Некоронованный король розыгрышей в Голливуде — Марлон Брандо. Хотя по характеру он — угрюмый и нелюдимый человек, за этой маской скрывается острый ум. В молодости Брандо, в самом начале своей славы, был дружен с другой культовой фигурой Голливуда — Джеймсом Дином. В жизни они были точно такие же бунтари-одиночки, как и на экране. Постоянно разыгрывали друг друга, проверяя, есть ли еще порох в пороховницах. Собственно, с этим и связана история их грустной размолвки.
Как-то их обоих утвердили сниматься в одном и том же фильме. Оба находились в Нью-Йорке. По молодости, чтобы было веселее, договорились ехать вместе через всю страну до Голливуда: где на машинах, где на поездах. Брандо был страстным картежником. Не доезжая до Лос-Анджелеса, они остановились в каком-то городке в третьеразрядном отеле. Дин сразу завалился спать, а Марлон решил поиграть в казино. Находчивая натура, он рассчитал, что деньги, которых у него не было, он может позаимствовать у Дина, благо тот все равно спит. А утром, с выигрыша, незаметно отдаст. Пока Дин спал, приятель потихоньку вытащил у него деньги. Пошел в казино. Народу было много. Марлон чувствовал, что удача плывет ему в руки. Однако удача так не думала. Как-то незаметно все деньги Дина перекочевали из кармана Брандо в карманы казино. Тогда Марлон поставил на кон свою знаменитую кожаную куртку. Продул. Нашел какого-то бродягу, купил у него за гроши рваные джинсы, снял свои, поставил на кон (такую ставку как исключение, ради уважения к титулу звезды, приняли) — и проиграл.
Ночь была чудесной. Теплой, и... пахло магнолией. Марлон, полураздетый, вернулся обратно в отель. Видит, одежда Джеймса разбросана по комнате. В его голове зашевелились нехорошие мысли: пока Дин спит — заложить его одежду, с вырученной суммой пойти в казино, отыграть проигрыш, выкупить одежду и к утру вместе с кошельком вернуть на место. И овцы целы, и волки сыты.
В этот момент Дин проснулся. Увидел полураздетого Марлона, который выходил из комнаты с его одеждой, — закричал. Брандо не растерялся и сказал, что ищет взаймы денег. Ему, мол, предложили купить задешево классную кожаную куртку. Дин почуял неладное. Отобрал одежду, полез в карманы — денег нет; стал вопить, что Марлон его ограбил. Брандо возразил, что Дин ошибается. Тот в ответ осыпал приятеля градом оскорблений. Ссора выплеснулась в коридор. Дин кричал, что больше не будет путешествовать вместе с Марлоном и отправится в Лос-Анджелес один на поезде. Брандо невозмутимо просил вернуть ему хотя бы часть денег. Прибежавшие на шум коридорные подумали, что это Дин проиграл деньги Марлона и не хочет их возвращать. Бранясь и чертыхаясь, Дин выскочил из отеля. Сел в такси. Поехал на вокзал.
До отхода поезда оставалось совсем немного. На перроне Дин снова заметил Марлона и в истерике бросился от него к поезду. Марлон — за ним, и вдруг как закричит: “Держите вора! Он украл у меня куртку и деньги!” Поблизости оказались какие-то фермеры, схватили Дина, заломили ему руки. Напрасно Дин пробовал что-либо им объяснить. Его раздели, куртку и оставшиеся деньги вернули Марлону. Тот вскочил на поезд и был таков. Дин остался один, в чужом городе, без копейки денег...
С той поры они больше не разговаривали. Марлон пробовал ему объяснить, что это был просто розыгрыш. Ничего не получилось. А когда Дин погиб, стал вообще говорить, что был знаком с ним только шапочно.* * *Голливуд — Голливудом, но так разыгрывать, как это делают в России, — не умеет никто в мире. Взять хотя бы наши денежные реформы. Разве это не гениальный розыгрыш? Ночью граждане уснули со ста рублями в кошельке, утром проснулись с десятью. И власти делают вид, что ничего страшного не случилось. Просто шутка. Чего уж тут удивляться, что в повседневном быту все как умеют разыгрывают друг друга! И в этом деле в нашей стране были свои короли и королевы.* * *Замечательный актер Евгений Лебедев был большим мастером на розыгрыши. Как-то он пригласил своего шефа — главного режиссера БДТ Георгия Товстоногова — к себе в гости. Днем. В перерыве между репетициями. Поесть, опрокинуть рюмочку, закусить — святое дело.
