А костяк банды составляли работники милиции — позже их так и прозвали: “банда участковых”. Почти миллион долларов осел в их карманах.
Уверенные в безнаказанности, головорезы аккуратно вели бухгалтерию своего кровавого промысла. Когда кто-то из них падал духом, главарь, Александр Астапов, всех успокаивал: “Не горюй, братва! Кто нас найдет? Нешто в милиции знатоки сидят?”
Во время следствия Астапов, чтобы не разболтаться, откусил себе пол-языка. Другой бандит проглотил свою расписку из уголовного дела. Еще трое умерли при странных обстоятельствах.
Сегодня “МК” публикует эксклюзивные подробности расследования этого громкого дела.
В 1994 г. Астапов освободился, и знакомые пристроили его вместе с женой на рынок — торговать конфетами и печеньем. Но на рынке Астапову не понравилось.
За рюмочкой коньяка он не прочь был удариться в философию. Я, говорил, вывел собственную “теорию анчоусов”. Есть люди, а есть мусор, анчоусы, стайные рыбки, объект промысла. Хищники их просто пожирают — и это правильно. Понятно, что к “людям” свободный философ относил себя, а к “анчоусам” — многих других.
Хотя сам, по свидетельству знающих его людей, был на удивление неблагодарным человеком. Астапов постоянно обманывал хозяина, который, несмотря на тюремное прошлое, взял его на работу.
Пару лет Астапов кочевал по московским рынкам, но мелкая торговля существенной прибыли не приносила. Пришло время задуматься о более серьезном деле...
Москвичи, особенно пожилые, пропадали в Москве всегда. Но в конце 90-х особенно часто люди стали пропадать на севере столицы.
Борис Калякин жил с гражданской женой и дочерью в “однушке” на ул. 800-летия Москвы. В марте 1998 г. участковый Сергей Бабарыкин попросил Бориса сходить с ним на лесопилку за досками. Домой Борис не вернулся.
Олег Покровский еще в детстве лишился родителей и один занимал “двушку” на Новгородской улице. В августе 1998 г. он тоже бесследно пропал.
Москалевы, отец-фронтовик и сын, жили на Дубнинской улице. В начале 1999 г. и они словно растворились в воздухе. Одна из соседок присмотрелась к стульям, сваленным на помойке, и обомлела: стулья-то из москалевского гарнитура.
Встревоженная пенсионерка побежала в опорный пункт милиции и все рассказала участковому. Тот принял заявление, пообещал разобраться. Уходя, бабуля еще порадовалась, что встретила такого “заботливого сынка”, и записала для памяти его телефон и фамилию: Бабарыкин.
Никакого ответа от участкового Бабарыкина она не дождалась. А вскоре с одной только Новгородской улицы пропали четверо: Сергей Степовник, Вера Пожарнова, Лариса Иванова, Владимир Макеев.
Люди исчезали в основном одинокие, но даже если кто ими и интересовался, “свои” участковые быстренько окорачивали беспокойных. А в розыске ОВД “Лианозово” (на территории которого было больше всего пропаж) сидел свой прикормленный сотрудник, который штамповал отказы в возбуждении уголовных дел. И объяснение прикладывал: мол, участковый с якобы без вести пропавшим Н. поговорил, и тот сказал, что просто ездил на лечение.
Астапова задержали. Дело по территориальности передали в ОВД “Лианозово”. Собственно, этот вариант преступниками был давно просчитан: на содержание “родных” милиционеров у Астапова уходили ежемесячно кругленькие суммы. И после того как старшой попал в беду, свои люди стали его выручать. Маленько попортили изъятое оружие — не боевое, мол, вреда от него никакого.
Но неожиданно дело забрала себе прокуратура СВАО, а потом и Мосгорпрокуратура. Почему? Под диваном у Астапова сыщики 4-го отдела 2-й ОРЧ МУРа обнаружили куда более интересный вещдок — “дипломат”, в котором стопками лежали паспорта и другие документы: чужые паспорта, доверенности, договоры купли-продажи, справки БТИ, выписки из домовых книг…
Хозяин квартиры немедленно заявил, что “дипломат” принадлежит его другу Сереге, а сам он знать не знает о его содержимом.
