ВРЕМЯ СОСТОИТ ИЗ НАС
Умер поэт (и диссидент) Владимир Корнилов. Замечательный поэт — не стремившийся пропагандировать и навязывать себя, а потому не слишком широко известный. Диссидент — не из тех, которые после объявленной Горбачевым свободы ринулись рассказывать о своих подвигах в борьбе с тоталитаризмом, — и потому опять-таки оставшийся в тени. Не на виду. Он был диссидент по сути, по крови, по складу характера — и новые веяния тоже принял с осторожностью, опасаясь, что “гласность” приведет к еще большей подконтрольности и зависимости каждого от государства. Такая позиция, разумеется, не нравилась легкопорхающим, флюгерным средствам массовой информации. И они Корнилова не замечали.
Панихида получилась удивительно просветленной, давно я не слышал столь впечатляющих, спокойных и мудрых речей. Давно не видел такого количества собравшихся вместе действительных, продолжающих свое дело в тиши кабинетов и потому не мелькающих, не мельтешащих и пестрящих в глаза литераторов. Читали стихи Владимира Николаевича, в том числе и эти:
Считали: все дело в строе,
И переменили строй.
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали: все дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как и было доселе,
За тридевять земель.
Считали: все дело в средствах,
Когда же дошло до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.
Сколько было рассказано историй, теперь показалось, вовсе не трагических, а даже веселых. О том, как к Корнилову, чьи телефон и разговоры в квартире прослушивались, пришли журналисты Би-би-си, во время беседы условились, что на следующий день в 12 он даст радиостанции интервью, после чего возле лифта передоговорились на 11. Утром в половине одиннадцатого Корнилов преспокойно ушел из дома, а в половине двенадцатого двор дома заполнили машины, из них вышли люди в штатском, которые блокировали подъезд, так что жена В.Н. и вправду не могла выйти на улицу.
Вспоминали, что В.Н., если случалось окунаться в азартные развлечения, любил проигрывать. Так, ему казалось, лучше можно узнать и понять жизнь. Говорили, что к тяжелейшей своей болезни он относился как к диссидентству — то есть продолжению борьбы и преодолений. До последних дней, получая по пять уколов морфия в день, он читал и обсуждал прочитанное. Никому не навязывался с жалобами о сквернейшем своем самочувствии, напротив, страдал от того, что доставляет хлопоты близким.
Так ли важно, что его стихи будут приходить к читателю медленно, медленнее, чем хотелось? Так ли хорошо у нас вообще знают поэзию?
По дороге на панихиду Александр Тимофеевский, автор песенки Крокодила Гены, цитируя наизусть поэму Корнилова “За полночь”, между прочим вспомнил, как в подцензурные времена ему случилось ехать в переполненном вагоне электрички, и спутница пожаловалась на духоту и тесноту. Александр Павлович поднялся с места и стал громко читать Лермонтова:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ...
Народ из вагона как ветром сдуло, пассажиры испугались, что началась антисоветская агитация.
Мы не знаем людей, которые живут рядом. Не понимаем их ценности и значимости для всех нас. Умерла Генриэтта Репинская, женщина удивительного обаяния и редких достоинств, которые принято называть словом “интеллигентность”. Один эпизод ее жизни: помните историю о неприметном сотруднике военкомата, который посылал в Чечню молодых ребят, а когда увидел, сколько приходит похоронок, сам отправился в район боевых действий. Ходил без оружия по лагерям боевиков, выпрашивал и вымаливал русских заложников. И выпросил больше, чем все российские официальные миссии. За что непрошеного миротворца разжаловали и лишили жилья. Он стал ночевать на вокзале. Услышав это, Гета отправилась на этот самый вокзал и через микрофон в бюро объявлений сказала, что ждет бездомного и готова предоставить ему угол в своей квартире...
Многие ли способны на такой поступок?
Умер Анатолий Михеев. Боюсь, его имя не скажет много широкому читателю и зрителю. К сожалению, не скажет. Этот высокий красавец мог стать известным актером. Не удалось. Мог сделаться заметным прозаиком и драматургом. Не сложилось. Мог выстроить блестящую (при его-то внешности и уме) чиновничью карьеру — но она, видимо, его не слишком привлекала. Когда один из вспоминавших Толю друзей произнес: “Ему, увы, отмерили мало”, раздалась поразившая меня фраза: “Не мало, а плохо!”. О подобной градации невезения мне слышать еще не приходилось.
Толя сторонился щебечущих о пустяках веселых компаний, чтобы занести в записную книжку одну-другую фразу или счастливо пойманную мысль. Глубоко и хорошо зная историю, не пытался поладить со временем, которое его не принимало и не хотело понять. Урок его жизни — в том, как мужественно и гордо надо продолжать существовать, даже если недооценивают, недодают, отвергают.
Три эти разнослучившиеся потери наталкивают на простенький вывод: не кивать на обстоятельства и гримасы времени, а вглядываться в себя и других. Тогда бытие наше, может, пойдет по-другому. Время состоит в том числе и из нас.