Помните историю об арестантах, которые так долго находились в одной камере, что все, что было можно, друг другу уже рассказали. Не имело смысла воспроизводить вслух даже известные до мельчайших подробностей анекдоты, поэтому их пронумеровали и говорили лишь: “77” или “41”, после чего заливались хохотом.
Нечто подобное наблюдаем вокруг. Заранее известные перипетии вливаются в рамки заранее известных регламентов. Заранее известные поступки и слова фиксируются утлыми и убогими стереотипами журналистских штампов. Впору не включать телевизор, не читать газет, не ходить в театр и кино. И хоть бы кто-нибудь нарушил эту все более и более смеркающуюся удручающе однообразную предопределенность!
Мы пережили удивительный период. Колесо российской жизни выкатилось из наезженной колеи и понеслось по кочкам непривычной для русского сознания реальности. Ораторы говорили, что хотели, газеты поносили всех и вся, телевидение и радио изошлись в охаивании, натравливании и выволакивании самого неприглядного на общее обозрение. Верхи беззастенчиво богатели, низы то с веселой оголтелостью, то с невидимыми миру слезами нищали. Яркие люди демонстрировали свою яркость, пресмыкающиеся гады уползли в тень и, казалось, никогда уже не явят новым добрым молодцам и красным девицам свой уродский лик...
Но — в который раз я поражаюсь универсальности сказочного отечественного фольклора — сколько можно и можно ли вообще существовать в хлипкой избушке на курьих ножках, качающейся, шатающейся, поворачивающейся передом то к дремучему отечественному лесу, то к первому заезжему из-за рубежа встречному? Сколько можно путешествовать по колдобинам в подпрыгивающей кибитке, если есть наезженная, проверенная веками столбовая дорога в гоголевскую мертводушность и ревизорщину, в пушкинскую пугачевско-дуэльную непроглядь, в лермонтовскую печоринско-кавказскую хандру? То есть опять-таки в тот мир, который нам известен с детства не только по окружавшим со всех сторон картинкам, а по литературе — типически обобщенной квинтэссенции накопленного многими поколениями опыта. Поэтому большинство пассажиров кибитки, подводы, дрожек с названьем кратким Русь, конечно же, должны были рано или поздно возроптать и потребовать размеренного и предсказуемого движения — от станции к станции, от пункта к пункту, от съезда к съезду, от перекладных и пристяжных — к постоянным коренникам.
Людей трудно за это упрекать. Люди в большинстве своем нормальны, то есть — скучны, им по сердцу монотонный привычный пейзаж за окном, им мил понятный впередсмотрящий. Пьяный лихой возница, неизвестно куда рулящий и загоняющий тройку за тройкой (генпрокуроров — премьеров — начальников служб безопасности), в принципе обречен.
Чу! Оглянуться не успели, как на смену катапультировавшимся из пилотских кабин смелым ораторам и рисковым реформаторам пришла когорта осторожных, взвешенных в суждениях и речениях героев, вроде бы новых, но почему-то знакомых до боли по прежней жизни времен: тяпкиных-ляпкиных, маниловых-чичиковых, хлестаковых, а за ними потянулись к кормилу власти городничие, ноздревы и собакевичи всех мастей, свинорылые махровые чинодралы и сопутствующие им вдовы, которые сперва стреляют мужей (их можно понять), а потом секут сами себя у всех на глазах. Удивительно, с какой буквальностью воплощается литературное кошмарное клише — в явно осязаемую плоть. Но это потому, что по сути ничего и не менялось. Как было — так осталось. Губернаторы, городские головы, префекты и супрефекты — все лишь понарошку смешалось в доме продолжавших дремать Обломовых. Обленившихся Оболенских. Толстых. Карамазовых. Распутиных. Коктейль русской жизни готовится по издревле неколебимым рецептам.
Те же лица и интонации на телеэкране. Вместо обличителей некоронованных королей Америки — такого же росточка ястребы, наскакивающие на отечественных толстосумов (у которых раньше работали). А заодно и на западных горе-стратегов, отважившихся поучать славян-неумех. В язвительных комментариях — та же лексика, та же система аргументации. Время — или мы сами? — вызываем, востребуем к воскресению нужных персонажей. Постепенно начинаешь осознавать непреложность закона российского коловращения, путешествия по кругу — одно и то же, одно и то же. Одни и те же подковерные схватки и пейзажи после битвы. Одни и те же лидеры в одних и тех же декорациях — с небольшими косметическими изменениями оной. Гимн, если вдуматься, не мог быть или стать другим. А уж сама реальность... Какую классическую, то есть зафиксировавшую типическое строчку ни возьми — остается не просто злободневной и актуальной, а самой что ни на есть характернейшей, то есть характеризующей главное состояние общества картиной. Хоть у Бродского: “Неужели до сих пор еще воюем?” Хоть у Лермонтова: “Страна рабов, страна господ”. Хоть у Мандельштама: “И до смерти хочется жить...”
А вот на европейскую литературу наша действительность почему-то не смахивает. “Портрет Дориана Грея” Оскара Уайльда сделался на все времена символом невозможности запятнать искусство — как бы ни пытались его использовать в самых низменных и даже преступных целях. Напомню: все отвратительные черты порока ложились печатью не на героя романа, отражались не на его лице, а на портрете, который развратник прятал от посторонних глаз. После смерти Грея его лицо оказалось обезображено, портрет же предстал в своей первозданной прелести.
Нынешняя ситуация в наше время и в нашей стране — прямо противоположная. О многих из наиболее часто мелькающих лиц мы не просто догадываемся, что они — посланцы или будущие обитатели преисподней, мы буквально и наверняка знаем, что они — козлоноги и хвостаты, что от них смердит ложью и лихоимством, сатанинский облик и монстрообразные ужимки не замаскируешь ничем. Да они и не маскируют! И вот сюжетец для российского романа: когда с визитом в служебные кабинеты и загородные виллы приезжает тип, у которого на лбу написано, что он подлец, от которого несет мерзостью за версту, а все продолжают ему улыбаться, с ним ручкаться и целоваться — будто не видят и не замечают его гнилости или потому что сами такие? То есть нет даже попытки скверну замаскировать, а, напротив, потуга делать вид, что все в порядке, проступающих на лице пятен проказы не существует или они незаметны, их даже не считают нужным припудрить...
