Звонок по телефону:
— Привет! Это Чоник. Ты хочешь сделать со мной интервью?
— Да, очень.
— А о чем мы будем говорить?
— О любви, о сексе. Ты не против?..
— Нет, я готов. Хотя... Тебе нравится смотреть на себя, когда ты писаешь?
— Нет.
— Вот и я не люблю рассказывать о личном. На то оно и личное, чтобы никого туда не пускать. Но все-таки давай рискнем.
Так начиналось наше интервью с необаятельным и мерзким, как Бивис и Бат-Хед, циничным и жестоким, как князь Шадурский, и раздражающим, как Ноздрев из “Мистификации”, актером “Ленкома” Сергеем Чонишвили. Кстати, именно он является главным действующим лицом всех перечисленных персонажей.
— Ну и как ты живешь? — Тебя что, интересует моя сексуальная жизнь? Она в порядке, даже не сомневайся. Я вообще считаю, что это определенная форма шизофрении, когда в печатных органах рассказывают о человеке, которого любят. Это значит, что его уже не любят...
— Но иногда ведь хочется поделиться своим счастьем с окружающими?
— Сидят за столом две подруги, и одна другую спрашивает: “Ты почему так хорошо выглядишь?” — “Я влюбилась”. — “А как его зовут?” И тут у человека наступает ступор: она не скажет, даже имя не произнесет. Если любишь, то не хочется об этом говорить, потому что кажется, что каждый раз, произнося это, пачкаешь и опошляешь его имя. Самое важное для любви — когда об этом знают двое, а не 22 миллиона человек. Я не верю в отношения, которые выносятся на экран и в печатные органы, если эти люди действительно друг друга любят. Это — один из моих принципов, хотя, может быть, он и ошибочный. В этом плане я вполне собой доволен.
— Классно. Только уж вид у тебя не очень-то счастливый...
— А какой может быть внешний вид, если работаешь 26 часов в сутки? И в этом состоит вся жизнь. Пока по-другому не получается.
— А разве не нужна семья, дети?
— Будет время — будет песня. Я не могу ее придумать и тем более — относиться к этому прагматично. Молодую пару спрашивают: “Будете ли вы заводить детей?” На это умные люди отвечают: “Заводятся только тараканы!..” Нужно понимать, что если ребенок рождается, то надо его кормить, обеспечивать, уделять внимание. Огромное количество людей “растут как цветы” и потом так же строят свои биографии...
— И ты на их фоне — звезда?
— Нет. Я — востребованный человек. А все разговоры по поводу звездности мне кажутся смешными. Многие люди, которые раньше не хотели со мной общаться, после всех лейблов, навешанных на меня в виде званий, стали относится ко мне совсем по-другому. Для кого-то я стал интересен после того, как меня наградили.
— А вообще приятно повышенное внимание к собственной персоне? Вот я на интервью пришла, ты сидишь, разглагольствуешь, а я записываю...
— В далеком 1995 году однажды друзья мне сказали: “Хватит! Ты профукал один вариант, другой...” Я же всегда говорил, что нет повода. Наконец он наступил. После “Петербургских тайн” пошел косяк журналистов со словами: “Мы давно уже хотели написать, только не было повода”. Я тогда понял, что становлюсь на ту ступень, когда огромное количество людей будет приходить и задавать одни и те же вопросы. А вообще я достаточно искренен.
— Почему же ты тогда до конца не “раздеваешься”?
— Если я расскажу, как у меня функционирует печень, руки с ногами и в какое время я съел завтрак и от него освободился, то часть народа по-другому начнет ко мне относиться. Я и так хожу по улице пешком, езжу в метро, общаюсь с социальными структурами, как любой нормальный человек.
— А как же одиночество?
— Мне его не хватает. Желание побыть одному — это нормально. Тем более что я сам себе интересен. Я себя иногда раздражаю, не люблю, критикую, но от этого мне становится еще интересней.
— Что тебя так не устраивает в себе?
— Очень многое. Я не умею отдыхать. Я неправильно общаюсь с людьми: если бы я мог, то каждые выходные переезжал бы по разным городам, где живут друзья. Вот сейчас был в Омске, видел своих одноклассников. Самое смешное, что люди, с которыми дружил в детстве, начинают вдруг говорить “вы”.
— И как ты им отвечал?
— О, это не выдержит твое печатное издание, хотя это было сказано по-доброму. Когда одной однокласснице я подписывал свою книжку, она воскликнула: “Надо же, еще помнит, как меня зовут!..” Наверное, по ее мнению, этот файл в памяти должен быть давно стерт, и каждому я обязан пристально заглядывать в глаза, чтобы вспомнить.
— Такое впечатление, что тебя что-то сильно раздражает, — это так?
— Больше всего, пожалуй, меня не устраивает долгота пути, по которому я иду. Я — волюнтарист, и потому потолок мне нужен здесь и сейчас. В 33 с половиной года я сыграл свою первую роль со словами. Это что — нормально?.. Все остальное — вводы. В послепутчевый период я был два года без работы, и тогда я писал (книга С.Чонишвили “Незначительные изменения”. — М.Х.), причем 24 часа в сутки.
