Но именно в эти годы все очевиднее становятся не только успехи, но и “изнанка” реформ Петра.
Гигантская концентрация ресурсов в руках государства, необходимая для успеха преобразований, создала огромный “котел” не только для “славных дел”, но и для казнокрадства. Ополчение бояр и стрельцов, само кормившееся и вооружавшее себя, заменено регулярной армией, которая все получает от “казны”. А заказами ведает Меншиков и другие вельможи. Купцы в борьбе за заказы готовы на “благодарность”. То, что создало базу успехов, стало и базой злоупотреблений. Таковы противоречивые моменты силового варианта преобразований Петра I.
Европейское стало нормой жизни. Бороды уже бреют сами. Но тут же виден уровень этой “европеизации”.
И что может быть интереснее сцены, где богиню красоты Афродиту путают с богиней правосудия, к руке которой привязывают отчет о выплаченных взятках. Вековые российские традиции не исчезли. Они умело и успешно “вросли” в новые формы.
Образовался гигантский разрыв столицы и провинции: даже анекдоты Твери Петербург не понимает, равно как и обратно.
Не менее символичен и марширующий без штанов в Петербурге Балакирев. Такой итог великих преобразований — с голым задом — еще не раз увидит Россия.
И не случайно в центре пьесы “шутейная команда”: за все годы преобразований вся Россия не очень далеко ушла от того, что называют “шутейной командой”. Мост в Европу оказался и очень узким, и весьма скользким.
Тем острее вопрос: что будет дальше? В России, как и любой восточной деспотии, этот вопрос “что” превращается в “кто”. Кто сохранит и продолжит реформы?
Но главная его проблема — не здоровье. “Прошу у Господа иной раз смерти, а он не дает. И то. Его правда — на кого мне державу оставлять?.. Когда держава за тобой, которую сам вот этими руками сделал, — тут думать надо... За всех. За всю империю”.
И выясняется, что под свои же реформы сам Петр подложил гигантскую мину. По утвержденному им же порядку наследника может назначить только он. А он не подготовил преемника.
Сын Петра, Алексей, оказался человеком незаурядным, талантливым и по-отцовски твердым. Он лучше отца видел и “изнанку”, и непрочность, и “внешность” многих преобразований. И у него сложилось свое видение того, как и какими методами надо вести преобразования.
Но в деспотической системе не может быть двух стратегий. Тупик авторитарной, недемократической системы как раз в том, что ей противопоказано любое инакомыслие. Особенно, если она ведет реформы. И Алексея отец казнит. Избрав насильственный и авторитарный вариант реформ, Петр автоматически лишил себя наследника и тем самым поставил под вопрос дело своей жизни.
Итак: “Сына нет. Друг — вор. Жена — добрая дура”. Но, может быть, есть еще “птенцы гнезда Петрова”?
Сам Петр, как истинный самодержец, мыслями о будущем своих “птенцов” себя не обременяет. Он, видимо, считает, что им достаточно титулов и орденов.
Но сами “птенцы” думают иначе. И дело не в том, что Шафиров из евреев, Ягужинский из литовцев, а полудержавный властелин имеет польскую фамилию “меншик”, к которой его предки добавили окончание “ов”. И при киевских, и при псковских властителях иностранцы охотно принимались — варяги, греки, татары, литовцы, поляки. В духе этой традиции и сам Петр считает, что кто “верно служит России — тот и русский. А Алексашка Меншиков был русским, когда на Полтаве воевал, а как воровать стал без совести и закона, так, значит, в басурманы перекинулся...”
Царь мог бы обеспечить “птенцов”, создав, например, нечто вроде английской палаты лордов. Но вот ведь в чем дело: последний гвоздь из Европы Петр привозил, а в части демократических порядков — ничего. Ни из Англии, ни из Голландии. В упор не видел.
“Птенцы” понимают, что им надо самим обеспечивать свое будущее. Как? Ну, прежде всего грабежом государственных ресурсов (казнокрадство) и грабежом подданных (взяточничество). И воруют, и берут — так, как никогда еще не было в России, — но ведь и таких “нищих” хозяев у России тоже еще не было... Как говорит Петр: “они нашу доброту — в векселя и займы. Всю империю растащат на куски. Все разворуют”.
Однако в России само по себе богатство ненадежно. Нужна еще одна гарантия — место во власти. Даже сегодня повальный штурм мест с депутатской неприкосновенностью говорит именно о непрочности в стране частной собственности. Что говорить о тех временах! “Птенцы” “кучкуются” — в стаи, клики. И буквально “метят” своих — то маслами, то настойками. И все стаи вместе образуют “Семью”. Как говорит Балакиреву Головкина: “Мы все здесь, при дворе, одна семья”. В борьбе за себя “гнездо Петрово” становится “Семьей”.
Эта “Семья” и борется с внешними врагами, и грызется друг с другом. И яснее, что настоящего преемника у Петра нет и в среде “Семьи”. И здесь Петр свои реформы не прикрыл: “Растянул государство с запада на восток, как гармонь, а играть-то на сем инструменте подданных не обучил...”.
Но формально удержать одно, а реально — другое. Удержать реально — продолжить дело Петра. Но Екатерина не имеет никакой программы.
