Из сценария фильма “Сталкер”
Сразу за Буденновском начиналось серое марево. Солнце с копеечку пыталось продраться сквозь плотный туман. Ни машин, ни поселков, ни указателей. Только белые поля вокруг. Где кончается спокойствие и начинается зона 3-А — поди догадайся. Зона — это район Ставрополья, который тянется вдоль 114-километровой административной границы с Чечней. На востоке граница теряется в песчаных бурунах, трехметровый разделительный ров постоянно заносит песком. Степные безлюдные просторы охраняют редкие КПМ — контрольные пункты милиции, 7 штук на всю границу, да несколько вышек. На западе ставропольские и чеченские земли разделяет Терек. И здесь граница вплотную подходит к казачьим станицам.
Шесть лет назад это была всего лишь условная линия на местности; сегодня — “берлинская стена”, которая держится не столько на усиленной охране, сколько на страхе. Местные точно знают, какой кустик российский, а какой — уже чеченский, и к нему лучше не подходить. Чеченцы знают, что в случае чего им лучше бежать в соседнюю Ингушетию: в казачьих станицах они убежища не найдут...
И вот в Москве решили в очередной раз “разрушить берлинскую стену”. С начала января зона 3-А в Ставрополье отменена. По мнению федеральной власти, контртеррористическая операция в Чечне плавно перетекла в возрождение мирной жизни. А зачем мирным людям какие-то спецзоны? Войска выводятся, контрольно-пропускные пункты снимаются. Но вместо радости это известие вызвало у многих местных жителей совсем иные чувства...
Пахота на БТР
На берегу Терека растет огромный дуб, корни его осьминожьими щупальцами спускаются к воде, старые морщинистые ветви скрипят под напорами ветра. Говорят, именно под этим дубом Лев Толстой обдумывал сюжет своих “Казаков”. Возможно, потомки дяди Ерошки и Лукашки живут в ставропольских станицах Галюгаевской и Стодеревской — “казачьих форпостах”, как и сто с лишним лет назад.
Еще в начале девяностых Галюгаевская была самым красивым местом в округе. Широкие улицы, ухоженные дома с кафельными фасадами и резными ставнями. Прозрачное озеро... Сегодня широкие дороги измолоты военной техникой в крошево, на заборах часто попадаются крупные буквы: “Дом продается”. А к озеру жители не очень любят спускаться с тех пор, как на берегу его были застрелены шесть человек — группа местной молодежи, устроившейся на пикник...
Три года назад ЧП случались с регулярностью раз в месяц. Станичники помнят, как нашли на поле убитого тракториста, заваленного ветками. Как на том же поле крестом выложили расстрелянных милиционеров, которые охраняли колхозников. Потом выяснилось, что в ближайшем чеченском селе была школа ваххабитов, и каждый месяц там шли “выпускные экзамены”. “Дипломную работу” свежеобученные боевики “защищали” в приграничном Курском районе Ставрополья... Сейчас, когда из Москвы пришло известие о наступлении “мирной жизни”, эти события трехлетней давности переживают по-новому. Боятся, что все повторится опять.
Председатель колхоза имени Ленина Иван Лымарь, он же кошевой терского казачьего войска, смотрит на меня с прищуром: “А нас в Москве не спрашивают, как мы тут живем, когда решения принимают. Пусть лучше скажут, кто материальный ущерб возмещать будет: первая война нам обошлась в 16 миллионов рублей, вторая — в 15”. А потом начинает перечислять, сколько тракторов и скота было угнано в Чечню за минувшие годы. Цифры получаются внушительные: поголовье скотины уменьшилось вполовину, из 56 пастушьих помещений целым осталось только одно, колхозные механизаторы лишились шести тракторов. Но материальный ущерб — ничто по сравнению с тем, что пережили жители. “Представляете картину, — рассказывает председатель, — трактор пашет, его БТР сопровождает. А по водительской кабинке пули щелкают: это снайпер с той стороны развлекается. Трактористы после смены седые возвращались. А что делать? Работать-то надо”.
Видения тети Нины
На вопрос о нынешней ситуации председатель отреагировал своеобразно — стал стучать по столу: “Поневоле суеверным станешь”. На днях приезжали журналисты, спрашивали про житье. Сказали им, что все в порядке. А ночью станицу обстреляли из миномета. По счастливой случайности все три снаряда легли между домами. Но стекла повышибало, и фасады трещинами пошли...
