Пока в Кремле жил царь, Ильинка играла роль парадной улицы столицы, а украшавший улицу Посольский двор занимали иностранцы. Отсюда посольства с почестями препровождались во дворец. Тем же путем высокие гости возвращались в палаты с парадными воротами и башнями под шатрами. Став “порфироносной вдовой”, Москва захирела, брошенная правительством. Опустевший Посольский двор превратился в мануфактуру.
Будь моя воля, я бы на Ильинке, где она расширяется в площадь, установил памятник Екатерине II. Она понимала первостепенное значение Москвы и подолгу жила в городе, где в ее царствование произошел Чумной бунт. Тогда чернь захватила Кремль, разгромила Чудов монастырь и винные погреба, убила архиепископа. В тайных “Записках” императрица сокрушалась: “Я вовсе не люблю Москву. Москва — столица безделья. Никогда народ не имел перед глазами больше предметов фанатизма, как чудотворные иконы на каждом шагу, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, площади которых огромны, а дворы — грязные болота.
Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущаться по малейшему поводу”.
При всем при том, никто в XVIII веке не приложил столько усилий, как Екатерина II, чтобы привнести в стихию Москвы “добрый порядок”. Стараниями “матушки-царицы” в городе, забывшем было о больших проектах, построены Московский университет, Сенат в Кремле, Екатерининский и Петровский дворцы, громадный Воспитательный дом, Екатерининская больница... Все эти монументальные здания служат и поныне. Благодаря императрице средневековая Москва превратилась в европейский город, который с тех пор развивался по конфирмованному ею в 1775 году “Прожектированному плану городу Москве”. Ему мы обязаны бульварами, Водоотводным каналом, набережными Кремля, водопроводом, мощенными камнем и освещенными масляными фонарями улицами. И Старым Гостиным двором.
Его довели до ручки, и в один злосчастный день “на Ильинке в 3 часа пополудни упало 15 лавок ветхаго Гостиного двора. К щастию, что на то время не было никаго из приезжих и купцы пошли обедать, и задавило токмо 2 человека, кои остановились выбирать деньги, тогда как строение начало валиться…”.
На месте обвала намеревались построить новое сооружение, “держась, однако ж, во всем прежнего древнего примера и готической архитектуры”, то есть той самобытной, что утвердилась до реформ Петра. Из Москвы послали проект Гостиного двора на утверждение в Санкт-Петербург. Императрица его забраковала и поручила переделать “архитектору двора ее величества” Джакомо Кваренги. В Москву вместо “готического” вернулся образ классический. Его мы видим в Китай-городе сразу на двух улицах — Ильинке и Варварке — и в двух переулках — Рыбном и Хрустальном. Потому что в квартале между ними на огромном пространстве распростерлось двух-трехэтажное здание, опоясанное аркадой и бесконечной колоннадой коринфского стиля.
Под каждой аркой между колоннами помещалась лавка, куда вели двери из галерей. Стены создавали необъятный двор, где входы в лавки вели с галерей внутри замкнутого пространства. Лавок насчитывалось сотни, об одной из них, под №80—81, я расскажу в следующем очерке. Общая площадь этого крупнейшего торгового здания XVIII века превышает 81 тысячу квадратных метров. Значит, она больше площади ГУМа и Охотного ряда, построенных через сто и двести лет, в ХIX и ХХ веках.
Генерал-губернатор доносил императрице о затруднениях, возникших при исполнении “Прожектированного плана”. На одной Ильинке требовалось снести 180 лавок “с лучшими товарами”. Чтобы выровнять и расширить улицу, сломали церковь Троицкого подворья. Другой церковью пожертвовали, чтобы создать небольшую уютную площадь. Тогда же сломали обветшавший Посольский двор, послуживший мануфактурой. На его месте (Ильинка, 8—10) Матвей Казаков возвел большой дом в классическом стиле, принадлежавший двум богатым московским купцам — Калинину и Павлову. В нем открылось Купеческое собрание и Немецкий клуб. Рядом (Ильинка, 12) этот же архитектор построил трехэтажное здание именитого купца Хрящева, исполнявшего должность московского бургомистра. Купцы с охотой вкладывали капиталы в домовладения. Потому что все та же мудрая императрица, принявшая в Москве титул Матери Отечества, разрешила им обзаводиться домами, где можно было и жить, и торговать. Так на Ильинке появились здания, где за колоннадами помещались внизу — магазины и лавки, а вверху — квартиры.
