МК-ВОСКРЕСЕНЬЕ То, что можно сказать о Николае Петровиче Бурляеве, сказал его друг Никита Сергеевич Михалков: "Он русский. И это многое объясняет". Кстати, с Михалковым они знают друг друга с 13 лет и даже учились на одном курсе в Щукинском училище. Михалкова, правда, из училища выкинули — за "анархию, прогулы и вольный дух" (цитата из Бурляева), а Николай Петрович удержался. Николай Петрович — русский, можно сказать, с головы до ног. Начинал у Тарковского в "Ивановом детстве" и "Андрее Рублеве", его режиссерский дебют — про поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, и уже девять лет он проводит Фестиваль православного кино "Золотой Витязь". Бог послал ему пятерых детей, и он даже присутствовал при их рождении. Конечно, он человек, абсолютно не похожий ни на кого. -У меня мать была ясновидящая. Ей дважды являлась Богородица. И спасала ее. Мать дважды умирала, и Богородица дважды отводила ее от края пропасти. И говорила: "Ты останешься жить, но каждый день ты должна делать доброе дело". И она так всю жизнь и поступала. У нее четверо детей, 20 внуков и правнуков. Год назад мы ее проводили — 87 лет от роду... — Это в такой большой семье вы выросли? — Три брата и одна сестра. Я — последний. Самый был никчемный и ненужный. Довесок. Куда там! Четверо, жизнь трудная. Я был в самом загоне до "Иванова детства"... — Вы родились в Москве? — Да. По отцовской линии дедушка и бабушка — актеры. Играли с Остужевым, Блюменталь-Тамариной. Причем бабушка и дедушка играли главные роли, а Остужев замыкал афишную таблицу... А в мамином роду — купцы. У нее была эта жилка. Всюду, где она появлялась, была жизнь. Едем на съемки "Иванова детства" под Киев: жизнь бедная, гостиница, а у нее на балконе — куры, петухи, овцы. Она каждый день делает всем ужин. Автобусом едем со съемок — и все уже принюхиваются, что там у Бурляевых. Она всех кормит. И так всю жизнь. Учился я в Щукинском — весь курс питался у меня дома. Там, где мать, там жизнь была. Пока я не окончил школу, она все время ездила со мной. — А как вы попали к Кончаловскому? Ведь первую роль вы сыграли в его дипломном фильме "Мальчик и голубь"? — До этого я уже бывал на киностудиях. Пробовался на два фильма, где потом снимался мой брат — Борис Бурляев, но я был отвергнут. Это "Урок истории" и "На графских развалинах". В 54-м году я впервые встал перед кинокамерой, но потом, в 59-м, я шел из школы, и на улице Горького перед домом 6 мне преградил дорогу упитанный молодой человек и сказал: "Иди-ка сюда, ты мне нужен". — Прямо как в кино?.. — Да-да. Я спрашиваю: "Зачем?" — "Я сейчас заканчиваю ВГИК, ищу мальчика. Ты как раз такой мальчик. Хочешь попробоваться?" Я говорю: "А у вас есть документы?" Это был Михалков-Кончаловский. Такой у нас была первая встреча. А потом из рук в руки от Андрона Кончаловского я попал к Андрею Тарковскому. Он мне устроил огромное количество проб. Чтобы я был не уверен в себе, показывал многочисленные толстые альбомы с пробами сотен претендентов на роль Ивана. Одни русские лица, а я — такой американизированный мальчик. Какой я Иван?.. — Сколько вам было тогда? Лет 14—15? Вы понимали уже, что перед вами — гений? — При первом общении понятно было, что Андрей Тарковский — особая личность. Я как Андрея увидел на пробах, так его полюбил. На всю жизнь. Это чувство осталось у меня от начала и навсегда. — А он как отвечал? Он вообще любил актеров? — У него был закон: каждый актер и вся группа должны быть преданы ему. Он лишь раза два-три показал, как он относится ко мне. Один раз мы 16 часов провели вместе в одной компании, и он только один раз произнес, что я самый близкий ему в жизни человек. Он хотел ставить со мной "Подростка", хотел пробовать меня на князя Мышкина в "Идиоте". Я его все время спрашивал, когда он