Известный эпотажник и матерщинник Александр Лаэртский девять лет проработал на радио. Теперь он рассказывает, как это было.
¶— Почему ты перестал выходить в эфир?
— У меня до сих пор очень хорошие отношения с руководством “Серебряного дождя”, просто программа, которая там была, себя изжила и перестала приносить мне наслаждение. Для меня это очень важно — выходить с эфира отдохнувшим. При этом я параллельно вел программу на “Эхе Москвы” и считал ее основной, а переключаться с одного на другое очень тяжело. Программа на “Эхе” называлась “Монморанси”, она просуществовала почти девять лет.
Ј— Пока не случился скандал?
— Здесь, надо сказать, много правды. Версия, выдвинутая руководством “Эха”, — полный бред. Меня обвинили в употреблении ненормативной лексики в эфире. Я заверяю, что этого никогда не было. За все время существования программы из моих уст ничего не прозвучало — только в контексте искусства! Опять же, это все делалось с ведома руководства. Что касается звонков, поступавших в прямой эфир, то за это я вообще не могу нести ответственности. Хотя я таким “звонарям” давал достойный отпор.
Є— Какова, по-твоему, истинная причина?
— Дело было, когда НТВ киселевское закрывали, когда они пытались собрать на баррикады в защиту собственных винных погребов наивных людей, а я выступил с резкой критикой. Я, вероятно, допустил некую нетактичность по отношению к личности Киселева, но он мне абсолютно неприятен, и я этого не скрываю. Он тянет за собой огромное количество приличных или наивных людей или попросту дубин мелких. Дословно в эфире я сказал: “Господин Киселев! Сбрейте под носом и уходите в отставку”. В это же время такие личности, как Черкизов и прочие, ездили с защитными грамотами на баррикады. А поскольку “Эхо Москвы” и киселевская туса принадлежали одному холдингу, должно было быть единение, и тут я в эфире выдаю такое. Я подозреваю, что после этого Венедиктову позвонил друг Женя, сосед по даче, и поинтересовался: что это за ублюдок в эфире такое несет, когда мы за свободу слова боремся? Леша оказался в очень неуютном положении. Ему, с одной стороны, надо было продолжать играть роль “демократической мурашки”, “демократического па-ца-на”, который сам себе художник, а с другой стороны, жмет общий “прайс”, общая идеология, кстати, достаточно тоталитарная. И он резко нашел предлог для закрытия программы.
є— Ты сам общался с Венедиктовым?
— В одном из телефонных разговоров у него проскочила такая мысль: “Саша, но ведь я не самый плохой ведущий…” И я тогда соврал ему, согласившись. Видимо, надо было сказать, чтобы он занимался административными делами, а не кривлялся и не паясничал в эфире. Мне, наверное, это было проще сделать, чем другим: я не являлся штатным сотрудником радиостанции, и терять мне было нечего. Ситуация сейчас там совершенно плачевная. Теперь мы просто по разные стороны баррикад. То, что там происходит, я не приемлю ни как человек, ни как гражданин.
Ї— Значит, ты наказан за свободу слова?
— Девять лет я на своем автомобиле, сжигая дикое количество бензина, ночами туда мотался, как даун. Да, я проводил время с интересными людьми. У меня был своеобразный клуб встреч и знакомств. Странно, что Венедиктов и вся эта туса считают, что, лишив меня эфира, они меня наказали. Они наказали в первую очередь слушателей, у которых не осталось свободного источника информации, каковым была программа. То, что сейчас Киселев и другие говорят о свободе слова, это то же самое, если человек, больной полиомиелитом, будет танцевать в балете.
ї— В свободу слова ты не веришь, а в Бога?
— Да. Можно даже сказать, что православный. Просто я не соблюдаю обычаи и обряды. Может, это и плохо. Внутри меня есть маленький храмик, я туда прихожу, говорю: “Господи! Тыр-пыр, восемь дыр. Я — даун потому-то и потому-то...” Вот мы там и беседуем. Я не чувствую потребности прийти в общественный большой храм. Может быть, причина в том, что там тоже очень много демонов, то есть людей, которые даже на исповеди могут говорить что-то, что не относится к их реальным проблемам. Да и большое количество священников не являются положительными персонажами.