Таким образом, Ильинка в царствование Екатерины II поменяла декорации. На месте разношерстных палат встали строем, плечом к плечу, дома одной высоты и одного стиля. Фасады украсились портиками. Улица приобрела редкую для Москвы завершенность. Ее “застывшая музыка” звучала так, словно она исполнялась оркестром, ансамблем. По словам очевидца, всего за два года на улице и в переулках появились “великолепною и огромною архитектурою обывательские дома, имеющие под собой лавки, число коих простирается до 60, и во всех почти торгуют галантереею, придавая сей части улицы города не мало красоты”. К ней тянулись люди. Торговцы заводили здесь не только лавки. Некий купец Михайлов исхлопотал разрешение открыть “клоб”, где можно было поиграть в бильярд, отобедать, но без выпивки. Такой же клуб получила разрешение держать в 1782 году жена иностранца Фавера, но и ей не дали права подрывать винную монополию. Заморские “фряжские” вина покупались в погребах под торговыми рядами.
Побывавший в Москве в царствование Екатерины II англичанин Кокс не преминул отметить, что в Китай-городе есть “единственная улица во всей Москве, где дома тесно примыкают друг к другу без всяких промежутков”. Его поразили на других улицах контрасты, подобных которым не видел он в Лондоне. “Жалкие лачуги лепятся около дворцов, одноэтажные избы построены рядом с богатыми и величественными домами”. И он же удивлялся, что “некоторые кварталы этого огромного города кажутся совершенными пустырями, иные густо заселены, одни похожи на бедные деревушки, другие имеют вид богатой столицы”. Нечто подобное можно было встретить тогда даже на Тверской, к которой перешла роль главной улицы.
Но, утратив эту роль, Ильинка стала так красива, что попала в число лучших видов Москвы. Их выполнил по поручению императора Павла петербургский художник Федор Алексеев с учениками. Сына отставного солдата, сторожа Академии художеств по прошению отца зачислили в академию, потом командировали совершенствоваться за границу за казенный счет. Рисунки и картины Москвы принесли Алексееву славу первого мастера русского городского пейзажа. Одну из акварелей сегодня воспроизводит “МК”. Мольберт художник установил на площади. Перспективу замыкает сломанная при Сталине церковь Никола Большой Крест. А справа видны помянутые выше дома Хрящева и других московских купцов. Каждый, глядя на рисунок, видит, какую красоту мы потеряли после пожара 1812 года, испепелившего классическую Москву Матвея Казакова.
После Отечественной войны Ильинка восстанавливалась зданиями в стиле позднего классицизма: более строгом и простом, более массивном, названном ампир (от французского — empire, империя). Этот стиль сложился в империи Наполеона и привился в победившей императора Москве. Она по праву украшала фасады домов триумфальными портиками, колоннами, лавровыми венками, воинскими доспехами. Ильинка тогда в третий раз сменила декорации. В роли главного художника — архитектора “по фасадической части” — выступал обрусевший итальянец Осип Бове. По его проектам поднялись у въезда на Ильинку с одной стороны — величественные Верхние торговые ряды, с другой стороны — столь же представительные Средние торговые ряды. Двухэтажные фасады выглядели дворцами, украшенными портиками с колоннами в дорическом стиле. Здания эти ничем не напоминали торговые ряды.
За колоннадами торговали сукном, парчой, шелками, золотом и серебром, кожами. Был и музыкальный магазин Павла Ленгольда, куда часто заходил всем известный в Москве гитарист Михаил Высотский, умерший в один год с Пушкиным. Сын крепостного приказчика вырос в барских комнатах с детьми известного в свое время эпического поэта Михаила Хераскова, автора “Россияды”. В честь Хераскова его крестника и любимца назвали Михаилом. На семиструнной гитаре он виртуозно исполнял фуги Баха, пьесы Моцарта, русские народные песни и свои сочинения. Его приглашали играть в лучшие дома. И к нему в дом стремились знаменитые современники, оставившие о гениальном артисте воспоминания в прозе и стихах.
Что за звуки! неподвижно внемлю
Сладким звукам я;
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя...
Это признание Михаила Лермонтова, как пишут, бравшего уроки игры на гитаре у Высотского. Ему поэт преподнес после одного из концертов стихотворение “Звуки”. Учился у гитариста и Егор Маковский, музыкант, художник-любитель, чей дом был открыт для писателей, артистов и художников. В истории русского искусства он известен тем, что три его сына — Константин, Николай и Владимир — стали известными живописцами, а также тем, что по его инициативе в доме на Ильинке, 14, собирался кружок любителей рисования с натуры. К делу своему они относились серьезно, класс напоминал храм искусства, украшенный картинами, античными статуями. Эту атмосферу нарушала “анатомическая фигура без кожи”, по ней учились рисовать человека. Кружок 1 июня 1833 года получил статус Московского художественного класса. Его директорами стали опальный генерал Михаил Орлов, историк и библиофил Александр Чертков, собравший “Чертковскую библиотеку”, адъютант генерал-губернатора Скарятин, избавивший энтузиастов от внимания полиции, принявшей было вечерние собрания любителей искусства за политические посиделки. Класс, преобразованный позднее в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, три года собирался в Китай-городе.