Быстро выяснилось, что никакого Сереги не существует. Сыщики стали искать владельцев паспортов по адресам прописки. У всех москвичей новое место жительства значилось почему-то в Тверской области. Астапов на эту тему говорить отказался наотрез.
Тогда оперативники поехали в Кимры. Нашли жилой дом, из последних сил сохранявший вертикальное положение. Внутри — крошечные комнатенки-пенальчики. В них-то и были прописаны исчезнувшие москвичи, по несколько человек в каждой клетушке. Самих же жильцов в Кимрах никто никогда не видел.
Нашли другой адрес — там одни головешки. Селяне удивлялись: кого вы ищете, дом сгорел несколько лет назад. А очередной москвич, судя по документам, прописан туда две недели назад…
Другой живой, а вернее полуживой, москвич Николай Москалев нашелся в Кимрском доме-интернате для престарелых. Старик плакал и говорил, что не может жить в деревне и никуда не собирался уезжать из Москвы.
Опера вздохнули: остальных пропавших без вести, вероятнее всего, надо было искать среди мертвых. Но кого искать? И как? И где?
Многие были одинокими пьяницами, их никто не помнил даже в лицо. Муровцы методично опрашивали их собутыльников, школьных друзей, самых дальних родственников. Потихоньку накапливалась информация: телосложение, размер ушей, цвет волос, родинки и шрамы. Все их приметы выучили чуть ли не наизусть. Но похоронить-то их могли где угодно!
Решили так: Москва, Подмосковье и Золотое кольцо. Еще Тверская область, потому что туда выписывали многих из столицы. Дмитровский район держали на особом учете: дорога на Кимры шла как раз через него. Отправили запросы в морги всех намеченных городов, сравнивали неопознанные трупы с приметами исчезнувших. Подняли все дела по убийствам-“висякам” с 1996 по 1999 гг.
Поначалу всё без толку. И вдруг — сошлось! Скуластое лицо, свитер с полосками — первым опознали молодого парня Олега Покровского, труп которого нашли в Дмитровском районе. Следом, по пшеничным усам и волосам, идентифицировали труп Калякина, в том же районе.
От Покровского и Калякина ниточка потянулась дальше. Потихоньку начала вырисовываться схема.
В свою команду он “записал” знакомых парней, парочку бывших сотрудников милиции, нескольких девушек и — самое главное — действующих участковых инспекторов.
Технология была следующая. Астапов с участковыми, Бабарыкиным и Жбановым, и другими подыскивали квартиры с одинокими хозяевами. Участковые свой хлеб отрабатывали блестяще: иной раз по 4 подходящих кандидатуры предлагали в одном доме. Интересней всего были старики, но опустившиеся молодые люди тоже шли хорошо.
Сначала бандиты просто “разводили” людей, предлагая добровольно-принудительно переехать из столицы в деревню. А поскольку по закону людей нельзя выселять в чисто поле, в разных деревеньках для них действительно подыскивалось какое-то жилье — максимально дешевое, но непригодное для жизни.
Перед отселением каждую жертву завозили в деревню Красные Горки к бабе Любе. Бандиты называли этот отстойник “домом отдыха”. У бабы Любы людей мыли, брили, чисто одевали и везли к нотариусам, чтобы переоформить квартиры на членов банды. Жертве оставалось лишь согласно кивать головой и ставить подписи на бумажках. Почему люди соглашались? Кто от страха, кто в надежде на щедрую доплату. А знакомые нотариусы предпочитали не раздумывать, зачем это амбал Астапов водит к ним одного за другим трясущихся, жалких стариков, продающих квартиры.
После этой процедуры отработанные “анчоусы” исчезали. А доходы банды росли. Домик-развалюшка в тех же Кимрах стоил 1 тысячу рублей. Полученная взамен квартира — десятки тысяч долларов.
