Беременность приключилась с моей женой неожиданно. В августе 94-го. Жена, этакая Клава, проплакала весь день. Видимо, для удаления лишней жидкости из организма. Я расстроился и внутренне озяб. Испугался.
На четвертый день у жены открылось кровотечение. Все подумали — не судьба. Может, и пронесет, размечтался я. Не пронесло. Она провалялась в медицинском заведении на Соколиной Горе две недели. Вышла бледная, запуганная, но почти как новая. И беременность пошла на ура. Не тошнило, не злило и не мучило.
Доносили пузо, и наступил май. Редакция отправила меня на парад, готовить заметку. И здесь я опозорился. Написал, что все прошло хорошо, только шагали не в ногу. 15 мая подходит ко мне Саша Хинштейн и говорит, что Московский военный округ обиделся. Два месяца изнурительных тренировок днем и ночью, и вдруг не в ногу... На следующий день мы приехали в штаб МВО. Я извинился перед командующим. Мероприятие закончилось в пресс-центре округа... Отлично помню, что самогон был желтого цвета...
И тут позвонила жена. Из роддома. Оказывается, утром ее госпитализировали. Обещали, что на днях все и произойдет. Заливаясь слезами, она сообщила, что в обед ее кормили чем-то малопитательным. Мы с Хинштейном посидели еще в штабе, а затем двинули в роддом.
Мое любимое беременное создание встретило нас в застиранном халатике с дырявыми карманами. Создание плакало. Без надрыва, но жалостливо. Вид нетрезвого мужа в компании с красноглазым субъектом ее не обрадовал. Но Хинштейн проявил максимум галантности. Поцеловал ручку. Беременная растаяла. В принципе вариантов у нее не было. Только мы могли купить ей поесть. У метро мы прикупили кураги, орехов и четыре апельсина. Голодную накормили и под жутким дождем ретировались.
На следующий день, в семь утра, позвонил телефон. И сообщил, что воды отошли.
— Куда? — спросил я.
— Жена ваша рожает, — объяснили идиоту, — вам просили сказать.
Тут у меня сердце дернулось. Словно его внутри толкнули. Час спустя я был на месте. Как ни странно, жена улыбалась. Никаких признаков избавления от беременности я не заметил. Ни криков, ни стенаний, ни молящих глаз. Все оказалось буднично. И поэтому малоинтересно.
Ее перевели в родильный бокс. Там стояли две кровати. Мы посидели вместе. Она начала охать и корчиться. Я оживился. “Неужели полезло?” Но затем все успокоилось. Врач сказала, что еще несколько часов так и будет. Я понял, что основные события впереди, и сладко заснул. Здесь же, на кушетке...
Я проспал три с половиной часа и очнулся вовремя. Началось!
Теперь все было как в кино о родах. Очень больно любимому человеку... А ты как идиот с помытой шеей...
Мы бродили по палате. Вымеряли углы, как собаки в поисках лежанки. Я тер костяшками пальцев нижнюю часть ее позвоночника. (Так учили в школе для будущих родителей.) Растер до кровоподтеков. Дышал вместе с ней, вякал о необходимости потерпеть и остальную ерунду на тему.
По отзывам врачей, женушка моя вела себя отлично. То есть слушалась. Не орала почем зря. И не грозила врачам, что больше рожать не будет. И вдруг наступил момент...
Она сидела на корточках, и оттуда показалось нечто. Черное по цвету и неопределенное по форме. Я решил, что это грязь ползет. Но грязь оказалась началом головы моего ребенка. И акушерки засуетились. Усадили жену в кресло, меня поставили в изголовье.
— Тужьтесь! — мягко сказала рыжая акушерка.
И поехало. Как на медкомиссии в военкомате, дышите — не дышите, тужьтесь — не тужьтесь...
Неожиданно в бокс заплыла экскурсия из прыщавеньких студенток медучилища. Человек двенадцать сгрудились за спиной эскулапов. Я заметил, что за процессом они следили невнимательно. Их больше интересовало, когда я начну падать в обморок. Говорят, семеро из десяти мужчин в подобной ситуации тихо “улетают”. Студенток это веселит и раззадоривает. Врачей, понятное дело, нервирует. Все-таки работа, а тут что-то валяется под ногами на кафеле. В обморок меня не тянуло. И не тошнило, как предупреждали товарищи из “бывалых”. Но и особенного восторга я не испытывал. Меня съедало... любопытство. Как оно там все? Это потом жена скажет, что приятного мало, когда из тебя лезет футбольный мяч... А я просто сгорал от нетерпения.
В 14.36 тело моей супруги исторгло средних размеров синий кулечек. Новый человек выполз в мир. До чего он был жалкий и уродливый. Отвратительная помойного цвета трубка с жилочками намертво, в три кольца, обкручивала его шею. Я взглянул на акушерку. Она показалась мне недоброй женщиной.
В умных книжках написано, что новорожденному необходим скорейший контакт с родственниками.
— Положите его на грудь матери, — затребовал я.
— Не мешайте, — заткнула меня акушерка.
“Раз молчит, значит, умер”, — подумал я. Но не успел испугаться. Акушерка развязала трубку с жилочками. Трубка оказалась жизненно важным органом — пуповиной. Синее тельце вздохнуло и заверещало.
— Кто родился, мамаша? — громко поинтересовалась акушерка.
— А разве вы сами не видите? — чуть слышно ответила мамаша. (У моей жены есть особый талант отвечать на вопросы...)
Общими усилиями мы выяснили, что это — девочка. С тех пор так и повелось...
Новорожденную скрутили, запеленали и поднесли к маминой груди. Первый земной обед моей дочери состоял из трех хилых капель бесцветного молозива. Однако ей и этого хватило. Она смежила глазки и уснула. Жену увезли. А я остался.
Не знаю, почему так получилось, обо мне словно забыли. Я шатался по отделению, заглядывал в боксы и еще дважды умудрился поучаствовать в родах. Я сделал это не специально. Женщины сами просили. Боксы стеклянные, они заметили, как у нас с женой это мило получилось. Сначала я гладил по волосам немолодую узбечку. Разглядывая, как дорожки пота текут по лицу вдоль темных морщинок.
Второй раз наблюдал, как женщина с подходящей фамилией Заблудшая рожала двойню. Она умоляла поговорить с ней о чем-нибудь. Я начал вещать первое, что пришло в голову. “Слонихи ходят беременными два года. И ни одна из них не способна на двойню...” Врачи меня почему-то не гнали. Может, привыкли. А может, решили, что я из начинающих гинекологов.
По природе я тугодум. Многие жизненно определяющие вещи до меня доходят крайне неторопливо. Через какое-то время я сел на банкетку и задумался. Пора было осмыслить увиденное. Но если честно, осмыслить не удалось до сих пор. Дочери уже семь лет. Но ничего красивее ее родов я в жизни не видел...
