Есть люди — энергетические вампиры. От общения с ними устаешь и ничего не получаешь взамен. А есть наоборот — как батарейки. Энергия бьет через край и заряжает всех вокруг. Наш герой — из таких. Приехав к Шифрину в квартиру на ВДНХ, я первым делом был усажен за стол. Ни о какой работе и речи не шло: “Отдохни, приди в себя, а уж потом запишем интервью”. И это несмотря на то, что времени было в обрез: Ефим убегал на репетицию. Слово за слово, диктофон крутит пленку, чай остывает, а Ефим Шифрин говорит...
Первая драка оказалась в моей жизни последней. В 6-м классе я дрался с одноклассником. Мы сидели за одной партой и даже дружили, но однажды дружба дала трещину, мы страшно поссорились, и я сказал, что побью его. Конечно, сгоряча сказал: бойцовского опыта у меня никакого не было, особых приемов я не знал. В день поединка после уроков во дворе собралась вся школа. В итоге — совершенно непредсказуемый результат: в несколько минут Володька Дымов был повержен — я даже запомнил свой победный финиш: Дымов лежит на спине, а я коленями прижимаю его руки к земле. Много лет спустя, когда меня уже стали показывать по телевизору, я приехал в свой городок, встретил Володьку, и он с перепугу начал говорить мне “вы”: то ли оттого, что посчитал меня знаменитым, то ли оттого, что вспомнил мою победу в том давнем кулачном бою.* * *Однажды во втором классе я принес из школы веселый стишок, одно слово в нем было мне непонятно, и я наивно спросил у папы, что бы оно могло означать. Вместо ответа папа с размаху больно шлепнул меня по щеке. Слово оказалось плохим, о чем я узнал позже, а в наши дни его не стесняются переводчики фильмов, но тогда первая пощечина надолго отбила у меня охоту делиться с папой образцами дворовой поэзии.* * *Мы поехали на гастроли в Белоруссию. Едем себе и едем, никого не трогаем. Дорога широкая, просторная, как автобан в Германии. Не успели мы вслух похвалить дорогу, как в задницу нашего “рафика” с сатанинской силой что-то въехало. Так судьба стучится в дверь, только без музыки: бац! — и всё. “Рафик” получил заметное ускорение, провернулся вокруг себя, а потом получил еще в бок от этого же джипа, номера которого мы каким-то чудом успели разглядеть. Дальше судьба все вершила за нас: вылетели на свободную встречную полосу — и как бы парим в свободном полете. В голове только мысль, чтобы не было больно и чтобы все остались живы. А в сердце — азарт грядущего разрешения, никому не ведомого, кроме Господа Бога.
Ну ничего. Благополучно прилетели в кювет. Остановились в пяти сантиметрах от большого дерева. Я смотрю и думаю: надо же так! Никогда не был в автомобильных происшествиях. Болел почему-то только палец, и губа опухла. Смотрю, на полу синим огоньком светится экранчик моего мобильного телефона...
Не поворачивая головы, спрашиваю, все ли целы. Оглянулся, а моя помощница Наташа лежит на коленях охранника — бледная, без чувств, в глубоком обмороке. Похлопали по плечам, по щекам, стали кричать: “Нашатырь, нашатырь!” Девушка порозовела, потеплела и вернулась к жизни. Итог нашего сумасшедшего приключения: отбитый копчик у охранника, потянутая спина директора, два свернутых кресла и мой опухший палец.
