Большинство россиян считает, что им не по карману иметь двух-трех детей. Одного бы хоть вырастить и воспитать. Правда, совсем без детей тоже нельзя. Бездетная семья — это не семья. Одного ребенка, наследника, хотят иметь все супруги. К сожалению, даже такая малость далеко не всем доступна. Одни пары долго и безрезультатно лечатся от бесплодия, другие не могут родить здорового ребенка. Мало кто знает, что детская смертность в России — одна из самых больших в мире. В прошлом году из каждой тысячи новорожденных 16 младенцев не дожили до 1 года. И это тоже показатель того, как мы живем.
Детское реанимационное отделение московской клинической больницы №13. В каждом боксе одна и та же картина — в стеклянных кюветах интенсивно дышат опутанные трубками и проводами младенцы. Правда, они так малы, что больше напоминают кукол в игрушечном магазине.
Останавливаюсь у самого мелкого. Его вес всего шестьсот (!) граммов: паутинки-ручки, такие же ножки. Видя мое удивление, доктор поднимает стеклянный колпак, закрывающий его головку с кулачок.
— Это наш лучший боец. Его мама где только не лечилась, чтобы родить. И добилась все же своего. Мужик получился что надо. Вы не смотрите, что он такая кроха. Главное, с мозгами у него все в порядке, мы проверяли.
Но, видя мой недоверчивый взгляд, врач добавляет:
— Конечно, и у нас смерти случаются. К этому невозможно привыкнуть, даже если видишь это через день.
...Немолодая женщина сидит около новорожденного сына. Позади несколько неудачных беременностей, закончившихся выкидышами. Он — ее последняя надежда.
Малышу худо: самостоятельно дышать кроха не может, поэтому его голову опоясывает стеклянный шар, и со стороны ребенок напоминает пришельца из космоса.
Мама открывает сказки Андерсена и начинает читать вслух “Снежную королеву”. Проходит несколько минут, и вдруг ребенок еле заметно шевелит ручкой.
Женщина вскрикивает. Книга падает на пол, а следом за ней падает и мама.
— Родители в реанимации — это экстремальная ситуация в квадрате. Но родители должны видеть своих детей, — рассказывает заведующий отделением Эдуард СААКЬЯНЦ.
Собственно, это из-за него я здесь. О его таланте вытаскивать с того света самых обреченных пациентов ходят настоящие легенды.
— Мамы и папы должны видеть, что дети лежат чистые, ухоженные. Да и малыши чувствуют присутствие родителей на каком-то энергетическом уровне. К кому чаще приходят, те и поправляются быстрее, — продолжает Эдуард. — А насчет инфекций, так это ерунда. Мы же тоже ходим на улицу, ездим в транспорте, поэтому кто знает, откуда что можно принести. К сожалению, у нас бывают проблемы и похлеще.
Недавно в отделении случилось несчастье. Умер ребенок. Поздний, долгожданный. И в то же самое время в другой больнице его маме удалили матку. Спустя неделю она пришла в отделение и узнала, что ее сын умер. Глядя на ее горе, плакали даже привычные ко всему медсестры. И тогда решение пришло само собой. Медперсонал реанимации уговорил ее усыновить другого, из этого же отделения, ребеночка. Того, чья мама, испугавшись проблем, связанных с его болезнью, отказалась.
Врачи помогли женщине быстро оформить усыновление, избежав бюрократических проволочек. И она вышла из больницы почти счастливая. С долгожданным малышом на руках.
А вообще контакты докторов с родителями для этого отделения тема специфическая. И очень деликатная.
— Недавно лежал у нас ребенок одного “реального пацана”. Захожу в палату, он сидит рядом и держит наготове заряженную “Беретту”. Я, как это увидел, аж похолодел весь. Вокруг персонал, дети, а он сидит, как в окопе.
Еле удалось его разоружить и вывести. “А вдруг что случится?” — твердил он мне в состоянии полной прострации. Домой так и не ушел. Накрыл сестричкам стол — закачаешься, сам, правда, ничего не ел, только пил. Уснул пьяный у девчонок в раздевалке.
Многие больные дети попадают сюда централизованно, по направлению из роддомов. Но бывает, что родители, прослышав про талант доктора Саакьянца, приходят и договариваются сами. Эти, как правило, обещают суммы с четырьмя-пятью нулями.
— Слухи о родительских подношениях сильно преувеличены. Будь все так, как говорят, я бы уже не на “Мерседесе-Брабусе” ездил, а на вертолете “Брабусе” летал. Взять у родителей тяжело больного ребенка деньги для врача не проблема, но и не самоцель. А благодарят нас по-разному. Иногда это конфеты, коньяк, иногда дефицитное оборудование для отделения. Кто что может.