Товстоногов принял предложение. Лебедев его радостно встретил. Проводил к столу. На столе стояли какие-то кушанья, а в самом центре — самое главное: запотевший холодный ГРАФИНЧИК. Лебедев почтительным жестом осторожно перелил кристальную жидкость из графинчика в стопочку. Протянул Товстоногову. Товстоногов глубоко вздохнул, медленно, как в балете, поднес рюмочку ко рту, высоко запрокинул голову и ласково, как бы поглаживая глотку, влил в себя содержимое. Его дыхание на миг пресеклось, лицо сморщилось в сладкой гримасе отвращения и желания, глаза зажмурились; последним аккордом в этой величавой прелюдии было густое кряканье. Товстоногов с размаху вернул стопку на стол. Отер рот. Вытер слезу и пресекающимся от алкогольного спазма голосом полузадушенно просипел: “Женя! Это же вода!”
Рассказывая эту историю, Лебедев добавлял, что, не скажи Товстоногов последней фразы, актер бы поверил (вопреки очевидному), что налил режиссеру водку. В итоге он сам не понял, кто кого разыграл.* * *А вот другой случай, который мне рассказал театральный педагог, профессор ГИТИСа, режиссер Борис Голубовский. Как-то в пору своего ученичества он пришел в дом знаменитого актера и режиссера Алексея Дикого, по делам. Хозяин сидел вместе с гостем — режиссером Тумановым. Оба пили чай из самовара. На столе стоял кулич. Шла пасхальная неделя. Алексей Дикий смачно прихлебывал из блюдечка, закусывая сахаром. “О делах потом, — сразу предупредил учитель ученика. — Шурочка, — обратился он к жене, — налей Боре чаю”.
Борису подали стакан. Он положил в него две ложечки сахару, размешал. Чувствует, чай прохладный. Просить подогреть неудобно. Отхлебнул из стакана. Дикий встревоженно спросил его: “Что с вами?” “Пожалуйста, еще сахару”, — попросил гость. “А я испугался, что чай жарковат”, — вежливо пояснил хозяин. Так они и сидели, попивая чай. О делах как-то не хотелось разговаривать.
От второго стакана Голубовский отказался, хотя сильно хотелось пить. Почему? Да потому что в самовар был налит коньяк. А со стороны было не догадаться. Чай — чаем. Замечательный пасхальный розыгрыш получился.* * *А вот как разыгрывали в эпоху хрущевского волюнтаризма. Как-то Олег Ефремов ставил в “Современнике” инсценировку рассказа Алексея Толстого “Гадюка”. Татьяна Лаврова должна была играть роль интеллигентной жертвы. Козаков — ее антипода, красного кавалериста. Роль противоречила его природе. Козаков сказал об этом Ефремову. “У тебя диапазон. Ты сможешь”, — отрезал главный режиссер. Козаков стал учить ненавистную роль. Простонародный говор давался труднее всего. Но как дать понять это худсовету? Выручил розыгрыш.
На показе Козаков, показывая красного кавалериста в момент наивысшего революционного подъема, спел, как последний одесский портной, проходя по Дерибасовской: “Мы кгэсные кэвэлегисты, и пго нас...” Прогон не состоялся — зал полег от хохота, — а цензура вовсе запретила показывать красного буденновца “инвалидом пятого пункта”.* * *При Сталине опаснее многих шутил знаменитый драматург Николай Робертович Эрдман. Рассказывают невероятный случай, — я думаю, доведенный мемуаристами до крайности анекдота, — как во время войны Эрдман попал на фронт. И на том участке вдруг разнесся слух, что он привез с собой какое-то секретное оружие — для “отступления противников”. Фронтовые лейтенанты, капитаны — “маленькие” командиры — публично, конечно, интерес не проявили, но втихую стали про “изобретение” выпытывать. Один лейтенант, знакомый Эрдмана по мирной жизни, встретив драматурга, спрашивает: “Говорят, ты владеешь каким-то секретным оружием, благодаря которому любой враг отступает?”
— Да, — отвечает Эрдман.
— А ну покажи!
— Так это боя надо дождаться — тогда сам увидишь.
Начался бой. Противник пошел в атаку. Эрдман засел с командиром в окопе. Враги близко.
— Ну и где же твое средство? — спрашивает лейтенант.
— Еще не время, — отвечает Николай Робертович, — надо, чтобы фрицы подошли поближе. Тогда эффект будет сильнее.
Лейтенант занервничал. Немцы продвинулись ближе.
— Ну как? — спрашивает командир. — Покажешь средство?
— Еще не время, — снова отвечает Эрдман. — Пусть еще подойдут.
Немцы почти вплотную подошли. Командир кричит:
— Давай средство, а то поздно будет!
— Ну вот теперь самое время, — говорит Эрдман и достает какой-то футляр.
— Что это? — очумело спрашивает лейтенант.
— Бинокль, — отвечает Эрдман.
— А зачем?
— Секретное оружие. Смотрите.
Приставляет бинокль к глазам командира.