Но этот художественный эпизод не меняет общей картины царившего в нем “торжища”. Ильинка оставалась центром торговли и коммерции. На своем пути они смели еще одну церковь — Дмитрия Солунского, стоявшую на углу улицы и Рыбного переулка. За тридцать лет до отмены крепостного права здесь появился Биржевой зал, а площадь перед ним стали с тех пор называть Биржевой.
“Но вот и биржа — Московская биржа, почти младшая из всех существующих в торговых городах Европы, и поэтому уступающая им в обширности и даже, может быть, в великолепии здания; но едва ли не равная со многими из них значительностью своих оборотов”, — писал в “Московских рынках” публицист Иван Кокорев о Биржевом зале, еще не превратившемся в храм Меркурия с портиком и колоннадой. Ей, по его словам, недоставало “ажиотажа, больших спекуляций акций, шумной хлопотливости и вавилонского столпотворения”. Но и тогда здесь десятки и сотни тысяч рублей переходили из рук в руки и “главные капиталисты управляли почти всей внутренней торговлей России”.
С описания Ильинки и Биржевой площади начал роман в пяти книгах “Китай-город” Петр Боборыкин, писатель и непревзойденный знаток старой Москвы. “Улица и площадь смотрели веселой ярмаркой. Во всех направлениях тянулись возы, дроги, целые обозы. Между ними извивались извозчичьи пролетки, изредка проезжала карета… На перекрестках выходили беспрестанные остановки. Кучера, извозчики, ломовые кричали и ходко ругались. Городовой что-то такое жужжал и махал рукой”. Как видим, Ильинка познала “беспрестанные остановки”, то есть пробки, еще во второй половине ХIX века.
Ильинка стала символом преуспеяния и купеческой чести. Улица не раз поминается в монологах купцов — героев пьес Александра Островского: “Разница-то велика: по морозу в каком-нибудь срам-пальто прыгать да кулаки подувать или в шубе с седым бобровым воротником по Ильинке проехаться”, — философствует удачливый Ераст в “Сердце не камень”. А Самсон Силыч Большов у порога долговой тюрьмы страшится, что его проведут по Ильинке: “А вы подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне Ильинка-то теперь за сто верст покажется…”
Одних разорившихся купцов вели по улице в долговую “яму”, другие позволяли себе, прежде чем засесть в амбаре, “пролететь Ильинкой в Успенский собор на тысячных рысаках”, о чем вспоминал в “Московской старине” певец и литератор Петр Богатырев, еще один бытописатель Китай-города и купеческой Москвы конца ХIX века.
Тогда архитектурные декорации в четвертый раз начали стремительно меняться. Классицизм и ампир ушли в прошлое. Не стало ни классической Москвы Матвея Казакова, ни ампирной Москвы Осипа Бове. Даже такие огромные здания, как Верхние и Средние торговые ряды, не устояли под напором нового времени и устоявшейся привычки ломать старое или менять фасады, как вышедшее из моды платье. Один за другим множились здания в “русском стиле” без колоннад и портиков. Ильинка стала первой наращивать этажи и масштабы зданий.
Сначала церковь Ильи Пророка на бывшем Новгородском подворье в 1865 году затерли новыми Теплыми рядами. До этого лавки со времен Ивана III не отапливались. “А там, дальше, виднелся кусок “теплых” рядов. Лестница с аркой, переходы, мостики, широкие окна манили покупателей прохладой летом, убежищем от дождя и теплом в трескучие морозы”, — описывал эти ряды автор “Китай-города”.
Рядом Троицкое подворье на Ильинке, 5, времен Екатерины II, надстроили тремя этажами с угловой башней. В результате появилось в 1876 году сохранившееся до наших дней 5-этажное здание, самое высокое тогда в Москве. Вместо старого трактира в нем открылся “Новотроицкий трактир” — роскошный ресторан. Он не удостоился чести быть помянутым в “Москве и москвичах” Владимира Гиляровского. Но о нем говорят в “Бешеных деньгах” Александра Островского. И не только в пьесе. “Надо сказать о достопримечательности этой улицы — “Новотроицком трактире”, фигурировавшем во многих русских романах. Там московское богатое купечество на славу кормило и поило своих покупателей, происходили “вспрыски” вновь затеянных торговых миллионных дел. В “Новотроицкий трактир” считалось необходимым свести всякого “видного” иностранца, впервые прибывшего в Москву”, — писал Петр Богатырев в “Московской старине”.
Но не роскошные трактиры и не огромные торговые ряды делали погоду на Ильинке, влиявшую на климат всей Москвы и всей России…