Љ— У тебя есть дети?
— Детей иметь — это ведь великая ответственность. И не только в нашей стране. В мире-то творится сплошной демонизм. Я бы даже сказал, реальный сатанизм. Кто-то, кто поглупей (к ним я и себя отношу), они его чувствуют физически, кто умней (такие люди тоже есть), они могут вывести даже математическую схему наступления этой черноты. То, что она прет, это точно. Только дауны не понимают этого и плодятся. Но добро обязательно победит!
љ— Допинг употребляешь?
— Сигареты я никогда не курил. Это похоже на онанизм, на мой взгляд. Это глупо выглядит, и воняет от них дико. Алкоголь — да, это прикольная штука. Он идет не через легкие, а через желудочный мешок, который дико радуется любым поступлениям, как-то: пиво, перцовая водка, красное сухое и так далее. А что касается наркотиков, то это проблема не моя. Если мы о ней сейчас будем говорить даже в отрицательном аспекте, это будет не что иное, как агитация “за”. Кстати, эти демоны из программы “Кома” — они просто не понимают, что являются представителями наркодилеров. Если бы они реально относились к этим вещам негативно, то не стали бы вести такую программу.
Њ— В свете новых веяний спортом заняться не собираешься?
— А это, кстати, меня дико тревожит. Я не стал переделывать свой теннисный корт под горные лыжи. И не буду. Правда, и корта у меня нет, честно говоря. Но президенту надо бы насторожиться на самом деле. Вот этот побежал в кальсончиках по набережной — уволить, этот губернатор на лыжи встал — на карандаш его, снимаем с должности. Это называется по-русски подлизать попу. Это настолько очевидно, что умный человек, которым является президент, он не может этого не видеть. Я как раз хотел обратиться через вашу газету к чиновникам. Господа! Это подстава! Вас вычисляют. Вы бегаете, как дауны, и вас видно.
њ— Ты коренной москвич. Как тебе сейчас Москва?
— Глупо было бы отрицать, что мы все просто счастливчики, что тут родились. Я понимаю пятьдесят процентов той ненависти, которую жители регионов испытывают к москвичам. При этом, когда говорят, что москвичи зажрались, то я всегда отвечаю, что, конечно, зажрались. Я целыми днями сижу дома, а два раза в месяц ко мне приходит тетя, которая приносит мне прайс из банка. Дети все в Москве — голубоглазые, с офигенно белыми блестящими зубами, и у каждого в руке пончик. В глазах у них светится счастье. Нищих старушек и больных людей у нас в городе нет.
њ— Тот стиль, в котором ты играешь, как ты его определяешь?
— Я считаю, что это, конечно же, рок-н-ролл. Не по стилю музыки, а по внутреннему содержанию, образу, подходу.
њ— А это не авторская песня?
— Что касается авторской песни, то я к ней отношусь очень отрицательно. Венцом данного паразитического явления стала, к счастью, ныне прекратившая свое существование программа “В нашу гавань заходили корабли”. Это ужасно. Когда я это видел, мне было искренне физически плохо. Если бы я был постарше, я бы умер, а если помоложе, то я бы пошел туда с офигенным огнеметом.
њ— Ненормативная лексика для тебя — это средство самовыражения или просто в данный текст данное слово лучше всего ложится?
— Для кого-то норма — в подъезде трахаться... Я хочу сказать, что понятие “норма” для каждого человека — разное. Если ты для себя по жизни никакой нормы не приводишь, то есть норма — это некая осязаемая субстанция, в результате чего ты должен считаться с другой частью общества. Соответственно, это насилие, то есть полное дерьмо. Если кому-то это мое творчество не нравится, я этот выбор уважаю: пожалуйста, не покупайте эти пластинки, не ходите на концерты.