Деньгами распоряжался Астапов, в его карманах оседало 60—70% выручки. Участковому полагалось 300—500 долл. за каждый адрес, парочка приближенных получала по 2—3 тыс. долл. со сделки, молодежь — по 100—200 долл. Жадный Астапов всегда строго фиксировал все свои траты в блокноте. После очередной сделки сначала начислял подельникам зарплату, а потом начинал из нее вычитать: тебе, Серега, я покупал пачку сигарет, а тебе, Вован, 3 кг картошки и бутылку водки...
Бандитский молодняк не жаловался: парни без профессий и без работы рады были уже поесть-попить на халяву. Астапов потом стал с ними рассчитываться исключительно натурой — водкой и продуктами.
Банда разрасталась как на дрожжах. Семейный подряд только приветствовался. Привлекались жены, братья, знакомые, с которыми дружили семьями и вместе гуляли в песочнице с детьми. Дел хватало всем.
Убивали квартировладельцев, конечно, мужики. Женщины выполняли другие поручения: вывозили стариков на природу, кормили, спаивали, расписывали им будущий “домик в деревне”, сторожили, работали “на подпевках” во время похищений.
…В квартиру к Козюкову ворвались незнакомые люди, нагло оттолкнули его, забрали документ, протараторили что-то не по-русски и умчались. Старик (инвалид с детства) похромал на опорный пункт. Участковый Бабарыкин посочувствовал и поставил диагноз: чеченцы! Но не беда — стариковскому горю можно помочь. Опечаленного Козюкова подпоили и отвезли к бабе Любе. А когда жилье было переоформлено, оттащили жертву в Кимры и выбросили в мороз возле необитаемого барака, где потом его и нашли опера.
С отцом и сыном Москалевыми отыграли другой спектакль. К ним зашел участковый Бабарыкин с девушкой, которую представил Оксаной, социальным работником из Красного Креста. Оксана-де будет приносить им еду и помогать по хозяйству. Москалевы обрадовались. Еду девица действительно приносила — из школьной столовой, где работала мать Астапова (и тут экономия!). А кроме того, заботливо спаивала Москалевых.
В один из январских дней 1999 г., когда бутылки из-под водки уже валялись под столом, а оба Москалева храпели в комнате, “Красный Крест” переоделся в тряпье и начал названивать кому-то по телефону.
Несчастных Москалевых растолкал наряд милиции из 4 человек — все в форме. Предводителем был Бабарыкин, Астапов представился сотрудником МУРа, двое отрекомендовались операми ОВД “Восточное Дегунино”. Причем все кричали и чего-то требовали от сына Игоря. Но младший Москалев с бодуна ничего не мог понять и только изумленно озирался по сторонам.
Вперед выступила Оксана. Всплакнув, она продемонстрировала изорванную в клочки одежду и заявила, что минувшей ночью Игорь ее изнасиловал. Наряд милиции для порядка слегка поколотил “насильника” и увез его в опорный пункт. Дальнейшая беседа протекала в теплой дружеской обстановке. Игорь пытался объяснить, что ни он (по состоянию здоровья), ни его отец (по возрасту) не способны совершить злодеяние, в котором их обвиняют.
Но Оксана предложила два пути развития событий. Либо она забирает заявление, а Игорь отдает их с отцом квартиру. Либо по ее заявлению будет возбуждено уголовное дело, и Москалева-младшего посадят.
…Квартиру бандиты быстро продали, а Москалевых выписали в частный дом в деревне Незденово Тверской области. Хлопотать об их пенсии там было некому, и Москалевы стали жить только за счет соседей. Деревенские их жалели: то огурец из кадки принесут, то картошки с огорода.
Через несколько месяцев Игорь умер. Соседи еще поухаживали какое-то время за немощным стариком, а потом сельсовет помог оформить его в дом престарелых.
Кроме Москалевых и Козюкова уцелело всего несколько человек.