“Ой, как засвистело, как бабахнуло!!! — рассказывает тетя Нина из того самого дома, что лишился окон: снаряд не долетел до него метров тридцать. — В чем были, в подпол полезли. Тапочек один где-то потеряла. Страшно! Вдруг засыплет...” Вообще-то к обстрелам в станице привычные. В прошлом году, когда федералы “зачищали” чеченские села, вечерами выходили смотреть за Терек, где весь горизонт полыхал от разрывов. Когда гремело совсем близко, убегали из дома — прятаться. “В лесополосу бегать не советовали — там опаснее всего: или чеченцы, или свои стрельнут”, — делилась опытом тетя Нина. Самое безопасное место — в огороде. Там и пережидали пальбу. Но до сей поры саму станицу никто не трогал. И вот теперь, спустя две недели после отмены зоны 3-А, — этот минометный обстрел...
Когда милиционеры ночью стояли над воронкой посреди улицы, в передатчике вдруг раздался голос с кавказским акцентом: “Ну что? Долетел наш подарочек? Это еще цветочки...” Люди даже думать боятся, что стреляли с той стороны действительно чеченцы. Защиты у станицы нет никакой. Пару лет назад местные казаки решили заняться самообороной. На колхозные деньги купили 24 карабина. Но в дозоры выходить им не разрешили. “Оружие носить можете, — разъяснили в УВД, — но если оно хоть раз выстрелит — ответите по закону”. После этого карабины собрали и заперли в лабазе. А что с ними еще делать?.. Создали поселковую милицию: охранять станицу набралось более ста человек. Но в конце прошлого года их всех, не спрашивая у станичников, переправили в Чечню — сторожить перевалы. А Галюгаевская опять осталась без прикрытия. Спустя два дня после обстрела из охраны в станице я насчитала только двух омоновцев в камуфляже, с подзорной трубой. С самого высокого места — от больницы, что торчит на холме удобной мишенью, — они изучали крыши недалеких чеченских поселков. “Вы тут сильно не маячьте. Они сейчас оттуда за нами наблюдают”, — пугают дозорные.
Тетя Нина напоследок поделилась своим “рецептом” избавления от хронического страха. “Меня вера бережет, — наклонившись к моему уху, прошептала она. — Как раз перед обстрелом на стенке в кухне крест темный на побелке появился... А еще мне накануне ангел приснился”. “Ангел” в описании тети Нины, выглядел как-то странно: был он “в черной папахе, с густой черной бородой”. Но когда нет надежды на что-то более реальное — поверишь и в “черного ангела”.
Хаттаб, тебе двойка!
“Эй, Хаттаб! Ты Басаева не видел?..” — “Да он домой пошел!” Два вихрастых мальчишки перебрасывались фразами в школьном дворе. “А что вы хотите? В основном они играют в войну, — говорит директор галюгаевской школы Лидия Васильевна. — Нашим детям нужна специальная психологическая помощь. Они стали очень агрессивными...”
Школа — это центр станичной жизни. Посреди дня на улице редко встретишь прохожего. И только на школьном дворе — гвалт и беготня. Детей занимают как могут. У школы есть свои сто гектаров земли — выращивают на них пшеницу, подсолнух, овощи. Есть и свой плодовый сад — единственный оставшийся в районе. За счет урожая школа и кормится: на “большую землю” здесь не надеются. Выращенного хватает на всю зиму, да еще остается, чтобы другим помогать. Детскому дому, например.
Еще в школе есть свой музей казачьей истории станицы, а на втором этаже, в аккуратных рамочках, по всему коридору — копии картин: мини-Третьяковка. Все для того чтобы дети проводили как можно меньше времени вне школьной ограды. Жизнь “снаружи” — совсем иная, далекая от высоких порывов.
“Спиваются станичники...” — говорили мне и председатель колхоза, и директор школы. Из соседней Осетии тоннами везут “паленую” водку — стоит она на Ставрополье всего... десять рублей за бутылку. Бабушки, подрабатывая себе на жизнь, торгуют этим зельем на каждом углу. “Прежде никогда такого повального пьянства не было, — жалуется Лидия Васильевна, — а теперь — просто эпидемия. За детей страшно”. Может быть, поэтому детей и молодежи в станице становится все меньше. Два года назад в школе училось 800 человек, сейчас — около пятисот. В этом году два первых класса еле-еле набрали. А родители выпускников стараются сделать все возможное, чтобы отправить ребенка подальше от станицы, в глубь Ставрополья. Как-нибудь их там пристроить, найти работу...
