...Теперь эти женщины, уже почтенные матроны, приводят на спектакли своих внуков, а он, кажется, все такой же — красивый и импозантный, разве что поседевший — бессменный шпрехшталмейстер цирка на Цветном бульваре, заслуженный артист Армении и России Завен Мартиросян.
Для непосвященных шпрехшталмейстер — что-то вроде конферансье: вышел, объявил поставленным голосом номер, а в конце, широко раскинув руки, отправил артиста на поклон. На самом деле шпрех, или, как теперь говорят, режиссер-инспектор, — это Хозяин манежа. Да и всего закулисья тоже. Ведь в его обязанности входит не только ведение программы во время представления, но и огромная закулисная работа. Хорошо, если инспектор манежа такой, как Завен Мартиросян, который побывал и конюхом у самого старейшины Алибека Кантемирова, и ловитором в полете, и партнером лучших советских клоунов...
Настоящий цирковой профи и тонкий психолог в одном флаконе, он поможет составить программу так, чтобы представление шло в темпе, без сучка, без задоринки. Чтоб униформисты успели убрать с манежа один реквизит и установить другой, а разные звери не встретились ненароком за кулисами. Он отвечает за технику безопасности, ведет табели для бухгалтерии. На его плечах висит распределение артистических гримуборных и комнат для рабочих по уходу за животными, прием и отправка животных, размещение их — от голубей до слонов — в цирке... В общем, инспектор манежа — это куча должностей за одну весьма скромную зарплату.
Вот он составляет расписание репетиций. Самые ранние часы — животным, ведь их покормят только после прогона номера. Иллюзионисты предпочитают оттачивать свои чудеса без лишних любопытных глаз — им время ночное. Он учтет, что у воздушной гимнастки грудной ребенок, а в “икарийских играх” заняты дети-школьники. Не забудет, что артистка Иванова работает в двух номерах. Что артисту Петрову лучше держаться подальше от Сидорова (поэтому и репетировать они будут в разное время)...
...А еще он умеет, как никто другой, ободряюще улыбнуться дебютанту и тихонько шепнуть перед выходом: “Не дрейфь, все будет хорошо!”
— Абсолютно никакого. Отец был директором школы, мама — филолог, заведовала кафедрой иностранных языков в университете. Дед — епископ, один из основателей церкви армянской диаспоры в Бухаресте, брат — архимандрит.
— Они не упали в обморок, когда вы пошли работать в цирк?
— Да они ничего и не знали, потому что жили в Румынии. Я тоже родился в Бухаресте. Отец всю жизнь мечтал перебраться в Армению. Такая возможность предоставилась в 1946 году, и я тут же выехал в Ереван. Но один: отец тяжело заболел, мама и мой младший брат остались с ним. Так в восемнадцать лет началась моя самостоятельная жизнь...
Время было тяжелое, голодное, а я тогда был заядлым спортсменом (трехкратным чемпионом СССР по настольному теннису, чемпионом Закавказья по прыжкам в высоту, в беге на 400 метров и толкании ядра. — Авт.). Днем тренировки, зато вечера свободные. Чтобы я смог подработать на кусок хлеба, наш директор ДСО “Спартак” составил мне протекцию, и меня взяли в Ереванский цирк униформистом. Через год я уже был старшим униформистом.
— На манеже вы так носите фрак, словно родились в нем!
— Это школа Молоса. Он был в те годы одним из лучших шпрехов. Зимой Антон Антонович работал в ереванском стационаре, а с мая до сентября — в летних шапито. Вот он и подготовил из меня замену на время своих отъездов. Часами учил, как правильно подавать реплики коверным, показывал, как ходить по манежу, держать спину во фраке... Я ему очень благодарен за науку. Вместе с армянским коллективом я приехал на Декаду искусства Армении в Москву. Тут меня увидели главный режиссер Московского цирка Марк Соломонович Местечкин и худрук Арнольд Григорьевич Арнольд. С их благословения я и сделал свои первые шаги в качестве ведущего программы в цирке на Цветном бульваре. Это было сорок лет тому назад. Легендарный московский шпрех Александр Борисович Буше сказал после моего дебюта: “Я рад, что у меня появился настоящий преемник!”
— Конечно, с клоунами. Мне довелось подыгрывать на манеже многим великим клоунам — от Карандаша, Бермана, Вяткина, Никулина—Шуйдина, Попова до Ротмана и Маковского.
А с Леонидом Енгибаровым вообще проработал 9 лет, еще начиная с армянского коллектива. При мне создавались все его знаменитые репризы, которые вошли в Красную книгу клоунады. Уникальнейший был артист!