снимал "Солярис": "Андрей, есть мне что-нибудь у Лема?" Он говорил: "Нет, там нет ничего". — А каким вы были тогда в жизни? — Очень веселым. Это — от Высоцкого. В 61-м году мы с ним увиделись и подружились. Кстати, на пробе "Иванова детства". — Это правда, что он налил вам первый стакан?.. — Да. Первая в жизни бутылка — это с ним. Сад "Эрмитаж" — он взял бутылку шампанского, и мы ее с ним распили. Мне было 14 лет. До этого я пробовал чуть-чуть, а тут — официально, за столом, по-взрослому. Я был очень горд. Все-таки он — артист театра, я — еще пацан. — Ну и как было ощущение? — Ну вот, с тех пор и начался этот опыт. А учитывая, что жизнь в богеме, среди деятелей кино, — это особая жизнь, то с самого детства — застолья. А потом я начал понимать, что если так пойдет дальше, уйду за Володей, за Олегом Далем... — Даже так было? — Уже это стало системой. И я отрезал. На 15 лет отрезал алкоголь вообще. И очень рад, что это сделал. Просто своей волей. Нигде не пил. В Грузии подносились самые дорогие вина — я говорил: "Нет". — А когда это произошло? — В 36 лет. — Это до "Лермонтова"? — Да, иначе я бы не впрыгнул на лошадь и не осилил бы такую работу, где участвовало 5 тысяч человек. — Мне кажется, у вас был период, когда вы не снимались? — Я снимался очень активно до "Игрока" по Достоевскому — это фильм Алексея Баталова, — до 25 лет. После "Игрока" вышел негласный указ: отставить от экрана меня, Инну Чурикову и Ролана Быкова как несоветских по типажности актеров. На 4 года мне закрыли дорогу на экран. Это после очень удачной роли в "Игроке", одной из самых лучших у меня в жизни... Я пробовался — и мне отказывали. — А что в вас было "не то"? — Эмоциональность, нервность. Несоветский актер. Достоевского играл, азартного игрока. Хотя на самом деле я другой. Я иной, более спокойный человек. Мне ближе "Военно-полевой роман". Это — мое. А эксплуатация нарочитой эмоциональности — это идет от Андрея Тарковского. Он заставил меня играть так. Нервно. Усилил это "Игрок", потому что там вся роль предельно эмоциональна. И так за мной на долгие годы приклеился образ нервного мальчика. Еще надо учитывать, что я — заикающийся мальчик. — Это у вас с рождения? — Я в 5 лет был испуган в доме, где я жил, в темном коридоре в общей квартире. Я был один дома, меня напугал 15-летний сосед. И я стал заикаться. Потом, когда я снял "Лермонтова", мне показали дом Мартынова в Москве, и я узнал дом, в котором я родился, прожил первые 5 лет и был испуган. — Актер, который заикается... Это — феномен? Есть еще такие примеры? — Был такой старый актер — Певцов. Он играл в "Чапаеве" белого генерала. В жизни он вообще мычал. А я был артистом у Юрия Завадского в Академическом театре им. Моссовета, это 61—64-й годы. Играл на сцене с Мордвиновым, Марецкой, Орловой, Раневской, Пляттом. Я был сын полка, под опекой театра. И я там не заикался. Есть такой неосознанный закон для заикающихся актеров: если твой герой не заикается, значит, должен не заикаться и ты. — А вы начали играть в театре в 15 лет? — Сразу же после "Иванова детства". Еще фильм не вышел, а я уже попал в театр Завадского. Им понадобился мальчик для роли в "Ленинградском проспекте" по пьесе Исидора Штока, где главную роль играл Мордвинов, — я играл его внука. Это был идеальный опыт. Я стал любимцем театра, меня оберегали от всего дурного. 