И опять-таки дело не в том, что Екатерина I — не русская, Марта Скавронская. Как считают многие историки — она не была ни немкой, ни чухонкой. Ее предки — русские из Великого княжества Литовского. Это княжество на две трети состояло из западных русских земель, начиная со Смоленска. Государственный язык — русский. Даже государственной религией многие годы было православие. Это историки из дома Романовых столетиями убеждали в том, что, кроме Московии, никакой Руси после Киевской не осталось, и соответственно в Смутное время восточные русские боролись в Москве не друг с другом, не с западными русскими, а только с поляками и шведами.
Так вот Екатерина была — как правильно определил ее Петр — “русской бабой”. Она не понимала ни целей, ни задач преобразований.
И “птенцы” из “Семьи” тоже оказались несостоятельны. Это были — как и положено при авторитарном режиме — блестящие исполнители. Но — как Луна — они могли светить только отраженным светом, светом Петра.
И в России началась, по словам Меншикова, “прямо Полтава на Неве”. “Семья” склочничала и враждовала. Этим воспользовалась более сплоченная группа иностранцев при дворе. Иносказательно Балакиреву объясняют: “Русского шутовства ведь и не осталось при дворе — Голштинские да Остерманы верховодят”. Ожили и бояре: “Бояре малолетку, внука его, на трон тянут... Нас, конюховских детей, люто ненавидят”. В итоге: “Совсем в России порядку не стало. Уж и в бане под каждой шайкой — шпион”.
В этой ситуации Балакирев приходит к выводу, что теперь надо не в столицу, не к реформам, а назад, в Тверь. В широком смысле слова — к допетровским, дореформенным порядкам.
Но идеям “возврата” уже не суждено сбыться. Поздно. Реформы стали необратимы. И потомственный русский дворянин Балакирев получает пулю в грудь от наследника российского престола — не в последнюю очередь за идею “назад”.
Но Петр вернулся другим. И хотя, по его словам, “думать на том свете — мука адская” — он, с его умом, сделал очень далеко идущие выводы.
Прежде всего он уже не верит в то, что вел реформы лучшим методом. Он уже склонен считать, что правы были те, кто предлагал вести реформы иначе: “Вашу дикость своей дикостью царь лечил, потому и не вылечил! Может, не так лечить надо было? Может, как сын Алексей предлагал?..”.
Поэтому он не верит в то, что суть дела — найти преемника на трон. И в “гнездо” он не верит. На вопрос Екатерины: “Чего дальше делать с державой?” — Петр отвечает: “Эти уже не поймут. Других людей звать надо”.
Но где искать этих других? Петр сомневается уже в самой системе деспотического авторитаризма. Он согласен с Королем Лиром, которого встретил на том свете, в том, что “только поумневший царь имеет право уйти с трона”. Но все дело в том, что “поумнев, царь неизбежно сойдет с ума”. Неразрешимое противоречие авторитаризма: деспот должен быть умным, но умного ждет безумие в деспотическом режиме.
И выход, следовательно, не в том, чтобы искать наследника или заменить двор. Для реформ надо искать другой, более прочный, более массовый фундамент. И поскольку народ не готов к этой роли, остается положиться на низший, самый массовый слой правящего класса. На дворянство.
Петр не заблуждается и в отношении дворянства. Он прямо говорит Балакиреву: ты был и плохим земледельцем, и плохим солдатом, и плохим шутом. Но других людей у Петра в России нет, и он именно Балакирева сначала выталкивает из могилы, а затем вручает ему в руки европейский фагот: “Ты только играй на нем, не робей...”
И потомственный дворянин Балакирев заиграл на фаготе Петра. Все громче, все увереннее. Дело Петра попало наконец в надежные руки. Преобразование России приняло и взялось продолжить российское дворянство...
Сначала дворяне — офицеры из гвардии устраняли Бирона. Затем передавали трон от Анны к Елизавете. Убивали Петра III и вели к власти Екатерину II. И, наконец, она издала судьбоносный указ о вольности дворянства . Пусть один слой общества — дворяне — стал в России независимым, ушел из рядов рабов, холопов, “сирот”. И тем самым российская монархия переставала быть восточной сатрапией. Спустя почти 500 лет после “хабеас корпус акт”, освободившего английское дворянство, и в России появилось независимое сословие.
Завершение реформ Петра — именно в этом начавшемся процессе освобождения дворянства, в заигравшем на трубе Балакиреве.
Таков, по мнению Захарова, Горина и блестящего ансамбля актеров “Ленкома”, главный урок борьбы за наследство Петра. Реформы неотделимы от самостоятельного сословия. В обществе работающих на неизвестно кому принадлежащих заводах, сидящих на чужой земле, получающих от центра или мест плату и пособия, обществе с преобладанием зависимых по всем каналам от власти людей, по сути холопов, — реформы и демократию не спасут ни самые лучшие преемники, ни самые лучшие “семьи”, ни самые отработанные системы выборов, ни группировки, партии “меченых” то властью, то грабежом, то чем-то еще. И в этом выводе можно полностью согласиться с “Ленкомом”.