Бывали у нас и доктора, которые выбирали, кого лечить, а кого нет. Хотели выходить одного ребенка, но чтобы родители были такие, чьей благодарности потом на всю жизнь хватило бы. Такие у нас надолго не задерживаются, вылетают как пробка из бутылки. Не люблю я эту тему, для врачей и родителей она малоприятная.
С родительскими подношениями у Эдуарда всякие ситуации бывали, даже комические. Например, подарила ему одна мамочка конфеты. А вечером он их женщине передаривает. Дама открывает, а в коробке — деньги.
Эдуард продолжает, грустно глядя в глаза:
— Но бывает, лежит ребенок крутых родителей, а рядом — совсем бедных. Что делать? Смотреть? Лично я не вижу ничего зазорного в том, чтобы от первых чуть отщипнуть и дать последним. Юрий Деточкин все же в чем-то был прав.
Как-то сюда позвонили из Ростова-на-Дону: “Загибается ребенок крупного “авторитета”, приезжайте. За деньгами мы не постоим”. Доктор прилетел и сразу понял, что там вылечить ребенка невозможно. Повезли в Москву. В отделении папаша сразу спросил: “Что надо?” И спустя два часа привез в пять раз больше того, о чем его просили. Это было медицинское оборудование на все отделение на год вперед.
Не всегда, конечно, отношения врачей с родственниками маленьких пациентов складываются так гладко. Наркомания родителей — это для детской реанимации больная тема. При общении с мамой во время сбора анамнеза всплывает много интересного.
Героиновые наркоманы — это самые тяжелые случаи, таких детей лечить невозможно, но, к счастью, они встречаются реже остальных. По мнению детских реаниматологов, самое распространенное явление в среде крутых мамаш — это кокаинщицы. Респектабельные дамы — если сами не признаются, что балуются “коксом”, никогда в жизни не заподозришь. Да и по детям этого особо не видно. Обычные возбудимые малыши, а отчего они такие, не зная, сказать сложно. Хорошо хоть родители обычно сами признаются в своих грехах...
В кабинет к Саакьянцу входит молодая респектабельная пара. Интересуется состоянием новорожденной дочки, которая только недавно поступила в отделение.
— Ни при каких условиях не вводите нашей дочери кровесодержащих препаратов или плазму крови. Для нас это принципиально, — твердо заявляет холеный мужчина.
— Ей это необходимо! Поймите, у нее гемоглобин сорок. Воспалительный процесс. Без этого она умрет в течение двух часов.
— Я все вам уже сказал. Иначе мы заберем дочь. Мы члены секты “Свидетели Иеговы”, все, что как-то связано с кровью, нам запрещено.
Врачи по опыту уже знают, что с сектантами препираться бесполезно. Дождались, когда родители уйдут, и экстренно начали проводить необходимые для жизни малышки манипуляции.
А иногда у врачей и вовсе возникают большие подозрения, не съехала ли у пап и мам от волнения за судьбу ребенка крыша. Но какие бы коленца ни выкидывали родственники, врачи их не осуждают — считают, в борьбе за жизнь ребенка хороши любые методы. Здесь и крестят, и шаманят, и колдуют. Вот недавно один деятель по отделению так скакал в перьях, чуть аппаратуру не перевернул. Местные врачи к этому привыкли, их уже ничем не удивишь. Хотя бывает все же и такое.
Как-то в отделении лежал ребенок одного московского руководителя, так к нему приглашали даже Кашпировского. Этого малыша здесь лечили от двустороннего пневмоторакса, а это считается очень тяжелой патологией. С двух сторон вместо разорванных легких приходилось вставлять дренажные трубочки. Три недели малыша здесь лелеяли днем и ночью, а потом довольные родители отрапортовали, словно на плацу, что все получилось благодаря Кашпировскому.
— А что будет, если выключат свет или выйдет из строя какой-нибудь прибор в реанимации?
— Не волнуйтесь. Сейчас я продемонстрирую, что бывает в таких случаях.
Доктор вырубает прибор, и все отделение пронзает резкий монотонный шум, от которого закладывает уши.
Успокаиваюсь. Да, такое разбудит любого. В случае отключения света тоже особых проблем возникнуть не может. Запасная подстанция сработает моментально.
— Мой самый нелепый трагичный случай был в молодости в Тульской области, куда я попал по распределению. Ко мне поступил мальчик — отравился грибами. Понос, рвота, все как по учебнику, но смотрю: он веселенький, спокойный, и без всякой задней мысли перевожу его в общее отделение. А коллеги еще и насмехаются: что, мол, ты с ним носишься? Не знаешь, что ли, как отравления лечить?