Слишком памятен 99-й год, когда в районе было похищено несколько детей. Как достопримечательность показывают дом учителя Ашкалова, который он продал, чтобы выкупить своего сына. Полученных денег не хватило, чтобы полностью набрать сумму, запрошенную похитителями. Поэтому ребенка вернули, отрезав ему пол-уха. Ашкалов из Ставрополья уехал. Но есть люди, которые пережили похищение родных, однако приграничную зону не покинули...
Торговцы горем
Записки от своего сына, похищенного в 99-м, предприниматель Станислав Мурадханов хранит в рабочем сейфе. Два листочка, исписанные неровным почерком: “Папа, я на тебя надеюсь. Успокой маму, все будет нормально...” Их передавали похитители, чтобы доказать, что с ребенком пока все в порядке. За возвращение просили 2 миллиона рублей.
Похитили Владика Мурадханова прямо со двора собственного дома. Подъехала машина, вышли двое, спросили у группы мальчишек: “А кто из вас Владик?..” — посадили в машину и увезли.
Еще в сейфе лежит дневник. В нем по дням расписано, к кому обращался Станислав Мурадханов с просьбой о помощи и какие ответы давали высокопоставленные люди. Степашин, Рушайло — все клялись, что помогут освободить ребенка. Но месяц шел за месяцем... За Владика заплатил сам Станислав, отдав похитителям выручку фирмы за строительство федерального блокпоста. Это было в июле. А в сентябре за подписью Рушайло ему пришел из Москвы бодрый рапорт: “В результате проведенной спецоперации освобожден Владислав Мурадханов”. “Не верьте, когда говорят, что кого-то из похищенных освободили без всякого выкупа. Мы лучше знаем: за всех — платили”, — говорят мне в райцентре, станице Курской.
Похищений было много. Глава администрации Сергей Логвинов вспоминает, как распахивались двери в его кабинет и люди с порога бухались на колени с одной просьбой: помочь выкупить родных. Ведь не все из них были предпринимателями, не у всех были дома, которые можно продать... Когда милиция вышла на след банды, у одного из задержанных обнаружили целый список потенциальных жертв — в нем значились родственники всех мало-мальски известных районных деятелей. Кстати, сами похитители не пойманы до сих пор — они живут где-то в Ингушетии...
А два милиционера, что тогда “сели на хвост” машине бандитов, в которой увозили Владика, похоронены на местном кладбище. И имена их выбиты на обелисках, целой шеренгой стоящих напротив курского отделения милиции. Двадцать одна мемориальная доска — столько милиционеров убито за последние годы в “мирной” зоне 3-А. Когда закладывали этот мемориал, долго сомневались: стоит ли устраивать “кладбище” прямо посреди города? А главное — куда его “расширять”, если появятся новые жертвы? Последний год — тьфу-тьфу-тьфу — прошел благополучно. Но теперь, когда зону ликвидировали и войска отвели, — вся тяжесть охраны административной границы ляжет на плечи милиционеров. А поскольку территория теперь считается мирной, то зарплата у них будет соответственной — безо всяких надбавок, рублей 700—800 в месяц. Из вооружений — пять пистолетов на десять человек и БТР во дворе. Служить в таких условиях — желающих немного.
Меж двух огней
“У нас здесь, как в “Чапаеве”: белые пришли — грабят, красные пришли — тоже грабят”, — говорит замглавы администрации. Мы стоим на КПП, расположенном прямо на выезде из казачьих станиц, бравый военный с автоматом придирчиво досматривает машину. Несмотря на то что на ней — местные номера, да еще — “начальственные”. “Ну что вы волнуетесь, я же с вас денег не беру...” — милостиво говорит федерал напоследок.
Военные — странные люди: они считают, что все, что находится за пределами блокпоста, — уже вражеская территория. Им, наверное, и невдомек, что от Моздока до Чечни — еще 100 километров ставропольской, казачьей земли. Поэтому всякий проезд через контрольно-пропускной пункт оборачивается изнурительным досмотром, а если что, могут и автоматную очередь по колесам дать. При этом ни для кого не секрет, что через эти же блокпосты спокойно курсируют чеченские “фуры” с наркотой и оружием.