150 раз я выходил на сцену с великими актерами, переиграл все знаменитые детские роли. Кстати, Мордвинов мне очень помог однажды. Где-то на сотом спектакле я уже так освоился, уже плавал как рыба в воде, и подумал: "Дай-ка я заикнусь". Заикнулся — и меня заклинило. И я стал заикаться. Я продемонстрировал залу, что я — заика. Я обнажился. Я был голый перед залом. Я так страшно заикался! Актеры были все удивлены. Пытка была страшная, чуть не до потери сознания. После спектакля я бреду за Мордвиновым, как за магнитом, в гримуборную и говорю: "Я завтра играть не буду, из театра я уйду". "Коль, ты хочешь стать артистом?" — спросил он. "Да какой я артист — заика", — ответил я. "Так знай, в цирке есть такой закон: если артист падает с трапеции, он тут же должен подняться и все повторить. Иначе в душе поселится страх. Ты должен завтра играть. Ты будешь завтра играть". Я всю ночь не спал, раз сто прогнал текст, который знал назубок. Играл и одолел. Я обязан Мордвинову тем, что я остался актером, а мог бы уйти — и все. — А заикание лечится? — А Бог его знает. Мне так удобно. Особенно было удобно на экзаменах. Жалели, ставили оценки "отлично". Говорили: "Ну, ладно, ладно..." (Смеется.) — У вас есть фильм "Лермонтов". Вы там и автор сценария, и режиссер-постановщик, и исполнитель главной роли. Это ваш любимый поэт? — Мне с отрочества говорили, что я очень похож на Лермонтова. Это — фильм судьбы. Мой режиссерский дебют. С "Лермонтовым" я носился четыре года. Как клерк, каждый день все четыре года бегал по киностудиям — и мне везде отказывали. Пока однажды не приехал к Сергею Федоровичу Бондарчуку на дачу и не рассказал ему о своих мучениях. Он сказал: "Запускайся у меня". — Вы могли бы прийти к нему пораньше. Он все-таки ваш родственник (Николай Бурляев был женат на Наталье Бондарчук), и еще такой всемогущий родственник... — Я в жизни никого никогда не просил о чем-то личном. Я — человек гордый. Я всего добился сам. — Я помню, критики фильм топтали беспощадно... — Коллеги устроили над моим фильмом суд. Это была настоящая травля. Это было в 86-м — уже объявили гласность. В этом году начали "убивать" Бондарчука, нас параллельно пытались распять... Друг мой, режиссер Сергей Соловьев, у которого я играл в его дебюте по Чехову "От нечего делать", начал против фильма "Лермонтов" кампанию. Потом я узнал, что он хотел делать фильм о Лермонтове по сценарию Александра Червинского. Соловьев требовал, чтобы мой фильм был положен на "полку", чтобы его не продавали за границу, что это наш общий позор и беда. Что все в нем плохо: что в нем играют родственники режиссера (Лермонтова-отрока сыграл сын Бурляева Ваня, маменьку — жена Наталья Бондарчук, бабушку — свекровь Инна Макарова), и сценарий плохой, и актеры играют плохо, и сам я играю плохо. Что нет Лермонтова. Что все очень патриотично, очень много текста о России, что крест на груди у Лермонтова, что много икон и куполов... Я думаю, что если бы даже в жизни моей не было "Иванова детства", "Андрея Рублева" и "Военно-полевого романа", а был бы только "Лермонтов", я счел бы свою жизнь оправданной. Ради этого стоило родиться, жить, думать, страдать и накапливать опыт, чтобы однажды спеть песню души. — Говорят, "Лермонтов" вас абсолютно изменил. Вы просто стали другим человеком. Начали везде появляться с монахами. У вас появилась даже свита из этих людей... — Свиты у меня никогда не было. Просто после "Андрея Рублева" я пошел ко Храму и все еще иду к нему. Я подружился с архимандритом Олимпием, настоятелем Псково-Печерской лавры. Уж лучше быть в компании духовных лиц, чем в богеме. За честь почитаю сесть за стол с тем, кто может дать что-то духовное, высокое. Кинобогему я с самого детства презирал. Андрей Тарковский, Шукшин, Бондарчук не любили Дом кино. Они с огромным трудом приходили туда. Это место лживое, пошлое и циничное, исполненное холода, сплетен и кривотолков. Где каждый другого за глаза оскорбит. Где нет единого духовного потока — то, что есть на фестивале "Золотой Витязь". Попадая в этот поток, люди понимают, что это единственное духовное место в фестивальном движении планеты. — А все-таки кто вас так сильно изменил? Может, это от мамы? — Нет, я был отдельный. Я ушел