Через несколько часов у него останавливается дыхание, и пацан умирает. Потом выяснилось, что это было отравление бледной поганкой, которое вызывает резкий паралич дыхательного центра. Пытались его интубировать, но он “уходил” и не “возвращался”. Аппаратов тогда таких эффективных не было. Трубочкой пользовались. Сейчас уже я бы все сделал по-другому. Наплевал бы на мнение коллег, которые сбили меня с толку. Это уже опыт. А тогда я еще проработал год, и мне казалось, что я знаю все. Сейчас прошло уже двадцать лет, но я иногда думаю, что знаю самую малость.
Там, в области, многие Эдуарда считали чудаком, кто-то даже пытался обвинить его в глумлении над трупами за то, что молодой доктор каждый день ходил в морг и учился попадать иглой в подключичную вену. Такие манипуляции, по его мнению, надо делать ежедневно по нескольку раз. Это как езда на машине — когда после отпуска человек садится за руль, требуется минимум минут пятнадцать на адаптацию.
В 99-м году Эдуард Саакьянц во время боевых действий в Дагестане спасал детей. Он неохотно говорит об этом. Для него это обычная работа:
— Мы знаем свои возможности, наша бригада может “дышать” больного в воздухе двое суток, а на земле — семьдесят. Поэтому в выходные дни я летал на Кавказ — забирал детей в критическом состоянии и вез в Москву.
Для меня было шоком, когда после всего меня вызвал председатель правительства Дагестана и вручил именные золотые часы “Полет”. Я даже особо и не понял, за что, ведь я там просто работал.
Путешествуя по отделению, я обратила внимание, что все пациенты как один лежат в белых хлопковых варежках и таких же носочках. Спрашиваю: это зачем? Оказывается, ребенок в тяжелом состоянии теряет много жидкости, а благодаря варежкам хоть что-то удерживается. А насчет цвета — это у заведующего такой пунктик. Он и сам всегда ходит только в белых носках.
— И еще: я никогда не занимаюсь сексом в отделении с медсестрами. Раньше, в молодости, было, но сейчас ни-ни. Это принципиально.
Тринадцать лет назад Эдуард познакомился с одной милой девушкой по имени Жанна. Они были почти коллеги, Жанна работала в медицинской лаборатории. Вскоре она стала его женой.
Их жизнь сложилась совсем не так счастливо, как хотелось. Эдуард молотил на трех работах, дома появлялся редко. Ему казалось, что материальный достаток для семьи — все, а Жанна хотела больше внимания детям и семье. Да и святым его не назовешь. Дежурства, ночные выезды, мало кто устоит перед соблазнами. Жанна переживала, ревновала.
Когда она родила их первого сына, Ашота, произошло странное и страшное совпадение. Вроде крупный малыш, но с патологией. Срочно надо было реанимировать. Саакьянцу тогда звонили человек десять коллег. Предлагали свои услуги. У докторов не принято лечить родственников, а тем более первого ребенка. Но он наотрез отказывался: “Если с ним что-то случится, то вы наживете в моем лице врага”. Ашот, к счастью, тогда поправился, а восемь лет назад у Эдуарда умерла жена. У нее был рак почек. Красивая молодая женщина двадцати пяти лет. После ее смерти он почти два месяца не мог подходить к больным.
Сыновьям Эдуарда тогда было всего два и три года, и о маме он им старался не говорить. Только спустя годы, когда детям уже надо было идти в школу, доктор Саакьянц посадил их около себя и сказал: “Кроме меня и бабушки у вас, мужики, никого нет. Ваша мама давно умерла. Она была очень хорошим человеком”. Так с тех пор и растит их вместе со своей мамой.
— Сейчас, когда думаю об этом, иногда кажется, что, может, что-то еще надо было сделать. Но вспоминаю диагноз — тяжелая почечная недостаточность обеих почек — и утешаю себя тем, что нельзя было трансплантировать.
Чтобы ее вернуть, я с удовольствием отдал бы все, что у меня есть. Но все в прошлом. Мои друзья поставили ей на могилу мраморный памятник весом в четыре тонны. Я хотел отдать деньги, но один человек сказал: “Не суетись, сынок. Подожди, я умру, поставишь мне такой же”.
Тема смерти, роковых обстоятельств постоянно присутствует в личной жизни медперсонала реанимации. Не только заведующий отделением потерял жену: у одной из его медецинских сестер погиб муж, другой врач сам чудом выбрался из смертельной передряги. Как будто смерть мстит им за тех детей, которых удается спасти. Вернуть к жизни.