— Это — потребность?
— Да нет — это болезнь. Я не могу этого не делать. Все мы в чем-то шизофреники...
— Тебя это не пугает?
— Меня вообще ничего не пугает — даже смерть. Возникает только сожаление, что чего-то не успел.
— А не хочется иногда все послать к чертям?
— Нет. Говорить, что я не работаю, — то же самое, что сказать, что моя Родина — Амстердам. Я получаю удовольствие от каждого дня. Раздражает только одно: что приходится тратить время на мытье полов, стирку одежды и приготовление пищи. Сон — это вообще отдельная песня: выспаться ведь можно и потом.
— Ты талантлив?
— Я не лишен определенных способностей. Если я пишу, то трудно это спутать с кем-то.
— А если эту писанину никто не захочет прочесть?..
— Ну, ведь уже читают. А если и нет, то все равно стану писать. Это делается не ради денег или каких-то пиаровских акций.
— О чем получилась книга?
— А ты можешь сформулировать то, о чем пишет И.Бродский или Р.Гари? Это просто попытка влезть в литературу. Мой стиль нельзя отнести ни к какому жанру — скорее это кино на бумаге, мое восприятие мира. Там есть сюжет, но говорить о нем глупо.
— Кино на экране со своим участием смотришь?
— Смотрю, но только с точки зрения того, что сделано правильно, а что — нет.
— А собой любуешься?
— Собой любуются люди, как правило, с нарциссическим складом характера. Я же себя не люблю.
— Умеешь охмурять женщин?
— Это достаточно тупое занятие — сразу встает вопрос: “А зачем?”. Я с женщинами общаюсь так же, как с мужчинами. Это такие же человеческие существа, которые населяют нашу планету... Не надо к женщине относиться, как к мебели: если она тебе не нужна, с ней просто не надо общаться.
— У тебя никогда не возникало желание, чтобы кто-то родил от тебя ребенка?
— Я только в апреле 2000 года вселился в собственную квартиру. Если я въехал 17 апреля, то, по-твоему, 18-го надо было уже зачать ребенка?..
— Что для тебя деньги?
— Знаешь фразу Милоша Формана: “Деньги — один из видов свободы”? Если бы я занимался исключительно заработками, то жил бы по-другому. Для меня деньги всегда стоят в конце. Это средство не думать о том, как ты будешь перемещаться, что есть и на что делать людям подарки. Во всяком случае, теперь не считаю какие-то копейки, как пять лет назад.
— Твои отношения с родителями?
— Конечно. Я с ними — друг и коллега. Раз в неделю мы созваниваемся. Моя прелесть общения с ними всегда состояла в том, что у нас не было понятия: родители и ребенок. С четырех лет я оставался один дома и получил некоторую самостоятельность.
— Они, конечно, гордятся сыном...
— Родители считают, что я просто выполняю некоторые функции, которые в свое время не сделали они. Что-то им нравится, что-то — нет. Я реагирую на это спокойно.
— Как ты относишься к критике?
— Если она обоснованная, то нормально. Хотя недавно один человек меня спросил: “Любите говорить о старых работах?” — “Люблю”. — “А нельзя было это сделать как-то получше?” — “Как лучше?” — “Ну, как-то хиленько все. Это ваш собственный неудачный изыск или режиссерский?..” В таком виде мы разговаривали минут пятнадцать. После чего он искренне поблагодарил за интересный диалог и ушел.
— Не хотелось его послать?
— Хотелось, конечно. Но если бы я его послал, он бы подумал: “Вот они все какие!..”. Я никогда не лезу с красной тряпкой на баррикады, если это не касается принципиальных для меня вещей.
— Что для тебя принципиально?
— Профессионализм. И это связано не только с искусством. Если ребенок называет тебя идиотом, то это не значит, что он виноват. Если же это говорит взрослый, то я слушаю и делаю выводы.
— Поклонницы достают?
— Им очень трудно меня поймать. У них всего три скорости, а у меня — восемь. Они не успевают запрыгнуть в тот автобус, на котором я уезжаю. Бывает, что она едет со мной до следующей остановки, а я пересаживаюсь на троллейбус...
— Тебе это льстит?
— Нет. Но бывает, что раздражает. Если человек пытается сесть мне на шею, то в жесткой форме объясняю о существовании расстояния, которое нельзя нарушать.
— Как приходится реагировать на тупые вопросы?
— Если человек с двух ходов спрашивает, где и когда родился, то включаю древнюю пластинку — минут на пятнадцать — о своем детстве. После этого человек довольный уходит писать очередную статью обо мне. В этом случае я становлюсь очень скучным и неинтересным человеком.
— Если женщина говорит тебе, что как мужчина ты ей совсем не нравишься, — обижаешься?
— Для того чтобы женщина сказала, что я ей не нравлюсь, она должна как минимум узнать меня как мужчину. А вообще, я не сторонник раздаривать себя окружающим в этом виде. И самое главное: я — не картина Леонардо да Винчи, чтобы нравиться всем.