Возник вопрос: а нельзя ли приобретать жилплощадь вообще без участия хозяев? Технологию пересмотрели, и производство опять отладили, как конвейер.
Кандидатов в мертвецы (бандиты называли их “клиентами”) находили, как и раньше, с помощью участковых. Но потом действовали иначе. Подбирали людей, максимально на “клиентов” похожих. Вклеивали их фотографии в украденные паспорта и дальше уже спокойно продавали квартиры с помощью подставных хозяев. Самым важным по-прежнему считалось заранее добыть паспорт. Чтобы не залить его ненароком кровью или не повредить пулей.
Потом жертву просто выманивали из дома под благовидным предлогом и убивали. Хоронили то в Дмитровском районе, то в окрестностях Долгопрудного, то в Тверской области....С некоторых пор участковый Бабарыкин стал регулярно наведываться к одинокому гражданину Калякину и выражать неудовольствие по поводу присутствия в квартире двух непрописанных дам. Калякин смущенно улыбался: зачем их выгонять, если это жена, хоть и гражданская, и дочка? Но Бабарыкин сильно гневался.
Так сильно, что, по версии следствия, написал заявление от имени Калякина об утере паспорта, а фотографии приложил другого человека. Его коллеги из паспортного стола живенько сварганили новый документ — паспорт Калякина с чужой фотографией.
Квартиру можно было продавать, но слегка мешал живой пока еще Калякин. Тогда-то Бабарыкин и заманил жертву на лесопилку. Вместе с Астаповым они хладнокровно расстреляли Калякина, тело положили в багажник астаповской “Волги”, вывезли в Дмитровский район и выбросили возле совхозной фермы.
Вблизи Долгопрудного трупы закапывали на лесной полянке — там же, куда ездили с семьями на шашлыки. В 100 метрах от дома участкового Жбанова. Всегда спорили, кому яму рыть. Хотя особо себя не утруждали, рыли впритык — муровцы потом откапывали их жертвы в сидячем положении, с подогнутыми ногами. Чтобы свежая могила не бросалась в глаза, Астапов купил семена и посыпал ими землю — она славно обрастала зеленой травкой.
Затем заходили в квартиру, документы и фотографии сжигали, остальное выбрасывали. Ставили железную дверь с новыми замками. Подставной человек, выдавая себя за хозяина, продавал квартиру.
По нотариусам фальшивые владельцы ходили с Астаповым. Он всегда хорошо одевался, бородку отрастил, держался с достоинством. Обычно проколов не было, но если кто-то из покупателей начинал артачиться, чтобы его успокоить, легко изготавливали любую нужную бумагу. Для этого под рукой всегда были поддельные бланки и печати ДЕЗов, прокуратуры, милиции, БТИ и пр.
Дело пошло так хорошо, что банду пришлось разбить на несколько мобильных групп. У каждой было свое расписание: вывоз жертвы, отстрел, оформление квартиры. В работе постоянно находилось 3-4 адреса.
“Улица Череповецкая, дом, квартира... Проживает такой-то, старик, ветеран войны. Один. Лежит больной. Улица Абрамцевская... бабка одинокая, неряха. Улица Новгородская... бабка и сын, пьянь и рвань”. Рядом пометки: приватизировано ли жилье, сколько человек прописано, какая задолженность за квартиру. Прямо записки хорошего участкового. А на самом деле — убийцы.
Все было важно. “Бабка одинокая, неряха”? Значит, никому не нужна. Инвалид-чернобылец? Интересный вариант. Старуха держит собак? Будем иметь в виду, можно сыграть на любви к животным.
На отдельном листке схема. В центре — бабушка и дочь. Кружок в одну сторону — подставная бабушка, в другую — подставная прописка. Стрелочка вниз — продажа квартиры и свидетельство о смерти.
Далее расписание на неделю. “Понедельник, вторник — зачистка; среда, четверг — свидетельство о рождении, актовая запись; пятница — прописка. Суббота — прочерк”. Эти иероглифы обозначали следующее. После отстрела и вывоза хозяина в квартире проводится “зачистка” (то есть уборка), вещи выносятся на помойку, ставится новая дверь. В остальные дни недели — работа с документами, а пустая суббота символизирует, что в этот день квартира будет продана.
