовьорловской" красоты. Она — чтица. Блондинка с утонченным профилем. Стихов помнит наизусть больше, чем я русских слов. Атмосфера вокруг возвышенная. Даже неловко за свои грязные руки после тягания канатов. Одна начинающая поэтесса, томная, как печеная сметана, читала стихи. Про любовь. Рядом сидел пассажир. В текст он особо не вникал. Он смотрел поэтессе в рот. Она выписывала губами такие кренделя, что его просто гипнотизировало. И в этот идиллический момент, когда чтица сделала мечтательное лицо, чтоб продекламировать лермонтовского "Демона", сверху послышались выстрелы. Я подумал, что это китайская ракетница. Хлопки были похожи на выстрелы шутих. Мы рванули наверх, и я увидел оцепеневшего немца с белокурой бабкой. Глаза у обоих остекленели. На палубе украинки визжали, вскидывали руки и прятали головы в безразмерные базарные юбки. Кто-то уже лежал на полу, укрывшись локтями. Маленькая девочка чихала и кашляла. Поцарапанный верзила перешагнул через бортик и всем своим видом показывал, что вот-вот сиганет вниз. Возле лестницы, которая вела на нижнюю палубу, двое мужчин отчаянно и бестолково мутузили друг друга. Один из них был усатый донжуан, в другом я не сразу узнал давешнего парня с черной трубой для чертежей, который провожал расстроенную девушку на Киевском вокзале. Воротник его пиджака был порван. Рубашка на усатом вылезла и пузырилась. Мужчины запыхались и ругались в полголоса. — Тварь! — сказал усатый. — Сволочь! — хрипел юноша в черном. — Пистолет! — заикаясь твердила одна из женщин усатого. Под одним из спасательных плотиков лежал черный, мутно блестящий пистолет. — Кто стрелял? — Он, — женщины повернулись к дерущимся. В этот момент юноша в пиджаке ухитрился вырваться. Усатый поскользнулся и упал. Ударился подбородком. Юноша слетел с лестницы, обежал машинное отделение, при входе в салон столкнулся с кем-то, кинулся назад и, допрыгав до туалета, заперся там. Теплоход пристал к причалу "Театр эстрады". На удивление, милицейский "уазик" появился очень быстро. На борт поднялось человек двенадцать оперативников. Когда выводили усатого, он кричал: "Я доберусь до тебя, гад!" И тут же спрашивал семенящих рядом перепуганных женщин: — Ну как я? Как я дрался? — Как Рэмбо, — говорила Сандра Баллок. Субчик просидел в туалете недолго. Вышел по-хорошему. Один глаз был у него подбит, и из носа текла кровь. Он всхлипывал. Серега — старший вахтенный матрос — мне все рассказал, как было. Он наверху мусор убирал. Усатый с женщинами смотался из салона. Им стихи было скучно слушать. Они сидели на свежем воздухе. А маленький парнишка — сын Сандры Баллок — мотался по теплоходу. И вдруг приносит конверт. Он хотел, видно, порисовать, для того и подобрал, да взрослые отняли. Вскрывают они конверт, без подписи и незапечатанный, и начинают читать. А там письмо — признание в любви. Да в таких словах, что стыдно читать. — Ты где это нашел? — спрашивают пацана. — Там, где тетя сидела. Расстроенная девчонка, что на "Парке культуры" сошла развеяться, забыла забрать письмо. То полбеды. Мы круг сделали, хохлушек и немцев посадили, а вместе с ними и парень тот сел. Только я его не заметил. А он, видно, побродил по теплоходу, девушку свою не нашел и сел в расстроенных чувствах, не зная, что ему дальше делать. И тут видит и слышит, как усатый с женщинами его письмо читают и хихикают. Ему как в голову ударило. Рванул к усатому, устроил драку, в пылу оружие вытащил и шмальнул. Газовым пистолетом. Шуму много, а толку ноль. Все выветрилось. Усатый со страху протрезвел. Бабы в рев. Немцы в шоке. Интересное путешествие получилось. Когда "стрелка" вели, майор ему говорит: подбери оружие. Тот, как дурачок, взял и поднял. — Теперь точно твой, — сказал майор и ласково взял пистолет двумя пальчиками. А мы поплыли дальше. И больше ничего не случилось. Наверное, нам повезло. Никого не стошнило. Бутылок с мостов пешеходы не кидали. Немцы сошли у театра. Им впечатлений хватит надолго. А хохлушки... их ничего не берет. Посидели, повздыхали и тихо-мирно вышли у "России". Им надо было на Ярославский вокзал. И когда шли они навстречу блистающим на солнце кремлевским храмам, казалось, что уходят люди пешком в небо. Причальные доски прогибались под ними и скрипели. Нежно-нежно. Автор благодарит руководство Столичной Судоходной компании за помощь в подготовке материала.