Он был изумительным мимом и блестящим импровизатором. Мог сделать номер буквально из ничего. Как-то вышел на манеж и увидел на ковре голубиное перышко, оставшееся после предыдущего номера. Леня пнул перышко — просто так, мимоходом. Оно взлетело и тут же плавно опустилось ему на носок туфли. Он легонько подфутболил его... Упал, как вратарь... Через пару минут все свободные артисты сбежались в боковые проходы — посмотреть, что происходит в манеже: оркестр молчит, публика хохочет...
Леня был хохмач. В коллективе был номер “Бронзовые скульптуры”. Артисты мазались специальным “золотым” составом с головы до ног и исполняли на пьедестале сложные акробатические пирамиды. У них был эффектный финал: из центра пьедестала “вырастал” фонтан. Один из партнеров следил, чтоб дырочки, из которых била тепленькая вода, были всегда прочищены и жидкость по возможности не попадала на загримированное тело. И вот однажды Енгибаров набрал здоровенную клизму горячей воды. Подошел к манежу и начал во время финального трюка поливать спины акробатов. А руководитель номера, державший на себе всю пирамиду, за то, что “дырки не чищены”, “поливал” своего партнера, стоявшего в стойке на одной руке, такими словами... Хорошо, что зрители за громом оркестра ничего не слышали! За кулисами Енгибаров, конечно, раскололся.
Леня был гениальнейшим клоуном. Но слишком добрым человеком, этим пользовались любители выпить за чужой счет. Он всех угощал, и сам угощался, не закусывая. Столько мог еще сделать для искусства, чего никто и никогда уже не сделает... Когда он ушел, многие клоуны пытались его копировать, только ни у кого не вышло. Душу не скопируешь...
— В цирке любят розыгрыши?
— Любят. Главное, чтобы они не были злыми и не помешали работе. Например, многие артисты, чтобы не испачкать свои рабочие тапочки, надевают на них деревянные колодки. Дойдет группа акробатов до ковровой дорожки, снимет свои колодки за кулисами — и в манеж. Тут униформа и приколотит выставленные в рядок колодки гвоздями. После номера артисты сунут ноги в колодки, хотят шагнуть — и валятся снопами под дружный хохот товарищей.
Бывало, мы подстраивали каверзы и коверным. Работаем “елки”, Никулин и Шуйдин — злые Бармалеи, я, как обычно, Дед Мороз. В конце спектакля волшебник Кио должен дать злодеям лекарство, чтобы те исправились. По сценарию лекарство выносили в больших стаканах. Ради шутки в стаканы вместо воды налили настоящую водку. Ничего, “злодеи” выпили свое “лекарство” единым духом и побежали за кулисы — закусывать.
— Никулин не рассердился?
— Ну что вы, у него было отменное чувство юмора. Каждый день — новый анекдот. Отношения у нас были самые великолепные. Впервые с Никулиным и Шуйдиным мы встретились в 50-м, когда ребята только что ушли от Карандаша и делали свои первые самостоятельные шаги. У них была реприза “На рыбалке”. Юрий выпросил у Волжанского костюм лягушки и я, тогда совсем молодой и спортивный, прыгал “лягушкой” по барьеру. Потом в цирке на Цветном, который носит теперь имя Никулина, мы с Юрой и Мишей отработали семь сезонов. Когда они уезжали на гастроли по стране, мы переписывались. Я покупал ежедневно кучу газет, вырезал из них кроссворды и отправлял Никулину из Москвы авиабандеролью. Юра присылал в ответ смешные письма с рисунками и подписью: “Завенчик, спасибо тебе большое, мы теперь между номерами заполняем (не репризы), а кроссворды. Пришли нам еще кусочек (не сала), а кроссвордиков”. Когда он стал директором, наши отношения ничуть не изменились. Если я что-то предлагал изменить в программе, он только спрашивал: “Ты думаешь, так будет лучше? Ну тогда валяй, действуй!” И по сей день мы дружим с Татьяной Николаевной Никулиной.
Вообще инспектору нередко приходится выполнять во время спектакля роль пассировщика. Но однажды в Киеве был случай, когда я просто смотрел представление как зритель. Не люблю сидеть в первом ряду, но тут усадили. Работали воздушные гимнасты Баландины. На финал артист “сбрасывал” партнершу с аппарата вниз. По “дороге” под громкие выстрелы хлопушек как бы разматывались в длину специальные веревки-штрабаты, и гимнастка провисала на двух ногах над манежем. И вдруг одна веревка лопнула — гимнастка летит головой в барьер, как раз возле меня. Я ее оттолкнул, и она отлетела от барьера и проехала по манежу юзом. Перепуганный вусмерть муж кричит сверху: “Нина, ты жива?!” А Нина, стоя на карачках, шипит ему в ответ: “Пе-етя, делай комплимент!” Потом поднимается и раскланивается. Ну муж ей и сказанул по-русски!.. Зал грохнул от смеха...