Эту историю я рассказал не для того, чтобы вы подумали, что нас просто спас Бог, а для того, чтобы вы знали, как легко решают трудные вопросы в соседней Белоруссии. Мы запомнили номер джипа, однако выяснилось, что инциденты, в которые попадают машины с такими номерами, гаишники разбирать не властны. Машина оказалась то ли из Совмина, то ли из президентского гаража — не знаю. И сколько мы ни умоляли устроителей гастролей и гаишников дать нам возможность хотя бы посмотреть в глаза водителю, совершившему убийственный наезд и не остановившемуся даже из любопытства, чтобы глянуть в кювет, — все было тщетно. Лучшие традиции социализма, при которых справедливость распространяется не на всех, оказались живы в одной отдельно взятой братской стране.* * *Если в Белоруссии я едва не лишился жизни, то Украина, наоборот, прославила меня самым невероятным образом. Мы с Сергеем Маковецким и Романом Виктюком разъезжали по Украине с гастролями, представляя спектакль “Любовь с придурком”. Как-то мы перебирались из Харькова в Запорожье и каждые два часа совершали привал. Один из них было решено сделать по причине, о которой и говорить неловко. Увидев маленький оазис в степи, где торговали фруктами, мы решили, что, очевидно, там можно справить малую нужду. Едва выйдя из автобуса, мы увидели, что чудеса цивилизации пришли и в эти края в виде настоящего платного туалета. Он был устроен нехитрым образом: несколько деревянных будок было огорожено забором, и при входе на территорию сидела грубоватая тетка, которая за плату отрывала кусок оберточной бумаги, служивший гигиеническим средством и пропуском к туалетам. Кабинок как раз было три: в одну ушел Маковецкий, вторую занял Виктюк, третья досталась мне. Но я даже не успел приступить к делу, как раздался стук в дверь:
— Хлопчик, я тебя узнала! Напиши мне свой фотограф, — сказала за дверью женщина-билетер.
Я ответил, что напишу, когда выйду. Но тетка не унималась: “Убежишь, и я тебя не сыщу”. И сует мне кусок бумаги прямо в щель кабины. Я вышел, посмеиваясь над этим курьезом, и вижу, что Виктюк идет от кабинки, держась за живот, и буквально умирает от смеха. Рыдая, он рассказал мне, что, как только примостился, тетка постучалась и к нему. Наконец вышел Маковецкий. Мы начали наперебой рассказывать ему, в какую ситуацию мы попали, — Сережа становился все мрачнее и мрачнее. Его билетерша почему-то не признала.* * *Я зарекся разыгрывать всех еще в школьные годы. Первый мой заметный розыгрыш числится среди грехов, которые я всегда буду замаливать перед Богом.
В пору, когда у меня ломался голос, мне были подвластны любые регистры. Однажды я позвонил своему однокласснику и нарвался на его маму. Она не узнала меня и начала пытливо выспрашивать, кто звонит и зачем. Словно бес подбил меня: что-то во мне взыграло, и я представился мамой другого нашего одноклассника. Это было нетрудно сделать, потому что у той был заметный украинский говорок с фрикативным “г”. Проглатывай некоторые гласные — и мама готова. Я думал, что моя собеседница быстро закончит разговор, а я потом похвастаюсь перед другом своим “невинным” розыгрышем. Но не тут-то было: начались расспросы, возникла тема воспитания, наметились сокровенные личные темы... Я удивляюсь до сих пор: как мне тогда удалась имитация взрослой заинтересованности?
Во мне проснулся азарт создателя мыльной оперы: я решил, что вечерние созвоны нужно продолжить. Время от времени я названивал ей — она стала настоящей подругой моей “героини”. И когда запас пародийных заготовок истощился, я взял и признался Лене, как я разыгрывал его матушку.
Реакция была сокрушительной: я думал, что он посмеется со мной, но мама для него, как и для всех нас, была святой. Он меня чуть не убил за и впрямь бессмысленно-жестокую шутку и даже не разговаривал со мной до тех пор, пока я не уверил его, что ни разу не сказал ничего лишнего или обидного.* * *В ту пору, когда я только-только появился на эстраде, меня, конечно, еще не узнавали на улицах, а уж об автографах и речи не было. Я жил с тетушкой и дядей на Сиреневом бульваре в Измайлове. А квартира была на сигнализации.