— Фрицев видите? — спрашивает.
— Вижу, — отвечает тот.
— Большие?
— Большие!
— А теперь?..
Переворачивает бинокль обратной стороной.
— Вижу. Но очень далеко.
— Вот так-то! Отступили! — радостно резюмирует Эрдман.* * *Однако, если пользоваться аристократической иерархией, задолго до Эрдмана поистине королем розыгрышей считался Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
Дело происходило в занятное время. На дворе была эпоха первых пятилеток за четыре года. Вальсы в темпе марша. Тройки судей — без суда и следствия. Короче, царство арифметики.
И вот в это время знаменитый Всеволод Мейерхольд поставил классическую пьесу Александра Островского “Лес”. Поставил, как всегда, в своей неординарной, гротесковой манере. Счастливцев у него бегал по проволоке, а Несчастливцев ходил с красным знаменем. Короче, пьеса выглядела очень современной. Новый пролетарский зритель реагировал на нее весьма восторженно. Каждый раз после окончания спектакля требовал автора на сцену. Мейерхольду надоело, что зрители каждый раз жалуются, что автор не выходит. Вызывает к себе Эрдмана и говорит: “Надо исправить пьесу. Она не закончена”.
— Как не закончена?
— А вот так — нет финала, — говорит режиссер. — Вы нам должны помочь.
— Что надо, допишу, — говорит Эрдман.
— Ничего дописывать не надо. Сегодня после спектакля выйдите на сцену и поклонитесь.
Кончился спектакль — публика стала требовать автора. Вышел Эрдман, раскланялся. На следующий день в газетах появляется отклик: “Молодой автор пьесы “Лес” Александр Островский доказал зрителю, что идет в ногу со временем. Желаем автору дальнейшей удачи”.
Наверное, это был самый громкий успех Эрдмана как драматурга при жизни .* * *В свое время и Николай Эрдман, и сатирик Михаил Вольпин поплатились за острый язык: обоих сослали в город Калинин. Как-то туда приехал с гастролями Утесов. Спрашивает у местного администратора: “Кто здесь живет?” — “Вам из жителей или из актеров?” - “Из актеров”, — уточняет Утесов. “Ссыльные Эрдман и Вольпин”, — докладывает администратор. — Как здорово, — отвечает Утесов. — Надо их обязательно навестить!
А надо сказать, что этого театрального чиновника постоянно разыгрывали Эрдман с Вольпиным. А тот искал повода с ними поквитаться. И вот случай представился.
— Сделайте одолжение, — говорит администратор, — только, Леонид Осипович, имейте, пожалуйста, в виду, что они очень дружны.
— И в чем это выражается? — спрашивает Утесов.
— Как в чем? Они все делят пополам по законам братства.
— Что?! Все? И женщин?! — удивился Утесов.
— Про личную жизнь не знаю. Но все остальное — точно. Это у них называется лагерное братство. Упаси вас бог что-либо предложить одному больше, чем другому. Смертельно обидятся.
Утесов удивился. “Ну ладно, — говорит. — Все равно надо встречаться”. Пригласил их в ресторан. Там подзывает официанта. Думает, как же выкрутиться из положения: а вдруг одному принесут тарелку больше, чем другому, — обижу... Придумал соломоново решение. Спрашивает у друзей: “Вы очень голодные?” Они как люди интеллигентные отвечают: “Нет”. “Вот и отлично, — говорит Утесов, — тогда сделаем заказ. Мне, — обращается к официантке, — бифштекс. И товарищам тоже. Один на двоих”. Эрдман и Вольпин переглянулись. Промолчали. Официантка принесла заказы. Вечер прошел хорошо. Вольпин и Эрдман тепло попрощались с Утесовым. Даже расцеловались с Ледиком, как его величали друзья, на прощание. Вышли из ресторана. Эрдман посмотрел на реку, по которой плыл лед, и сказал:
— Да, не обманули люди, действительно Ледик тронулся.* * *В Сухуми работает знаменитый Абхазский драматический театр. Им руководит режиссер Валерий Кове. На последнем международном театральном фестивале в Пловдиве его спектакль по пьесе Эрдмана “Самоубийца” произвел фурор. Сложнейший космический спектакль о смерти человека: черная одежда сцены, белые костюмы актеров, больше ничего — и гениальная фантазия режиссера. Как водится, самое величественное происходит во время представления — успех, зрительские аплодисменты, потрясение. А самое смешное на гастролях — до и после спектаклей.