— На инспектора манежа где-нибудь учат?
— Раньше в Союзгосцирке были специальные курсы, на которых будущих инспекторов обучали, как подвесить аппаратуру, технике безопасности, искусству правильно выстроить номера в программе и много еще чему. Когда-то я тоже окончил эти курсы (между прочим, с красным дипломом!). Потом меня часто приглашали на них — преподавать.
А до революции вел представление обычно сам хозяин цирка. Еще он обязательно демонстрировал дрессуру лошадей, поэтому мастерски владел шамбарьером (длинный хлыст на гибкой рукоятке, с помощью которого дрессировщик подает команды лошадям. — Авт.). Из современных шпрехов это умел делать только Балановский из Ленинградского цирка. Меня же обучил этому искусству знаменитый Лерри. Был случай, когда у жонглера на лошади Теплова заболела партнерша, направлявшая лошадь шамбарьером. Я объявил номер и заменил эту партнершу. Инспектор все должен уметь. Но теперь нет ни Союзгосцирка, ни этих курсов...
— Дети не пошли по вашей дорожке?
— Нет. Сын от первой жены тридцать лет был акробатом, но он уже на пенсии, ему 52 года. А младший, которому скоро сорок, вообще не захотел работать в цирке, хотя его мать как раз цирковая, она была воздушной гимнасткой.
— Сколько раз вы были женаты?
— Официально — три раза, сейчас у меня гражданский брак. Я трижды дед — две внучки и внук, все взрослые. Наверное, скоро сделают меня прадедом...
— Завен Григорьевич, вы сказали последнее “прости” старому цирку на Цветном. Как по-вашему, переехал в новое здание старый цирковой домовой?
— Старый цирк был, по-моему, более искренним, теплым. А домовой? Не знаю, во всяком случае, неприятных происшествий — тьфу-тьфу — больше не стало. На конюшне его никто не видел, но, может, он живет в мемориальной комнате клоунов? При реконструкции сохранили диван, стол, стулья, большое зеркало из традиционной клоунской гримировочной. Даже окна, двери и перегородка в этой комнате — из старого цирка. Там, за стеклом, развешаны костюмы Карандаша, Вяткина, Никулина и Шуйдина. Там же висит мой смокинг, в котором я в последний раз сказал на старом манеже: “Представление окончено”...
— Сохранились ли традиции старого цирка? Например, у вас всегда работали не обычные униформисты, а настоящие мастера, все сплошь из артистов, даже свой лауреат самого престижного конкурса в Монте-Карло был — Валентин Легостаев.
— Эта традиция жива. Сегодня в униформе — заслуженный артист России Слава Шатин, бывшие прекрасные акробаты Боря Безднин, Алексей Шкляев, Сережа Кердываров, бывший джигит Мирет Эсадов. Когда в цирке такая униформа, артистам программы волноваться не приходится: старая гвардия никогда не подведет!
— А молодежь?
— Нельзя сказать, что молодые слабее по трюкам, есть такие, что превзошли все достижения прежних лет. Но фанатизм, которым всегда отличались цирковые, ушел. Кто сегодня вкалывает по девять часов, как лучший жонглер мира Сережа Игнатов? Репетируют, а сами поглядывают на часы! Раньше в зале собирались артисты всех жанров, смотрели чужие репетиции, подсказывали, “заводили” друг друга на трюки. Но и молодежь понять можно: никто не хочет ежедневно рисковать своим здоровьем за копейки, вот и уезжают за рубеж, где платят раз в десять больше.
— Говорят, вы знаете кучу иностранных языков. Это правда?
— Преувеличение, конечно. Я вел программу на всех континентах — и в каждой стране на местном языке. Кое-какие тексты просто заучивал наизусть. Как свой родной армянский, знаю только семь языков: румынский, итальянский, французский, турецкий и так далее. Еще на кое-каких могу поболтать в неофициальной обстановке.
— Не секрет: от того, как преподнесет артиста ведущий, зависит половина успеха. Признайтесь, Завен Григорьевич, “макали” кого-нибудь в отместку?
— Никогда! Да и не ссорился я ни с кем всерьез. Поспорить, ну покричать — это можно. Но — вышел на манеж и все забыл.