Однажды тетя с дядей уехали на дачу, и я, после очередного загула, возвращался домой. Бодро вставил ключ в дверь... Его заело, дверь приоткрылась ровно на длину цепочки. Я ковырялся с замком и цепочкой, пока на плечо мне не легла тяжелая рука прибывшего по тревоге милиционера. Я мгновенно понял, что добром это не кончится: в тот момент у меня не было ни одного документа. Москонцерт дал мне возможность получить кооперативную квартиру, и паспорт, служебное удостоверение, военный билет — все было на оформлении в Раменках.
Естественно, что я ничего не мог предъявить милиционерам, и непонятно зачем я ломлюсь в квартиру, принадлежащую чужим людям. Объяснением на лестничной клетке дело не закончилось — меня повезли в участок. Буквально через секунду, оглядев свое новое пристанище, я заметил, что моими соседями на неизвестный срок стали пара проституток, непотребный бомж и какая-то алкоголичка. Мне стало нехорошо. Час или два до меня никому не было дела: звонил телефон, милиционеры проходили мимо... Потом кто-то вспомнил обо мне — попросили подождать. Прошел еще час, и меня повели к следователю, которому я рассказал историю о том, что тетушка и дядя — на даче, а я давно живу вместе с ними, и рвусь я домой не с целью ограбления. Все было бесполезно. Зачем им был нужен тщедушный юноша, я так и не понял.
Можно было позвонить в паспортный стол, где лежали документы, сличить данные и отпустить меня восвояси. В конце концов они так и сделали. На часах было около девяти вечера — приехавшие тетя с дядей хватились меня и уже собрались идти в милицию сами.* * *Вряд ли эту пьяную историю у меня получится рассказать лучше, чем ее уже рассказал другой участник, но тем не менее изложу ее по-своему.
Дело в том, что история эта произошла со мной и знаменитым Львом Юрьевичем Новоженовым. Он не был тогда таким популярным, как сегодня, но был широко известен в узких кругах. Однажды мы поехали в Ленинград, на фестиваль со смешным названием “Очень-89”. Слово “очень” стало для нас паролем: мы ни в чем не знали меры и все делали “очень-очень”. Уже в поезде мы “очень” обрадовались предстоящему фестивалю. Было “очень” весело в вагоне, было весело на перроне, весело было в гостинице...
После очередного застолья мы с Левой вернулись в гостиницу, и он поведал мне одно из самых сокровенных своих желаний. Отправиться без экскурсии, без сопровождающих к последнему жилищу Пушкина, в квартиру на Мойке. Тут же захотелось оставить душный номер, пойти вдоль набережных по ночному Питеру к Александру Сергеевичу. Но выпито, к сожалению, было столько, что все адреса в голове перепутались: чижик-пыжик пил водку на Фонтанке, а Пушкин закончил свой земной путь на Мойке. Но в голове что-то “очень” не сложилось, и мы пошли по неведомому маршруту, и, как ни странно, заблудились. Попутно знакомились с людьми — каждый указывал путь в обратную строну, но в какой-то момент нам показалось, что мы близки от дома поэта, зашли в подворотню, где увидели милиционера в тускло-освещенном окошке, и решили, что последнюю справку мы наведем у него. Распахнулась дверь, и из нее вдруг выпорхнула целая стайка сотрудников милиции. Меня узнали, сказали: “Добро пожаловать! Таких гостей у нас еще не было”. Мы ответили, что, собственно, решили навестить не их, а Пушкина.
— Да нет, ребята! Видно, что вы — именно к нам! Задержитесь. Тем более что у нас можно до утра скоротать время. А завтра мы вас отправим в гостиницу или на пятнадцать суток...
Мы спросили, что ж это за странное учреждение, рядом с которым над нами нависла столь неприятная угроза. Скромная милицейская контора оказалась районным вытрезвителем. Мы с Левой моментально протрезвели и, не дожидаясь карательных мер, пообещали провести их на концерт и быстро ретировались. До гостиницы дошли на автопилоте. В номере Новоженов все сокрушался, что к Пушкину мы так и не попали...