Ведомость выплаты “зарплаты”:
“Жене — 500”. (Это причиталось Евгению Бережному, недавно задержанному.)
И тут же расшифровка, за какой объем работы заплачено 500 долларов:
“Лариса — 100 долларов (это за убитую Ларису Иванову);
Вера — 300 долларов (это за бабушку Пожарнову)”.
Лишний стольник — видно, премия за качество убийства.
Половина блокнота — с пустыми листами.
— Если бы мы опоздали, и эти страницы были бы исписаны, — говорят муровцы. — А из этих астаповских списков мы пока живыми никого не нашли.
Муровцы усмехнулись: “Мы тоже спрашивали. Жбанов пожал плечами: адреналин, говорит, нужен был, холодок в груди...” А получал он долларов по 300—500 за сделку. Кстати, огромные для участкового деньги!”
Я приставала и к замначальника отдела Юрию Юдину с вопросом: почему же тогда он, тоже милиционер, работает без всяких доплат и при этом никого не убивает? Юдин делал квадратные глаза.
Но меня не оставлял в покое этот вопрос. Как получается, что одни люди в погонах объединяются в банду, а другие — за копеечную зарплату ловят их, не щадя живота своего?
А Юдин упорно меня не понимал: “Очень важно было остановить злодеев. Ведь сколько еще могло быть трупов!” Догадываюсь, Юдин — из породы вымерших мамонтов, не зря же руководство МУРа ходатайствует сейчас о присуждении ему высшей российской юридической премии “Фемида” за 2001 год.
Когда речь зашла про “Фемиду”, Юрий Николаевич вообще чуть меня не выгнал: “Я тут ни при чем. Это рабочая группа по банде Астапова у меня замечательная”. И повел знакомиться.
На стене в отделе у них висит бумажная простыня, разделенная на клеточки. Слева — бандиты, их фотографии и адреса, справа — жертвы. Левые клеточки все заполнены, в них помечено: арест, подписка о невыезде, дело в суде, розыск.
Справа — 32 клеточки, половина без фотографий, с одними адресами. Это жертвы убийц. Трупы все еще продолжают находить. И тогда приходится врисовывать новые клетки.
Потому что на всех магически действовали милицейская форма и разные красные корочки.
Как-то пришли к одной из своих жертв, а мужик заперся и не открывает. Астапов позвонил к соседям, пожаловался: я, мол, из прокуратуры с милиционером пришел, а мне не открывают. И корочкой помахал перед дверью. Соседка согласно кивнула и уговорила-таки упрямца впустить гостей. Но чаще достаточно было первым пустить участкового.
Участковый Жбанов сказал соседям, что увозит бабушку Пожарнову в психбольницу, и ему поверили сразу и безоговорочно. (Бабушку нашли зарытой прямо в колготочках и туфельках, хотя обычно убийцы раздевали труп и сжигали одежду — тут, видно, поленились.)
Скоро Жбанов нашел еще одну подходящую кандидатуру. Одинокий доверчивый старичок Ананий Гардин летом бегал по лесу, зимой на лыжах ходил. Жбанов и Астапов заявились к нему вечером, под водочку и хрустящую капустку поговорили за жизнь, за Сталина. “Я ведь член компартии, — вдруг сообразил сказать Астапов. — Поедем на собрание партячейки?” Старик чуть не зарыдал, достал свой партбилет и, прижимая его к сердцу, потрусил к машине. А сразу за МКАД получил свои 6 пуль.
Астапов всегда стрелял последним. Стрелял хорошо, поскольку регулярно тренировался в тире. Машина неслась за пределы Москвы, пока Астапов не произносил заветное слово: “Приехали!” Это было сигналом. Его подельники доставали пистолеты. Стреляли только в грудь. Перед каждой поездкой Астапов проводил строгий инструктаж: в голову не целиться, потому что мозги разлетятся по всему лобовому стеклу — кто потом отмывать будет?