из дома очень рано. Построил кооперативную двухкомнатную квартиру и стал жить отдельно. Мне было 18 лет. Я всю жизнь был независимый и вольный человек. Непартийный. Ни к одной партии я не относился и не буду относиться по гроб жизни. — А в артистической среде вам так плохо? — Всегда было и сейчас плохо. Мне не плохо только на "Золотом Витязе". — Мне рассказывали, что на вашем фестивале перед просмотром каждого фильма совершается молебен... — Это уже утрируют люди. Когда мы плавали на теплоходе, с нами плавали батюшки, для тех, кто хотел, — утром и вечером молебен. Но только для тех, кто хочет. А кто не хочет, те просто ходят и в окна глядят: "А что это они там делают?.." Я знаю, что я — белая ворона, но лучше начать день молитвой, чем проклятьями. И окончить день тоже лучше молитвой, чем отчаянием. — А правда, что у вас на "Витязе" — сухой закон? — Было такое. Я запрещал на наших приемах водку. Водка убивает рассудок. Мы же приходим на "Витязь" ради духовной работы, а от каждой рюмки водки лопается сотня сосудов, и 21 день эта зараза выходит из организма. Но кто ждет 21 день? Все время доливают... — Если вы так не принимаете мирскую жизнь, вам не приходила мысль уйти в монастырь? — Нет. Это данный мне Господом мой окоп. Здесь я могу работать и быть полезен. Я мог бы уйти в келью, что более по мне. Я — человек для кельи, для покоя и раздумий. Но у меня нет этих мыслей. Я должен многое успеть в том, к чему я призван Господом. К режиссерской, актерской деятельности. Но актерская работа мне больше не интересна. Я никогда не хотел быть актером. Где-то лет в 40 у меня вообще стало пропадать желание актерствовать. — А почему вы согласились на "Военно-полевой роман"? — Я ждал моей роли всю жизнь. Когда помощница Петра Тодоровского принесла мне сценарий, она сказала: "Он вам понравится". Я подумал: "Вот тебе заявочка!.." Я около тысячи сценариев за всю жизнь прочел — и никто мне так не говорил. И я читал сценарий и плакал над ним. Первый раз над сценарием я плакал. Обливался просто. Я пришел на пробу, обнял Тодоровского, поцеловал и сказал ему на ухо: "Оканчивайте кинопробы. Эту роль я никому не отдам". Я был последним, кто попробовался на эту роль... — У вас было когда-нибудь ощущение, что вы — избранник, гений? — После "Иванова детства" было. Помню, я ездил в общественном транспорте, люди глядели на меня — и я понимал, что мне надо принять какую-то позу. Слава Богу, потом я позу уже не принимал. — А когда вы перестали ездить общественным транспортом? — Когда купил первую машину — мотоцикл. В 75-м году. — А почему мотоцикл? — А потому что денег не было на что-то иное. — Расскажите о своей семейной жизни. Я знаю, вы были неоднократно женаты... — Об этом мы не будем. Обилие браков не украшает православного человека. — А про детей спросить можно? — Можно. У меня их пятеро. Это — гордость моя. Все — красивые, некапризные. Все — духовные люди. Ивану будет 24, Машеньке будет 13, Георгию будет 9, Илье — 6, и дочке Дарье сейчас 3 года. Лапочка моя такая... Они — дети сегодняшнего времени. Перед ними — два пути. Общий и тот, о котором папа говорит. Что они выберут, покажет жизнь. Пока, я думаю, выбирают духовное. Мой младший сын Илья года в 3—4 говорил: "Я буду монах, я буду витязь". — Николай Петрович, вы когда-нибудь курили? — Да, 20 лет. В 36 лет я бросил и пить, и курить. И сочинил такую частушку: "В 36 курить я бросил. В 40, может, брошу пить. Неужели же в 108 перестану я любить?" (Смеется.) — Но выпивать, я вижу, вы все-таки стали немного. Оживаете, Николай Петрович! Что произошло?.. — Те же батюшки говорят: "Ну, уж очень вы как-то строго. Ну, вино же можно!" Ну, я себе и позволил. Но я считаю, гораздо лучше было, когда я жил совершенно чисто и трезво. Я думаю, что я опять к этому приду.