Как-то приехал Абхазский театр в Швейцарию. В составе труппы был очень талантливый актер. Перед гастролями он специально учил английский язык, чтобы общаться с европейцами. Но он не догадывался, что языковый барьер еще не все, с чем придется столкнуться человеку, не избалованному заграницей. В Швейцарии артистов поселили в роскошном отеле. Кровати в номерах там сами убираются в стену простым нажатием кнопки. Входит актер к себе в номер, а там, понятно, кровати нет. Он удивился. Друзья решили над ним подшутить, говорят: мол, тебе номер достался без кровати. Если захочешь поспать, можешь приходить к нам. Актер разволновался. Пошел к дежурной отеля, показывает руками, говорит: “Бай-бай”. Горничные подумали, что он зашел попрощаться. Кивают головой в ответ. Актер думает, что ему обещают принести две кровати. Радостный возвращается к себе. За то время, что его не было, шутники одну кровать на место поставили. Актер входит, видит — кровать. Только одна. Он завелся, помрачнел, побежал опять вниз. Красный, рычит по-английски: “Я хочу бай-бай”, — показывает два пальца, ладони под голову для наглядности кладет. Горничные подумали, что он хочет переспать сразу с двумя женщинами. Вежливо ему кивают головой: мол, подождите, это ночью. Актер видит, что горничные не торопятся с кроватью. В ярости хватает ближайшую коридорную за руку, тащит за собой наверх. Та в ужасе. Думает, какой темпераментный актер, решил прямо днем переспать. Ее подруги за ней следом бегут. Отбивать, если что... Все галдят. Поднимаются наверх.
Шутники тем временем вторую кровать поставили на место. Сидят, как ни в чем не бывало. Вбегает актер с горничными. Друзья к нему оборачиваются. “Дорогой, зачем беспокоишься? Тут по-абхазски все прекрасно понимают. Пока тебя не было, мы попросили вторую кровать принести, и нам ее принесли”. * * *В брежневскую эпоху некоронованным императором розыгрышей стал считаться Никита Богословский. Вся его жизнь, можно сказать, — череда сплошных розыгрышей и светопреставлений. Даже свою долгую и удачную жизнь он считает чьей-то шуткой. Не факт, что божественной. Его коронная фраза: “Никак не пойму, за что мы любим родную страну, которая нас терпеть не может”. Он много разыгрывал людей, особенно тех, кто находился ближе всего, например, жен. Те старались платить ему той же монетой, когда получалось.* * *Всем памятна история с писателем N*, который вдруг в одно прекрасное утро, находясь в командировке в российской глубинке, услышал по радио новость о присуждении ему Нобелевской премии по литературе. Писатель чуть не умер от счастья. Не знал, как смотреть на окружающих, — как и не знал того, что Богословский заранее подсоединил к радиоузлу магнитофон, договорился со своим приятелем-диктором, который записал “новость” официозным голосом и пустил в “эфир”.
Вот такие невинные забавы.* * *Но однажды разыграли и его. Весьма остроумно. Автором розыгрыша была его первая жена. Богословский рассказывал: сидит он как-то без копейки денег в Ленинграде. Вдруг узнает, что ему причитается крупный гонорар за новую песню. Бежит получать деньги. Радуется жизни.
В этот момент приходит телеграмма от жены. Из далекого города: “Дорогой, срочно нужны деньги. Все какие есть. Высылай. Ничего не спрашивай”.
Богословский думает: наверное, готовит мне какой-то подарок. Пересылает ей все деньги. Гадает: что та привезет — шубу или пальто? А может быть, шикарный костюм-тройку? В то время у него ничего из подобной роскоши еще не было.
Приезжает жена. Со свертком. Протягивает мужу. Радостно говорит: “Это тебе!”
Богословский разворачивает пакет. Видит, в бумаге лежат кандалы. Настоящие. Жена радуется произведенному эффекту. Говорит: “Это кандалы самого Рылеева! Вот справка, удостоверяющая это. Куплено в антикварном магазине”.
Даже Ильф с Петровым такого бы не выдумали, чтобы в антикварном магазине продавать кандалы. Вот так разыграли Никиту Владимировича. Правда, подарок он все-таки примерил. С тех пор шутит, что его две следующие жены кандалы на него надеть не пытались.* * *Как-то приехал Богословский во Францию. Останавливается в привычной ему гостинице. У него там знакомый — портье Эдуард, тоже большой любитель шуток. Заселяется Богословский в номер, в котором обычно останавливается. Спрашивает у Эдуарда: “Как дела?”
Тот отвечает: “Все хорошо”.
Богословский недоуменно оглядывается, возражает: “Нет, не все. В номере что-то изменилось”.
Эдуард говорит: “В номере стало тише!”
“Что, окна с уплотнителем поставили?” — спрашивает Богословский.
“Да нет. Телевизор в соседнем номере сломался”, — отвечает портье.* * *Вся беда наших российских розыгрышей заключается только в том, что они непонятны для западного человека, как матерное русское слово, которому невозможно найти подлинного эквивалента.