Трупы вывозили безбоязненно — ну кто будет проверять машину, если у Астапова корочка прокурора? Поддельная, разумеется. К тому же с переднего сиденья скалился постовому натуральный участковый в форме: свои, брат, свои...
Подельникам Астапов часто объяснял, что они делают благое дело, освобождая район от “мусора”. Дескать, наша родная земля, Лианозово, должна стать оазисом. Братки слабо в это верили, но возразить боялись.
Жизнь явно налаживалась. Всем родным справили по квартире, лечиться Астапов теперь предпочитал за границей, прикупил себе очередной джип.
И постепенно от полной безнаказанности обнаглел. Теперь продавали квартиры, даже не удосужившись переклеить фотокарточку в паспорте. Ленились ходить к нотариусам и в БТИ — все документы стали штамповать у себя дома. Одежду оставляли на убитых (ну, опознают и опознают), а трупы бросали прямо на дороге…
Астапов на допросах держался бодрячком до того момента, пока его не опознали покупатели “черных” квартир. Вот тогда он испугался! Даже рухнул в обморок.
Но быстро сориентировался в обстановке. Взял и... откусил себе пол-языка. И на допросы с тех пор являлся с табличкой “Я — немой”. Психиатры из центра Сербского определили у Астапова реактивное состояние. Когда он из него выйдет, тогда и решат: вменяем он или нет.
У него хороший адвокат, ему исправно таскают передачи, а денег на тюремный счет положили столько, что даже воры в законе заволновались. Вполне комфортно в СИЗО и Бабарыкину.
Третий обвиняемый из первой партии, Масин, когда знакомился в Бутырке с материалами дела, увидел свою расписку о получении денег за квартиру убитого пенсионера и так расстроился, что на следующем свидании со следователем вынул спрятанное между пальцами лезвие, вырезал “плохую” страницу и одним махом ее проглотил.
Сейчас он обзавелся Библией и каждый раз объясняет следователям: “Вы зло творите на земле”.
— А ты? — удивляются они. — Зачем расписку сожрал?
Молчит, четки перебирает.
Расписку ту восстановили, а у Масина теперь — лишняя статья.
Когда костяк банды уже парился на нарах, жена одного из бандитов позвонила подруге посоветоваться: “Теперь денег нужно много: адвокаты, передачи... Знаешь, у меня в списке осталось три отличных квартиры. Ты как?” Подруга в ужасе отказалась, а одной провернуть комбинацию даже такой дерзкой женщине было все-таки сложновато.
Три года банда промышляла в Москве. Сегодня можно сказать точно: основной костяк банды — 15 человек — задержан. Последним поймали Евгения Бережного, члена “магаданской” ОПГ. “Шестерки” пока в розыске.
У бандитов изъята гора разного оружия: от пистолетов и револьверов до винтовок, ружей. Даже отливочные формы для пуль!
Самое удивительное, что трое обвиняемых сразу после дачи первых показаний умерли при странных обстоятельствах. Один — от пищевого отравления в СИЗО, другой, отпущенный под подписку, — в пьяной уличной драке. А третий, розовощекий крепыш, — от сердечной недостаточности. Стало быть, кто-то еще хорошо шалит на воле и очень боится наказания.
И до сих про сыщики находят новых потерпевших и людей, так или иначе причастных к аферам всей этой братии.
…В поселок Северный муровцы приехали в жару. Лес, поле, борщевик и крапива выше человеческого роста. Жбанов и сам толком не помнил, где зарыли очередной труп.
Опера копали с утра и до позднего вечера. Перерыли всю полянку, нашли всех захороненных там кошек и собак. Сломали бур, скинулись, купили лопаты и продолжили рыть дальше. И докопались — нашли целое кладбище астаповских жертв.
Расстроились. Купили водки и за каждую убиенную душу выпили. Одинокие ведь люди — никто их больше не помянет.