Есть и другие “неудобства”... Месяц назад на станицу Стодеревская рухнул боевой вертолет. Только благодаря пилоту, вытянувшему падающую машину из последних сил, он упал не на школу, а в ста метрах от нее — на спортивное поле. Занятия как раз были в разгаре. “Сначала мы услышали странный вой, — рассказывали мне очевидцы. — Вообще-то мы уже привычные — по гулу можем определить, что за вертолет и сколько их. А тут ясно было, что с машиной что-то случилось”. Все прильнули к окнам. Вертолет шел над станицей, то ныряя вниз, то заваливаясь набок. Потом исчез из поля зрения, зависнув над школой. Грохот... Кто был в коридоре, а не у окон, решили, что это землетрясение. Из школы выбежали все скопом, дети наперегонки с учителями. Помогали выбираться из машины уцелевшим, пока военные не приехали. И не хотели думать о том, что было бы, если бы пилот не дотянул до поля. В качестве моральной и материальной компенсации станичники попросили у военных... хвост от разбитого вертолета. Сдали бы его в металлолом, на полученные деньги починили бы порушенные столбы и порванные провода. Но те не отдали: вещдок.
Военных много раз просили сместить “воздушный коридор” куда-нибудь подальше от станиц. Но у армейцев своя логика: они считают, что боевые самолеты и вертолеты должны заходить на посадку в Моздоке именно над населенными пунктами. В огородах у станичников давно уже ничего не растет: перед посадкой машины сбрасывают лишнее горючее, которое орошает местные пахотные земли и приусадебные участки. Да, недаром еще Толстой писал, что “казак менее ненавидит джигита-горца, чем солдата, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату”...
С вилкой на казаков
С другой стороны, остаться один на один с соседями-чеченцами — тоже перспектива не из приятных. В последние годы когда-то нейтральные, и даже кунаковские отношения переросли в ненависть. Прежде в станичных интернатах воспитывались дети-чеченцы из ближних сел. Но когда стала нарождаться независимая дудаевская Ичкерия, маленькие горцы начали таскать из столовой вилки и сооружать из них некое подобие холодного оружия, которым грозили “резать казаков”. А уезжая на каникулы, били в здании стекла... Станичники в долгу не остались, и в 99-м, после серии похищений и убийств, выгнали из поселков всех чеченских беженцев, срывая на них зло за действия ваххабитов-боевиков. И сегодня в многонациональных станицах Курского района живут армяне, ногайцы, даргинцы, кабардинцы — только не чеченцы. Им приходится ехать дальше, в глубь Ставрополья...
Станичники считают, что милицейский полк, который когда-то стоял в Курской и который теперь увели в Чечню, было бы неплохо вернуть обратно. Без прикрытия району не выжить, в том числе и экономически. Вот уже несколько лет колхозники выходят работать на поля только с охраной. Кто их будет охранять теперь?..
Инвесторы обходят район стороной: никакие уверения федеральной власти не заставят поверить их, что это — уже не приграничная зона. В одном селе мне показали странное сооружение: вокруг какой-то скважины из листов жести сляпано подобие павильона с эмалированной ванной. “А это наши минеральные воды, — пояснили мне. — Источники ничуть не хуже, чем в Пятигорске. Но только некому довести их до ума. Приезжали западные бизнесмены, походили, поохали, но деньги вкладывать в развитие не решились: до границы с Чечней рукой подать...”
И даже памятники в Курском районе ставят исключительно на собственном энтузиазме. Глава станицы Ростовановской, например, все свои угодья украсил произведениями местного творчества. Да еще какими — со смыслом. На въезде в его владения высится суровый Александр Невский, который, прижавшись спиной к кресту, держит меч наготове. А чуть подальше над трассой возвышается Георгий Победоносец с копьем, весь расписной как матрешка: доспехи сияют пурпуром и лазурью, белый упитанный конь грызет алые удила, под копытами бьется в предсмертной судороге черный змий... А еще возле каждой станицы в Курском районе обязательно стоит огромный крест. Который то ли символизирует принадлежность земель православным казакам, то ли служит защитой. За неимением прочей...
